Злодейства крупные и серьезные нередко именуются блестящими и, в качестве таковых, заносятся на скрижали Истории.
Злодейства же малые и шуточные именуются срамными, и не только Историю в заблуждение не вводят, но и от современников не получают похвалы.
I.
Н 1-й
Топтыгин 1-й отлично это понимал.
Был он старый служака-зверь, умел берлоги строить и деревья с корнями выворачивать; следовательно, до некоторой степени и инженерное искусство знал.
Но самое драгоценное качество его заключалось в том, что он во что бы то ни стало на скрижали Истории попасть желал, и ради этого всему на свете предпочитал блеск кровопролитий.
Так что об чем бы с ним ни заговорили: об торговле ли, о промышленности ли, об науках ли - он все на одно поворачивал:
Кровопролитиев... кровопролитиев... вот чего нужно!"
За это Лев произвел его в майорский чин и, в виде временной меры, послал в дальний лес, вроде как воеводой, внутренних супостатов усмирять.
Узнала лесная челядь, что майор к ним в лес едет, и задумалась.
Такая в ту пору вольница между лесными мужиками шла, что всякий по-своему норовил.
Звери - рыскали, птицы - летали, насекомые - ползали; а в ногу никто маршировать не хотел.
Понимали мужики, что их за это не похвалят, но сами собой остепениться уж не могли.
Вот ужо приедет майор, - говорили они, - засыплет он нам - тогда мы и узнаем, как Кузькину тещу зовут!"
И точно: не успели мужики оглянуться, а Топтыгин уж тут как тут.
Прибежал он на воеводство ранним утром, в самый Михайлов день, и сейчас же решил:
Быть назавтра кровопролитию".
Что заставило его принять такое решение - неизвестно: ибо он, собственно говоря, не был зол, а так, скотина.
И непременно бы он свой план выполнил, если бы лукавый его не попутал.
Дело в том, что, в ожидании кровопролития, задумал Топтыгин именины свои отпраздновать.
Купил ведро водки и напился в одиночку пьян.
А так как берлоги он для себя еще не выстроил, то пришлось ему, пьяному, среди полянки спать лечь.
Улегся и захрапел, а под утро, как на грех, случилось мимо той полянки лететь Чижику.
Особенный это был Чижик, умный: и ведерко таскать умел, и спеть, по нужде, за канарейку мог.
Все птицы, глядя на него, радовались, говорили:
Увидите, что наш Чижик со временем поноску носить будет!" Даже до Льва об его уме слух дошел, и не раз он Ослу говаривал
Осел в ту пору у него в советах за мудреца слыл):
Хоть одним бы ухом послушал, как Чижик у меня в когтях петь будет!"
Но как ни умен был Чижик, а тут не догадался.
Думал, что гнилой чурбан на поляне валяется, сел на медведя и запел.
А у Топтыгина сон тонок.
Чует он, что по туше у него кто-то прыгает, и думает:
Беспременно это должен быть внутренний супостат!"
- Кто там бездельным обычаем по воеводской туше прыгает? - рявкнул он, наконец.
Улететь бы Чижику надо, а он и тут не догадался.
Сидит себе да дивится: чурбан заговорил!
Ну, натурально, майор не стерпел: сгреб грубияна в лапу, да, не рассмотревши с похмелья, взял и съел.
Съесть-то съел, да съевши спохватился:
Что такое я съел?
И какой же это супостат, от которого даже на зубах ничего не осталось?" Думал-думал, но ничего, скотина, не выдумал.
Съел - только и всего.
И никаким родом этого глупого дела поправить нельзя.
Потому что, ежели даже самую невинную птицу сожрать, то и она точно так же в майорском брюхе сгниет, как и самая преступная.
- Зачем я его съел? - допрашивал сам себя Топтыгин, - меня Лев, посылаючи сюда, предупреждал:
Делай знатные дела, от бездельных же стерегись!" - а я, с первого же шага, чижей глотать вздумал!
