ИСПРАВЛЕНИЕ ЖИЗНИ

Потоки Времени

Потоки Времени,

Как бабочки на Свет,

Из тьмы Грядущего

Летят на Встречу с нами

Затравленными насмерть стариками

И легионами,

Идущими на Смерть...

Зачем? Вы спросите,

Гадая на манжете

Седого карлика

С чертами Пилигрима,

Зачем на свете умирают Дети,

Когда плодятся

Хитроумные Машины?

Зачем, скажите

Мудрое Коварство

Мешает яд с лекарством

Наудачу,

А Моцарт у Сальери

Просит сдачу

За «Реквием»,

Написанный на даче…

Зачем Слова,

Когда играет Скрипка,

А девочка рыдает

На рассвете

О Мотыльке,

Который жил

До Ночи...

О, Господи!

Как плохо

Мы пророчим,

Пытаясь жить

По-птичьи,

По-сорочьи…

Исправление Жизни

Обдумай стезю для ноги твоей, и все пути твои да будут тверды.

Не уклоняйся ни направо, ни налево, удали ногу твою от зла.

Книга Притчей Соломоновых, гл.4, ст.26, 27

Легко разорять, труднее строить, когда нет основания. Огрубели сердца, куют злые помыслы и коварство, уловляют беззащитных в неправды. Поколения людей выросли лицемерами, наушниками и рабами беззакония. Отлученные от Бога и Его Церкви, Иваны, не помнящие родства, снова стали жертвами жестокого социального эксперимента. Не наученные ничему, кроме ненависти, ведомые своими злыми вождями, проклиная и раболепствуя в грехе человекоугодия, стада без пастырей добрых, полагающих жизнь свою за овец, движутся к погибели.

И не участвуйте в бесплодных делах тьмы, но и обличайте - призывает Апостол языков Павел, а следом ныне покойный митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский отец Иоанн.

Интернационализм, коллективизм, космополитизм, глобализм, государства без границ - разные варианты одной схемы упрощения личности до размеров "сталинского винтика" в громадной махине Великого Инквизитора, искушающего алчущих и жаждущих Правды хлебами беззакония, выращенными на костях истлевших отцов, дедов и прадедов, обильно политые потом и кровью сынов, внуков и правнуков.

Мучительно трудно освобождение узников собственной совести, связанных круговой порукой вечного возвращения на Дантовы круги. Свобода и ответственность нравственного выбора подменяется железным законом необходимости, или кармы. Зачем исправляться, когда ты приговорен от рождения? Языческие капища прорастают в сердцах мерзостью запустения, стоящей на Святом Месте.

Современные жрицы Изиды блудодействуют в храмах, на улицах и площадях, оскверненных похотью городов. Слезы русских сирот прожигают бритые головы взбунтовавшихся подростков. Чеченский синдром разжигается вакханалией заказных убийств на национальной почве.

Кто автор массового безумия людей? Это - Человек Толпы из одноименного рассказа Эдгара По, жаждущий несытых вожделений, некрофил, жадно пожирающий гниющие мысли на свалке Истории, серийный убийца, маниакально радующийся каждому преступлению.

В реальной дневной жизни - преуспевающий политик или бизнесмен, угодливый и подобострастный с начальством, своенравный и жестокий с зависимыми от него людьми, в ночной изнанке существования - мастер иллюзий, импровизатор кошмаров, любитель жестов.

Рабство египетское в нас, в нашем нежелании отстать от позорного наследства потерянных поколений, построивших дом свой на песке, в тупом ожидании плетки хозяина и животном страхе остаться без чечевичной похлебки гарантированного и беспечного существования.

Беспечность в деле спасения - это отсутствие Страха Божия, который есть Начало Премудрости...

Странник брел по пустыне жизни, изнемогая от жажды правды. Сильный угнетал слабого, богатый бедного, юноша бил старика, правитель потакал беззаконию. И взмолился странник: ""Господи, в чем Воля Твоя? Спаси, погибаю от неразумия моего, ибо нет в мире Правды Твоей"". Трое суток не спал, не ел странник. И сошел к нему Ангел Господень: ""Что печалишься, чадо? Или не помнишь сказанное Вседержителем о блаженстве алчущих? На мир не смотри. Он к концу идет. А ты веруй, несомненно, храни сердце чистым от соблазна, и узришь Правду Небесную, Грядущую на облацех. И увидишь ты Новое Небо и Новую Землю, ибо прежнее миновало. И Времени больше не будет"".

