Ты похлопывал гиен дружески по спинам,
Родственным пожатием жало кобры жал,
Трогал солнце и луну потным карабином,
Словно прихоти твоей мир принадлежал.
Кроткий глобус по щеке потрепав заранее,
Ты, как столб заявочный, в землю вбив приклад,
Свил поэзии гнездо в той смертельной ране,
Что рукою зажимал рядовой солдат.
Песня — шагом, шагом, под британским флагом.
Навстречу — пальма пыльная плыла издалека;
Меж листами — кровь заката, словно к ране там прижата
С растопыренными пальцами рука.
Брось! Не думай, Томми, о родимом доме;
Бей в барабан! Бей в барабан!
Эй, Томми, не грусти!
Слава — слева, слава — справа,
Впереди и сзади — слава,
И забытая могила — посреди…
Но, прихрамывая, шел Томми безучастный,
Без улыбки, без души, по земле чужой,
И смутили Томми слух музыкой прекрасной,
Чтоб с улыбкой умирал, убивал — с душой.
И взлетела рядом с пулей, со снарядом
Песенка: о добрых кобрах, о дневных нетопырях,
Об акулах благодарных, о казармах светозарных
И о радужных холерных лагерях.
Сколько, сколько силы в этой песне было!
Сколько жизни… в честь могилы! Сколько истины — для лжи!
(Постижим и непостижен, удержал — так отпусти же,
Отпусти нас или крепче привяжи!)
Песня! Все на свете дышит песней;
Ветер, гомон гонга, говор Ганга, мерный шаг слона…
Да не спеть нам ни единой, ни единой — лебединой,
Ибо в песню вся планета впряжена.
… Ноги черные сложив, как горелый крендель,
На земле сидит факир — заклинатель змей.
Встала кобра как цветок, и на пестрой флейте
Песню скорби и любви он играет ей.
Точно бусы в три ряда, у него на шее
Спит гремучая змея; зло приглохло в ней.
Властью песни быть людьми могут даже змеи,
Властью песни из людей можно делать змей.
… Так прощай, могучий дар, напрасно жгучий!
Уходи! Э, нет! Останься! Слушай! Что наделал ты? —
Ты, Нанесший без опаски нестареющие краски
На изъеденные временем холсты!
1961