Ну, да ничего! первый блин всегда комом!
Хорошо, что, по раннему времени, никто дурачества моего не видал.
Увы! не знал, видно,
Топтыгин, что в сфере административной деятельности первая-то ошибка и есть самая фатальная.
Что, давши с самого начала административному бегу направление вкось, оно впоследствии все больше и больше будет отдалять его от прямой линии...
И точно, не успел он успокоиться на мысли, что никто его дурачества не видел, как слышит, что скворка ему с соседней березы кричит:
- Дурак! его прислали к одному знаменателю нас приводить, а он Чижика съел!
Взбеленился майор; полез за скворцом на березу, а скворец, не будь глуп, на другую перепорхнул.
Медведь - на другую, а скворка - опять на первую.
Лазил-лазил майор, мочи нет измучился.
А глядя на скворца, и ворона осмелилась:
- Вот так скотина! добрые люди кровопролитиев от него ждали, а он Чижика съел!
Он - за вороной, ан из-за куста заинька выпрыгнул:
- Бурбон стоеросовый!
Чижика съел!
Комар из-за тридевять земель прилетел:
- Risum teneatis, amici!
Возможно ли не рассмеяться, друзья! (лат.), из послания Горация Пизону и его сыновьям
Наука поэзии")] Чижика съел!
Лягушка в болоте квакнула:
- Олух царя небесного!
Чижика съел!
Словом сказать, и смешно, и обидно.
Тычется майор то в одну, то в другую сторону, хочет насмешников переловить, и все мимо.
И что больше старается, то у него глупее выходит.
Не прошло и часу, как в лесу уж все, от мала до велика, знали, что Топтыгин-майор Чижика съел.
Весь лес вознегодовал.
Не того от нового воеводы ждали.
Думали, что он дебри и болота блеском кровопролитий воспрославит, а он на-тко что сделал!
И куда ни направит Михаиле Иваныч свой путь, везде по сторонам словно стон стоит:
Дурень ты, дурень!
Чижика съел!"
Заметался Топтыгин, благим матом взревел.
Только однажды в жизни с ним нечто подобное случилось.
Выгнали его в ту пору из берлоги и напустили стаю шавок - так и впились, собачьи дети, и в уши, и в загривок, и под хвост!
Вот так уж подлинно он смерть в глаза видел!
Однако все-таки кой-как отбоярился: штук с десяток шавок перекалечил, а от остальных утек.
А теперь и утечь некуда.
Всякий куст, всякое дерево, всякая кочка, словно живые, дразнятся, а он - слушай!
Филин, уж на что глупая птица, а и тот, наслышавшись от других, по ночам ухает:
Дурак!
Чижика съел!"
Но что всего важнее: не только он сам унижение терпит, но видит, что и начальственный авторитет в самом своем принципе с каждым днем все больше да больше умаляется.
Того гляди, и в соседние трущобы слух пройдет, и там его на смех подымут!
Удивительно, как иногда причины самые ничтожные к самым серьезным последствиям приводят.
Маленькая птица Чижик, а такому, можно сказать, стервятнику репутацию навек изгадил!
Покуда не съел его майор, никому и на мысль не приходило сказать, что Топтыгин дурак.
Все говорили:
Ваше степенство! вы - наши отцы, мы - ваши дети!" Все знали, что сам Осел за него перед Львом предстательствует, а уж если Осел кого ценит - стало быть, он того стоит.
И вот, благодаря какой-то ничтожнейшей административной ошибке, всем сразу открылось.
У всех словно само собой с языка слетело:
Дурак!
Чижика съел!" Все равно, как если б кто бедного крохотного гимназистика педагогическими мерами до самоубийства довел...
Но нет, и это не так, потому что довести гимназистика до самоубийства - это уж не срамное злодейство, а самое настоящее, к которому, пожалуй, прислушается и История...
Но...