Язык притчи бытийно универсален и вездесущ, язык науки искусственно специфичен и целенаправлен. Магия техники - в построении органопроекций человеческого тела, не души, вернее, в подчинении души потребностям падшей природы.

Но эта тайна беззакония скрыта от ""непосвященных"" обольщением научно-технического прогресса и грядущего социального благоденствия.

Наука аморальна по своей природе, ее аксиомы шатки, доказательства эфемерны. Это вера наоборот, вера в лукавое будете как боги знающие добро и зло.

Архетипы Вавилонской башни, Содома и Гоморры, Атлантиды грозно предупреждают о последствиях такого рода познания. Но слишком сладок и вожделен плод с Древа Познания, нелегко от него отказаться, не зная, что будет взамен.

Но как проснуться в Гефсиманском саду во время моления Господа о Чаше, когда просил Он не спать хотя бы час? Вопросы навязчивы и неотступны. Кто разрешит их?

Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою Вас. Есть Ответ, но хотим ли мы Его?

Страшная догадка поражает воображение своей примитивностью.

Нет, мы хотим спрятаться, жить в грязи, в скверне душевной и телесной, но по своей воле мы заражены своеволием, как падучей.

Оно накатывает на нас внезапно, приступом, посреди молитвенного экстаза, в Церкви, дома, на улице, за работой, в болезни.

Кто избавит нас от этого тела смерти? Смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав. Аще не умрем, то и не оживем.

Философствовать - значит учиться умирать, говорили древние.

Но как научиться любить горнюю мудрость, а не земное суесловие?

Увидеть себя наедине с Богом, окруженного тленными предметами земных попечений власти, богатства, славы, прозреть свою душу глазами вечности и ужаснуться ее слепоте и обреченности. А потом по крупицам, до крови, пота и слез, отмывать ее до первообраза покаянно и радостно.

Каждый мыслитель поневоле отрекается от самого себя. Зерно мысли, умирая в тлении, воскресает в сонме просветленных идей. Их многообразие условно, а единство многомерно. Как подняться во весь рост над схваткой воинственного ума, разъединенного с сердцем, преодолевая багровую ярость инфернальных позывов?

Идея сама по себе позитивна, она предполагает совершенствование ныне существующего положения вещей. Однако цели прогресса утилитарно плоски и эволюционно избыточны. Множественность путей развития, возрастание степеней свободы в поисках ускользающей истины есть попытка создания нового мира.

Не принимая Откровения, человечество обречено на строительство нового Вавилона, замыкая Историю в кольцо самоуничтожения. Прогноз иного исхода в рамках нынешней парадигмы несостоятелен, и чем быстрее мы это осознаем, тем лучше для нас.

Известные представители научно-фантастической литературы, предвосхищая грядущие катаклизмы технотронной цивилизации, перешли к жанру антиутопии.

Таковы Рей Бредбери и Олдос Хаксли.

Другие или отступились в полшаге от Бездны, или, ухнув в нее, отреклись от спасения, став донорами похоти познания ненасытных вампиров общества потребления.

Но нас не устраивают и ответы антиутопии: что-то страшное грядет.

Мы должны не только предчувствовать опасность, но обязаны ее видеть.

Кто исцелит наши слепые очи, выжженные напалмом во Вьетнаме, испепеленные дьявольским огнем Хиросимы и Нагасаки в Японии, запорошенные горьким ветром Чернобыля в Украине?

Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде ""полынь""; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки. Можно с о з н а т е л ь н о не видеть совпадений, почти буквальных, даже п р о з р е в, и стать сынами противления как фарисеи, или м а л о д у ш н о спрятаться под теплое одеяло житейских попечений, забыв о лучшей части, которую избрала Мария, внимая Словам Господним, в отличие от хлопотливой и многозаботливой Марфы, не ведающей о том, что только одно нужно, пока Господь ей Сам это не Открыл.

Но всякое действие, особенно насильственное, рождает противодействие. Изгой сознает себя изгоем и перестает им быть. Он становится нигилистом или потрясателем основ общества, морали, семьи. Рождаются Ницше и Маркс, изгои пропитанного лицемерием социума, заразного, как чума и постыдного, как сифилис.

И тогда обвиняемый превращается в обвинителя, овца превращается в волка, и эта страшная мутация, накапливаясь в поколениях обреченных на уничтожение спартанцев, взрывается пришествием пассионария - Вождя. Но все в рамках системы, завязанной как гордиев узел, в тугую гематому коллективных преступлений.

Красное Колесо и Коричневая Свастика едины по своим результатам: миллионы жертв принесены к подножию Пирамиды единого и неделимого государства, абстрагированного во всех своих проявлениях от воли составляющих его плоть единиц.

Германофильство как болезнь открылось в Петре Великом, первом российском большевике, по определению Николая Бердяева. Истинный потрясатель основ, Петр Первый вздыбил Россию, желая упорядочить русский хаос немецким оболваниванием. До конца не удалось, но семя чуждой государственности, не прорастая, разрушало почвенные стуктуры: религию, семью, культуру.

Красная Атлантида, опустошая личность, взращивала сверхчеловеческую гордыню избранного этноса, призванного к великой цели переустройства мира. Мы рождены, чтоб сказку сделать былью - призвание народа-богоборца, восхищенного идеей планетарного братства...

Скоропись, стенография, компьютеризация - изобретение человеческого разума, пораженного логикой смерти. Сокрытие информации в сверхплотных символах цивилизации - психологическая защита коллективного сознания в предчувствии надвигающегося Конца. Но как спасти душу, приобретая весь мир в одной дискете? ""А душу твою люблю еще больше"" - писал Пушкин Натали Гончаровой, незримо расставляя приоритеты своим соотечественникам, даже за гробом. Прислушаемся ли мы к нему?

Самопознание нации рождается через пророков. Таков Достоевский.

Его видение духовных преисподен исповедально. Он - кающийся осужденник в ожидании суда Господня нелицеприятного.

Каждое его произведение - спрятанный автор, обличающий собственные пороки, увиденные им через других.

Это - Дар Божий, испрошенный в покаянии и молитве: ""Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь"".

Непрерывное оплакивание невидимыми миру слезами грехопадений падшего естества, братское сострадание ближнему в его духовных недугах - отличительные черты писателя.

Гоголь и Достоевский - два сопричастника страданий Христа на Русской Голгофе.

Толстой - больное дитя вырождающегося дворянства, отрекшегося Жизни Вечной ради земного господства. Жажда чистой Правды, неприятие фальши светских условностей, наряду с эти секуляризация сознания, руссоизм в виде религии, отпадение от Церкви, создание еретического представления о Христе, семейное непонимание - драма барина с душою крестьянина, пережившего все ужасы собственного барства.

Тягостно осознание своей несостоятельности на склоне лет.

Переживания никчемности существования, невостребованности заставляют затыкать ватою уши и прятать голову в песок ностальгии. Поиск врага становится насущной потребностью лжеименитого разума, рожденного повелевать и указывать.

Мать любит свое дитя, потакая все его прихотям, даже когда оно выросло. Любовь это или болезненная страсть, культивирующая собственные пороки из поколения в поколения? Остановитесь! Прервите преступную цепь на себе в покаянном усилии, превозмогите смертельный недуг естества.

Трудно, неимоверно трудно открыть незрячие очи для принятия жгучих лучей Солнца Правды, прозревая от боли сострадания живой и стенающей твари. Но вспомним непреложное: ""Входите узкими вратами"".

Для чего нам нужны исторические экскурсы в безвозвратно ушедшее прошлое? Имеет ли смысл возвращаться к делам давно минувших дней? Может быть достаточно анализа текущей действительности?

Призраки Прошлого пугают нас в настоящем как маленьких детей темнота.

Фрагментарность мышления - бич нашего времени. Мы разучились мыслить экзистенциально, изнутри жизни, оперируем категориями внешнего мира, отстраняясь, теряясь как субъект мыслительной деятельности в житейских подробностях.