Чижик! скажите на милость!
Чижик!
Этакая ведь, братцы, уморушка!" - крикнули хором воробьи, ежи и лягушки.
Сначала о поступке Топтыгина говорили с негодованием (за родную трущобу стыдно); потом стали дразниться; сначала дразнили окольные, потом начали вторить и дальние; сначала птицы, потом лягушки, комары, мухи.
Все болото, весь лес.
- Так вот оно, общественное-то мнение что значит! - тужил Топтыгин, утирая лапой обшарпанное в кустах рыло, - а потом, пожалуй, и на скрижали Истории попадешь... с Чижиком!
А История такое большое дело, что и Топтыгин, при упоминовении об ней, задумывался.
Сам по себе, он знал об ней очень смутно, но от Осла слыхал, что даже Лев ее боится:
Не хорошо, говорит, в зверином образе на скрижали попасть!" История только отменнейшие кровопролития ценит, а о малых упоминает с оплеванием.
Вот если б он, для начала, стадо коров перерезал, целую деревню воровством обездолил или избу у полесовщика по бревну раскатал - ну, тогда История... а впрочем, наплевать бы тогда на Историю!
Главное,
Осел бы тогда ему лестное письмо написал!
А теперь, смотрите-ка! - съел Чижика и тем себя воспрославил!
Из-за тысячи верст прискакал, сколько прогонов и порционов извел - и первым делом Чижика съел... ах!
Мальчишки на школьных скамьях будут знать!
И дикий тунгуз, и сын степей калмык - все будут говорить:
Майора Топтыгина послали супостата покорить, а он, вместо того.
Чижика съел!" Ведь у него, у майора, у самого дети в гимназию ходят!
До сих пор их майорскими детьми величали, а напредки проходу им школяры не дадут, будут кричать:
Чижика съел!
Чижика съел!" Сколько потребуется генеральных крозопролитиев учинить, чтоб экую пакость загладить!
Сколько народу ограбить, разорить, загубить!
Проклятое то время, которое с помощью крупных злодеяний цитадель общественного благоустройства сооружает, но срамное, срамное, тысячекратно срамное то время, которое той же цели мнит достигнуть с помощью злодеяний срамных и малых!
Мечется Топтыгин, ночей не спит, докладов не принимает, все об одном думает:
Ах, что-то Осел об моей майорской проказе скажет!"
И вдруг, словно сон в руку, предписание от Осла:
До сведения его высокостепенства господина Льва дошло, что вы внутренних врагов не усмирили, а Чижика съели - правда ли?"
Пришлось сознаваться.
Покаялся Топтыгин, написал рапорт и ждет.
Разумеется, никакого иного ответа и быть не могло, кроме одного:
Дурак!
Чижика съел!" Но частным образом Осел дал виноватому знать
Медведь-то ему кадочку с медом в презент при рапорте отослал):
Непременно вам нужно особливое кровопролитие учинить, дабы гнусное оное впечатление истребить..."
- Коли за этим дело стало, так я еще репутацию свою поправлю! - молвил Михаиле Иваныч и сейчас же напал на стадо баранов и всех до единого перерезал.
Потом бабу в малиннике поймал и лукошко с малиной отнял.
Потом стал корни и нити разыскивать, да кстати целый лес основ выворотил.
Наконец забрался ночью в типографию, станки разбил, шрифт смешал, а произведения ума человеческого в отхожую яму свалил.
Сделавши все это, сел, сукин сын, на корточки и ждет поощрения.
Однако ожидания его не сбылись.
Хотя Осел, воспользовавшись первым же случаем, подвиги Топтыгина в лучшем виде расписал, но Лев не только не наградил его, но собственнолапно на Ословом докладе сбоку нацарапал:
Не верю, штоп сей офицер храбр был; ибо это тот самый Таптыгин, который маво Любимова Чижика сиел!"
И приказал отчислить его по инфантерии.