Дьявол - в подробностях; он великий путаник, его задача уподобиться Вездесущему, проникнуть и заразить душу семенем тления, разжигая соблазн бесконечного познания бесконечного мира.

Но мир конечен как и его история, смысл которой за ее пределами.

Вспомним мудрое: Наука длинна, а Жизнь коротка.

Долго ли будем вкушать плод с Древа Смерти? Не пора ли отстановиться, оглянуться, опомниться? Вот оно! Опомниться, вспомнить! Мы же ничего не помним. Кто восстановит нашу родовую память, забытую на дне леты - Реки Забвения? Книги - это Реки, напояющие Вселенную... Люди как Реки... Следовательно, Человек - это Книга, записанная Творцом на незримых скрижалях Любви пером Времени в Океане Вечности.

Наша Цель - самопрочтение через самопознание и прерванное Богообщение.

Целый пласт Русской Мысли, отправленный в изгнание на ""философском пароходе"", ждет своих исследователей. Жатвы много, делателей мало. Ильин, Лосский, Бердяев, Вышеславцев, Булгаков - изгнанные Правды ради, возвращаются с трудом, в неведомую страну. Сможем ли мы их понять не умом, так сердцем, главным органом Богопознания? Не чужие ли мы им, а они нам? Народное сознание, переплавленное в очищающем Огне Православия, хранит как зеницу ока лелеемую мечту о Невидимом Граде Китеже, в котром Правда живет. Русская сказка, былина, сказание, миф - хранилища несказанного Слова, нечаянной радости Воскресения, неизреченных глаголов Вечной Жизни.

Революции совершаются в безнадежности не нами предначертанных событий, времен и сроков. И тогда проливается Чаша Гнева Господня и попускается власть беззакония. Но верные не пропадают. Они за щитом Веры, в очаге благочестия, и даже истязаемые мучителями, благовествуют. Таковы наши философы, избравшие тернистый Путь Горнего Иерусалима.

Безумна страсть к упрощению, расчленяющая живую плоть общественного организма тупым скальпелем инволюции, то есть свертыванием живого свитка Веры, Надежды, Любви. Три главные христианские добродетели обращены к Божественной Премудрости - Софии, воспетой Владимиром Соловьевым и отцом Сергием Булгаковым. Софиология сакральна и прикровенна как Апокалипсис.

Мати Божия, сохрани нас под Кровом Твоим. Исправи грешную жизнь нашу по Уставам сына Твоего и Господа Нашего Иисуса Христа. Дай нам силы для укрепления стоп наших в шествии по стезе Правды, и сохрани от обольщения богомерзскаго Антихриста, близгрядущаго и страшнаго...

Все мы - дети сурового века

Все мы - дети сурового века,

В коем рок истреблял человека,

Все мы - слуги великого завтра,

Где людей подавали на завтрак...

Революции, смуты, раздоры

Раздирали на части узоры

Материнского нежного счастья,

И страна ужасалась в ненастьи...

Великаны, пигмеи, иуды

Ждали скорого, вечного чуда,

Чтоб еврей подружился с грузином,

А Иван не ходил к магазину...

Только зАлили страсти-мордасти

Злым свинцом

Босоногое: ""Здрасьте""...

И любовь превратилась в помойку,

Часовые кричали: ""Постой-ка!""...

Пулеметы косили

Как косы,

За нее умирали матросы...

Перестройка - души перестрелка,

На путях перепутаны стрелки,

И составы летят под откосы,

И не тем задаются вопросы...

Что Ты ищещь, больная Россия:

Может где-то родился Мессия?

Не спеши умирать на погосте,

Скоро к нам Он пожалует в гости...

Очищение от скверны

Многими скорбями спасается душа. Тело сопротивляется, не хочет страдать, томится болезненным очарованием тленной природы.

Ученый академизм, многознание подробностей утомляют ум, терзают сердце безвыходностью чувства, умерщвленного рассудком.

Скитальцы духа ищут землю обетованную во вне, теряя ее изнутри.

Пахари мысли рыхлят почву на глубину, заданную временем развития Существа, нареченного Человеком.