Так и остался Топтыгин 1-й майором навек.
А если б он прямо с типографий начал - быть бы ему теперь генералом.
II.
Н 2-й>
Но бывает и так, что даже блестящие злодеяния впрок не идут.
Плачевный пример этому суждено было представить другому Топтыгину.
В то самое время, когда Топтыгин 1-й отличался в своей трущобе, в другую такую же трущобу послал Лев другого воеводу, тоже майора и тоже Топтыгина.
Этот был умнее своего тезки и, что всего важнее, понимал, что в деле административной репутации от первого шага зависит все будущее администратора.
Поэтому, еще до получения прогонных денег, он зрело обдумал свой план кампании и тогда только побежал на воеводство.
Тем не менее карьера его была еще менее продолжительна, нежели Топтыгина 1-го.
Главным образом, он рассчитывал на то, что как приедет на место, так сейчас же разорит типографию: это и Осел ему советовал.
Оказалось, однако ж, что во вверенной ему трущобе ни одной типографии нет; хотя же старожилы и припоминали, что существовал некогда - вон под той сосной - казенный ручной станок, который лесные куранты [газеты (от голл. - courant)] тискал, но еще при Магницком
М.
Л.
Магницкий (1778-1855), попечитель Казанского университета в последние годы царствования Александра I] этот станок был публично сожжен, а оставлено было только цензурное ведомство, которое возложило обязанность, исполнявшуюся курантами, на скворцов.
Последние каждое утро, летая по лесу, разносили политические новости дня, и никто от того никаких неудобств не ощущал.
Затем известно было еще, что дятел на древесной коре, не переставаючи, пишет
Историю лесной трущобы", но и эту кору, по мере начертания на ней письмен, точили и растаскивали воры-муравьи.
И, таким образом, лесные мужики жили, не зная ни прошедшего, ни настоящего и не заглядывая в будущее.
Или, другими словами, слонялись из угла в угол, окутанные мраком времен.
Тогда майор спросил, нет ли в лесу, по крайней мере, университета или хоть академии, дабы их спалить; но оказалось, что и тут Магницкий его намерения предвосхитил: университет в полном составе поверстал в линейные батальоны, а академиков заточил в дупло, где они и поднесь в летаргическом сне пребывают.
Рассердился Топтыгин и потребовал, чтобы к нему привели Магницкого, дабы его растерзать ("similia similibus curantur") [клин клином вышибают (лат.)], но получил в ответ, что Магницкий, волею божией, помре.
Нечего делать, потужил Топтыгин 2-й, но в уныние не впал.
Коли душу у них, у мерзавцев, за неимением, погубить нельзя, - сказал он себе, - стало быть, прямо за шкуру приниматься надо!"
Сказано - сделано.
Выбрал он ночку потемнее и забрался во двор к соседнему мужику.
По очереди, лошадь задрал, корову, свинью, пару овец, и хоть знает, негодяй, что уж в лоск мужичка разорил, а все ему мало кажется.
Постой, - говорит, - я у тебя двор по бревну раскатаю, навеки тебя с сумой по миру пущу!" И, сказавши это, полез на крышу, чтоб злодейство свое выполнить.
Только не рассчитал, что матица-то гнилая была.
Как только он на нее ступил, она возьми да и провались.
Повис майор на воздухе; видит, что неминучее дело об землю грохнуться, а ему не хочется.
Облапил обломок бревна и заревел.
Сбежались на рев мужики, кто с колом, кто с топором, а кто и с рогатиной.
Куда ни обернутся - кругом, везде погром.
Загородки поломаны, двор раскрыт, в хлевах лужи крови стоят.
А посреди двора и сам ворог висит.
Взорвало мужиков.
- Ишь, анафема! перед начальством выслужиться захотел, а мы через это пропадать должны!
А ну-тко-то, братцы, уважим его!
Сказавши это, поставили рогатину на то самое место, где Топтыгину упасть надлежало, и уважили.