Копилка мудрости пополняется бременем сострадания, соучастия, бескорыстия.

Вера опережает знание цельностью духа, взыскующего горнего.

Знание окрыляет веру торжественной устремленностью к освобождению из тюрьмы беспечности, суеверного ужаса и ложной стыдливости перед обнаружением неправды в Свете Истины…

«Быстро сказка сказывается, да не скоро дело делается».

Народная мудрость долговечна, остра, но безымянна, безлична. И в этой б е з л и ч н о с т и, собирательной, но аморфной, кроется великая опасность подмены оригинала искаженной копией…

Великая богоборческая утопия социализма, продолжая строительство Нового Вавилона, лукаво расторгла народное единство Православия кесаревым мечом обезглавленной государственности.

И зачал народ «без царя в голове» многовековую и жаркую Смуту: как и кому на Руси править, чтобы кривизну исправить, правду с ложью не мешать, а Небеса в землю не втоптать.

Но страшна и безмерна сила земли: многие множества утонули в ее огнедышащих недрах, продав и предав Небесное Отечество.

Земные блага манят своей смертельной сладостью, дурманя своекорыстный ум и прельщая распутное сердце.

Легионы зараженных и несчастных отреклись от крещальных имен, превратившись во мгновение ока в безумные массы гадаринских бесноватых. Вожди с нечеловеческими кличками погнали их к бездонной пропасти в жертвоприношение Ваалу революционной одержимости.

Нетерпение убийц затопило кровью котлован прерванной истории.

«Кто виноват?» и «Что делать?» - вопили о т р е к ш и е с я от Источника Смысла в пустоту навязанной бессмыслицы. Никто не отвечал им, глухим и слепым, оборванным и злым обитателям оскверненного Дома Пресвятой Богородицы, наследникам неисчерпаемой сокровищницы Матери-Церкви, с терпеливой и неистощимой любовью зовущей своих блудных детей к Покаянию.

Но затыкали уши, и плевали нечистой кровью в святыни, одержимые нечистым духом разрушения, и не было конца их безумию…

Пала Вавилонская Башня, схоронив под собой неродившихся святых и нераскаянных грешников, исторгнув в своем сокрушительном падении зловонные пары преисподней.

Кто-то плакал, некто молился, иные – проклинали, яростно или трусливо, в зависимости от обстоятельств места, времени и утраченного социального статуса.

Безымянный народ поднимался из-под обломков великой империи лжи, во весь свой исполинский рост, зорко осматривался, цепеняя и ужасаясь содеянному им в сумеречной бессознательности, истово крестился, очищая в себе поруганный Образ Божий, который и в поругании остался свят, чист и непорочен…

Личины мертвых душ спадали, обнажая детскую беззащитность околдованного царства, в котором тысячелетним опытом несокрушимой Правды воскресали в нераздельном единстве Истины: Вера, Надежда, Любовь, но Любовь из них больше…

Письмена души

Души стираются границы...

И нет во мне чужой страницы...

И кто-то шепчет в темноте:

""Открой зеницы...

И ты увидишь

То, что слепо,

Внутри себя

Собой нелепо...""

Больна душа

Нетерпеливых,

В себе закрытых,

Горделивых...

Детей забытых поколений...

В них спит кумир,

Великий гений,

Пред ним вставали

На колени...

Не спи, посланница небес,

Душа Богорожденной Птицы,

В тебя хочу

Сейчас влюбиться...

Но тяжек груз

ПроклЯтых лет,

Во тьме хранит

Чужой секрет...

Прости за все,

Что не сбылось,

И болью злой

Отозвалось...

Клоун

Серж любил своих родителей, и даже в возрасте отроческого бунта старался обуздать юношеский максимализм, с внутренней болью переживая алкогольную деградацию отца и несправедливые упреки вечно недовольной матери.

В других семьях небольшого шахтерского поселка было практически то же самое, может быть более или менее острое, чем у него…

Горняки пили перед спуском в забой и после выхода на поверхность. В этом и была их отдушина от беспросветности «человеческого, слишком человеческого».