Затем содрали с него шкуру, а стерво вывезли в болото, где к утру его расклевали хищные птицы.
Таким образом, явилась новая лесная практика, которая установила, что и блестящие злодейства могут иметь последствия не менее плачевные, как и злодейства срамные.
Эту вновь установившуюся практику подтвердила и лесная История, присовокупив, для вящей вразумительности, что принятое в исторических руководствах (для средних учебных заведений издаваемых) подразделение злодейств на блестящие и срамные упраздняется навсегда и что отныне всем вообще злодействам, каковы бы ни были их размеры, присвояется наименование "срамных".
По докладу о сем Осла Лев собственнолапно на одном нацарапал так:
О приговоре Истории дать знать майору Топтыгину 3-му: пускай изворачивается".
II.
Н 3-й
Третий Топтыгин был умнее своих тезоименитых предшественников.
Дело-то выходит бросовое! - сказал он себе, прочитав резолюцию Льва, - мало напакостишь - поднимут на смех; много напакостишь - на рогатину поднимут...
Полно, ехать ли уж?"
Спрашивал он рапортом у Осла:
Ежели-де ни большие, ни малые злодеяния совершать не разрешается, то нельзя ли хоть средние злодеяния совершать?" - но Осел ответил уклончиво:
Все-де нужные по сему предмету указания вы найдете в Лесном уставе".
Заглянул он в Лесной устав, но там обо всем говорилось: и о пушной подати, и о грибной, и об ягодной, даже об шишках еловых, а о злодеяниях - молчок!
И затем, на все его дальнейшие докуки и настояния.
Осел отвечал с одинаковою загадочностью:
Действуйте по пристойности!"
- Вот до какого мы времени дожили! - роптал Топтыгин 3-й, - чин на тебя большой накладывают, а какими злодействами его подтвердить - не указывают!
И опять мелькнуло у него в голове:
Полно, ехать ли?" - и если б не вспомнилось, какая уйма подъемных и прогонных денег для него в казначействе припасена, право, кажется, не поехал бы!
Прибыл он в трущобы на своих на двоих - очень скромно.
Ни официальных приемов не назначил, ни докладных дней, а прямо юркнул в берлогу, засунул лапу в хайло и залег.
Лежит и думает:
Даже с зайца шкуру содрать нельзя - и то, пожалуй, за злодейство сочтут!
И кто сочтет? добро бы Лев или Осел - это бы куда ни шло! - а то мужики какие-то.
Да Историю еще какую-то нашли - вот уж подлинно ис-то-ри-я!!" Хохочет Топтыгин в берлоге, про Историю вспоминаючи, а на сердце у него жутко: чует он, что сам Лев Истории боится...
Как тут будешь лесную сволочь подтягивать - и ума приложить не может.
Спрашивают с него много, а разбойничать не велят!
В какую бы сторону он ни устремился, только что разбежится - стой, погоди! не в свое место заехал!
Везде "права" завелись.
Даже у белки, и у той нынче права!
Дробину тебе в нос - вот какие твои права!
У _них_ - права, а у него, вишь, обязанности!
Да и обязанностей-то настоящих нет - просто пустое место! _Они_ - друг друга поедом едят, а он - задрать никого не смеет!
На что похоже!
А все Осел!
Он, именно он мудрит, он эту канитель разводит!
Кто осла дивия быстра соделал? узы ему кто разрешил?" - вот об чем нужно бы ему всечасно помнить, а он об "правах" мычит!
Действуйте по пристойности!" - ах!
Долго он таким образом лапу сосал и даже настоящим образом в управление вверенной ему трущобой не вступал.
Пробовал он однажды об себе "по пристойности" заявить, влез на самую высокую сосну и оттуда не своим голосом рявкнул, но и от этого пользы не вышло.