Парторг, холеный, красивый сорокалетний мужик, напропалую матерился, пытаясь казаться своим, и донести до них, «детей тьмы», далекий свет партийных решений…

Время застоя напоминало Сержу русские лубочные картины бесконечных торжеств, ярмарок и безудержного и бездумного веселья в пьянящей радости сиюминутного бытия…

И тогда-то его и пронзило ощущение своей избранности: он должен стать клоуном, смешить людей, чтобы им было легче расставаться со своим никчемным прошлым. Первый опыт подтвердил его пророческую догадку. В разгар бурной сцены между пьяным отцом и истерически-надрывно плачущей матерью, он вбежал в их комнату, на четвереньках, в вывернутом тулупе, с маской бурого мишки на веснушчатом лице, и стал рычать и кидаться под ноги родителям, с юркостью ящерицы маневрируя между ними, раздраженными и злыми обитателями ведомственной квартирки барачного типа…

Все стали безудержно хохотать, и здесь он впервые увидел смеющуюся маму, моментально помолодевшую и распрямившуюся от вечной осунутости унылой жены беспробудного пьяницы…

Отец долго не мог успокоиться, громыхая прокуренным басом, непрерывно причитая как старая бесноватая кликуша мужеподобного типа: «Олег Попов, Олег Попов!» Тут же, пользуясь подходящим моментом, достал заначеннyю бутылку, разлил спиртное себе и подобревшей жене, и они до самого позднего вечера пели лирические послевоенные песни, вспоминая безвозвратно ушедшую молодость и свои первые встречи…

В институте, куда он поступил после службы в армии, Серж стал душой компании, непрерывно хохмя и юродствуя в самые критические моменты студенческой жизни. Когда «местные» на танцах в деревенском клубе, изрядно поддав, пытались проучить «городских», так они называли всех студентов, он ворвался между разъяренными сторонами в красных трусах и красной майке с трафаретом бычачьей морды, и картинно мыча, тонким фальцетом завизжал: «Тореадоры, сме-е-лее в бой!». Что тут произошло: ни в сказке сказать, ни пером описать. Серж в одночасье стал героем дня…

Братание сторон завершилось грандиозной попойкой и бурной ночной оргией с участием доступных красавиц…

Годы шли, а клоунада продолжалась…

Страна распалась на куски, и вымирала, хохоча над собой гомерическим смехом высокооплачиваемых паяцев. Все подвергалось осмеянию: вера, надежда, любовь, идеалы, мечты, стремления, юность, зрелость и старость…

Неизменно серьезным оставалось одно: духовная болезнь самоуничтожения прогрессировала, и некому было оплакать убожество потерянного самосознания…

Серж, смеясь, потерял любимую работу, нашел другую, ту, что подвернулась, со смешной зарплатой и отсутствием жизненных перспектив, хохоча растерял друзей, пытаясь соединить верность дружбе с лукавой безответственностью…

Последней каплей в его смешной жизни было расставание с любимой женой.

Когда после серьезной операции, она узнала, что у них никогда не будет детей, и впав в длительную депрессию, день и ночь читала детские книжки, приготовленные и любовно подобранные для их будущего малыша, он ворвался в палату в специально сшитом костюмчике Микки Мауса, и она с безумным смехом и немерянной силой душевнобольного человека вцепилась ему в горло, пока ее не оттащили врачи, и кричала ему вслед, навсегда впечатавшиеся в его сознание слова: «Клоун! Клоун! Будь ты проклят, чертова кукла!!!»

Всю ночь ему снились кошмары. Они с женой плыли в лодке, Серж с увлечением налегал на весла, рассказывая потешные анекдоты на грани легкой непристойности, не переходя ее, но настаивая ужимчивой мимикой подвижного лица. И вдруг увидел в ее страдальческом взгляде неподдельный страх и отчаяние. Она толкнула его в грудь своими босыми ногами, Серж упал в воду, нелепо барахтаясь от столь бурной реакции, схватился онемевшими руками за край неожиданно легкой лодки, в которой никого не было, и закричал от холодящего ужаса невосполнимой потери...