Лесная сволочь, давно не видя злодейств, до того обнаглела, что, услышавши его рев, только молвила:
Чу,
Мишка ревет! гляди, что лапу во сне прокусил!" С тем и отъехал Топтыгин 3-й опять в берлогу...
Но повторяю: он был медведь умный и не затем в берлогу залег, чтобы в бесплодных сетованиях изнывать, а затем, чтоб до чего-нибудь настоящего додуматься.
И додумался.
Дело в том, что, покуда он лежал, в лесу все само собой установленным порядком шло.
Порядок этот, конечно, нельзя было назвать вполне "благополучным", но ведь задача воеводства совсем не в том состоит, чтобы достигать какого-то мечтательного благополучия, а в том, чтобы исстари заведенный порядок (хотя бы и неблагополучный) от повреждений оберегать и ограждать.
И не в том, чтобы какие-то большие, средние или малые злодейства устраивать, а довольствоваться злодействами "натуральными".
Ежели исстари повелось, что волки с зайцев шкуру дерут, а коршуны и совы ворон ощипывают, то, хотя в таком "порядке" ничего благополучного нет, но так как это все-таки "порядок" - стало быть, и следует признать его за таковой.
А ежели при этом ни зайцы, ни вороны не только не ропщут, но продолжают плодиться и населять землю, то это значит, что "порядок" не выходит из определенных ему искони границ.
Неужели и этих "натуральных" злодейств недостаточно?
В данном случае все именно так происходило.
Ни разу лес не изменил той физиономии, которая ему приличествовала.
И днем и ночью он гремел миллионами голосов, из которых одни представляли агонизирующий вопль, другие - победный клик.
И наружные формы, и звуки, и светотени, и состав населения - все представлялось неизменным, как бы застывшим.
Словом сказать, это был порядок, до такой степени установившийся и прочный, что при виде его даже самому лютому, рьяному воеводе не могла прийти в голову мысль о каких-либо увенчательных злодействах, да еще "под личною вашего степенства ответственностью".
Таким образом, перед умственным взором Топтыгина 3-го вдруг выросла целая теория неблагополучного благополучия.
Выросла со всеми подробностями и даже с готовой проверкой на практике.
И вспомнилось ему, как однажды, в дружеской беседе.
Осел говорил:
- Об каких это вы все злодействах допрашиваете?
Главное в нашем ремесле - это: laissez passer, laissez faire! [позволять, не мешать! (фр.), предоставление со стороны государства полной свободы действий частному предпринимательству]] Или, по-русски выражаясь:
Дурак на дураке сидит и дураком погоняет!" Вот вам.
Если вы, мой друг, станете этого правила держаться, то и злодейство само собой сделается, и все у вас будет обстоять благополучно!
Так оно именно по его и выходит.
Надо только сидеть и радоваться, что дурак дурака дураком погоняет, а все остальное приложится.
- Я даже не понимаю, зачем воевод посылают! ведь и без них... - слиберальничал было майор, но, вспомнив о присвоенном ему содержании, замял нескромную мысль: ничего, ничего, молчание... [цитата из
Записок сумасшедшего" Н.
В.
Гоголя (1835)]
С этими словами он перевернулся на другой бок и решился выходить из берлоги только для получения присвоенного содержания.
И затем все пошло в лесу как по маслу.
Майор спал, а мужики приносили поросят, кур, меду и даже сивухи, и складывали свои дани у входа в берлогу.
В указанные часы майор просыпался, выходил из берлоги и жрал.
Таким образом пролежал Топтыгин 3-й в берлоге многие годы.
И так как неблагополучные, но вожделенные лесные порядки ни разу в это время нарушены не были и так как никаких при этом злодейств, кроме "натуральных", не производилось, то и Лев не оставил его милостью.
Сначала произвел в подполковники, потом в полковники и наконец...
Но тут явились в трущобу мужики-лукаши, и вышел Топтыгин 3-й из берлоги в поле.
И постигла его участь всех пушных зверей.