До утра он курил одну сигарету за другой, мысленно подгоняя рассвет, когда на первом попавшемся транспорте помчится, понесется в больницу, упадет на колени перед женщиной, которую любит больше жизни, и будет просить, умолять оставить ему совсем мало, всего чуточку немилосердного времени на покаяние…

Свобода от памяти

""Да обратятся нечестивые в ад, все народы, забывающие Бога"" (Пс.9:18)

Он умирал и возвращался

В другие страны, города,

И жизнь цвела,

И небеса полны

Пустого постоянства...

И запирается

Пространство

Куском мерцающего

Льда...

Из времени

Взошла беда...

Животворящая звезда

Пылала жертвенной лучиной,

Чтоб стать

Свечой неугасимой

В канун

Последнего Суда...

Господь воззвал

Как Вседержитель...

Последний Ангел-небожитель

Исполнен горького стыда...

Текут бескрайние года,

Уходят древние народы,

В избытке ветреной свободы

Себя не вспомнив никогда...

Бабочка в Вине

«Вообще-то, братцы мои, я рос настоящим жиганом. Пить, курить и говорить начал одновременно. Родители мои, очень уважаемые люди, стыдились такого сына с самого его рождения. Они любили друг друга как Дафнис и Хлоя, а может Амур и Психея, не помню, не в этом суть…

Главное и основное в том, что дети им были не нужны. Их интересовал сам процесс, а не результат.

Это не пошлость и не оскорбление, викторианские леди и джентльмены, всего лишь констатация факта.

Процесс воспитания их тоже вдохновлял. И они воспитывали меня с утра до вечера, изумляясь моей живучести.

Потом они устали, и отдали меня бабушке, которая плакала ночами, причитая по-хохляцки: «Шо зробылы з хлопцем». Она любила меня без памяти, ненавязчиво и бдительно. Я же в ней души не чаял. Когда она умерла, большего горя у меня не было…

Началась моя взрослая жизнь. Армия с ее паранормальными отношениями землячества и дедовщины. Институт с его двойной моралью наушничества и доносительства.

Аспирантура – очаг зависти и подстрекательства. Это было время начала конца социализма, извращенного по недомыслию.

Я любил и был любим. Жениться не хотел, но женился. По любви, большой и настоящей. Но не выдержал такого испытания и пропал. Окончательно и бесповоротно. В этом моя история.»

(Из дневника А.И. Дерюгина, врача-психиатра)

«Александр Иванович, к вам, дама», - белоснежная и миловидная медсестра Олечка настежь открыла дверь кабинета, пропуская вперед какое-то бесполое существо в джинсах и свитере с плоской грудью и узкими бедрами.

«Вы знаете, доктор, я хочу убить свою дочь» - сразу, с порога, как только закрылась дверь за белоснежной Олечкой, выпалила мне «она», женщина-мальчик, со впалой грудью и несуществующими бедрами.

Я налил ей воды из фильтра-кувшина, стоявшего на столе среди кипы сросшихся друг с другом бумаг, и осторожно сказал: «Садитесь. И начните все по порядку. Имя, отчество, фамилия…»

Никакой дочери у нее, конечно, не было. Существовало нечеткое множество фракталов – «размытых» во времени личностей, связанных единым сценарием.

Заболевание прогрессировало, затрагивая глубинные слои подсознания, вычерпывая оттуда «гнойники» прошлого, ужасающего своей обыденностью неискушенного наблюдателя драмы души, истерзанной до дна…

В последнее время таких больных у меня стало много. У всех наблюдалась склонность к суициду. Почти всех я пытался вылечить. Результат нулевой.

Суггестия, психоанализ, транквилизаторы давали некоторое облегчение страданий, затем глубокая депрессия, апатия, полная амнезия, растительное существование, попытка суицида, внезапная и беспричинная смерть.

Неудачи закалили меня, но не дали понимания. Почему родовой сценарий всесилен, и «мертвые хватают живых?» Где же выход из кольца противоречий и вечной карусели пережитого, но неосмысленного? Я знал его: он в вербализации символов невротического содержания, но где найти ключ к шифру «спящей» информации мертвых душ?

Но самое главное и опасное в данной теме оказалось включение механизма синхронизации, т.е., чем глубже копаешь, тем больше погружаешься в собственную могилу.

Явления синхронизмов, открытых Юнгом, огульно отрицались вульгарным материализмом, а может быть сознательно замалчивались, возможно, присутствовало и то, и другое.

На житейском уровне это означало: нельзя оставаться бесстрастным, погружаясь в чужие страсти. Сострадание как нравственное чувство биологически оправданно, утверждая неразрывное единство всего живого.

В моей личной жизни это отразилось в следующем: от меня ушла жена, забрав детей и все необходимое. Она стала испытывать ко мне приступы необъяснимой агрессии, доводящие ее до безумных мыслей о моем физическом уничтожении. Ее родные обвинили меня во всем. Теща сказала, что жить с психиатром могут только его пациенты.

Понимая, что происходит, я ничего не мог поделать. Чувства сильнее разума, особенно тогда, когда он пытается их исследовать…

Агрессия, по утверждению известного австрийского зоопсихолога Конрада Лоренца, есть защита собственной территории от вторжения. Ее нельзя трактовать в сугубо отрицательном смысле. Поэтому, если люди начинают вдруг проявлять к вам беспричинную агрессию, задумайтесь: не нарушили ли вы целостность их суверенной территории? Словом, делом, помышлением…

А пациентка все-таки умерла. Беспричинно. Внезапно.

На последнем приеме она показала мне свой рисунок. Бабочка на дне бокала с кроваво-красным вином. Бабочка в вине. А может быть в Вине?

P.S. Вчера ко мне вернулись жена и дети. Милые, послушные, чуткие.

Во время семейного ужина, когда жена, смеясь, что-то рассказывала, держа в правой руке бокал с шампанским, моя младшая дочь захлопала в ладоши, прыгнув со стула, подбежала ко мне, и ткнув пальчиком в полный вина бокал, звонко закричала: «Папа, папа! Глянь, бабочка, бабочка!»

Изгнанники Рая

Изгнанники Рая -

Мы стали Мудрее,

И в Сердце запоры

Забили глухие,

Но все ж по ночам

Нас грызет Ностальгия:

""Что было бы,

Если б убили

Мы Змия?""

Доверием детским

К Словам Миротворца:

""Не трогайте, Дети,

Смертельное Древо -

Оно вас Обманет""

И плакала Ева

Слезами Разлуки

С Потерянным Раем,

Адам растерялся.

Раскаялся Каин...

Гнев Божий

Кто из ныне живущих знает: что такое время? Никто. Множество гипотез лишь подтверждают подобную уверенность в нашем незнании. Но природа, как известно, со времен Аристотеля, «не терпит пустоты». И заполняет ее всеми удобными, в д а н н о е в р е м я, способами…

Стоп. А вот и оговорочка, фрейдовская, занозистая… Данное время, или заданное, а значит – конкретное, меняющееся, нестабильное, конечное…

Итак, время – это развивающаяся во в р е м е н и?! субстанция…

Вот это до-го-во-ри-лись… Время во времени. Хотя…, а почему бы и нет? Принцип «матрешки»: художник пишет картину, на которой художник пишет картину… и т.д. и т.п. до бесконечности…

Подобное в подобном… «По образу и подобию» - не в этом ли известном, всему, верующему и неверующему, миру, выражении – ключ к лабиринту эволюции, ее а л г о р и т м?

Мы с Иванычем работаем в Институте Времени, научными сотрудниками лаборатории психогенетики биологического времени. Нам в общей сумме – сто лет: мне – Алексею Николаевичу Воронову, психогенетику, психофизиологу и нейрокибернетику – 48 лет, и Владимиру Ивановичу Иванову, нейрофизиологу и антропологу-эволюционисту, ветерану афганской войны, Герою Советского Союза – 52 года, итого – 100, как я и говорил…

Иваныч – Зубр, почти как Тимофеев-Ресовский, никаких дипломов и наград не признает, и нам, его верным помощникам не советует приобретать, «ибо суетно все это и лениво», буквальное его выражение…

Его оригинальный ум не любит загадок и шарад, потому как он сам загадка и требует самопознания, так же как и любой ум, включая завзятых тугодумов и невежд…

Однажды, после июльского знойного дня, в самом, немного прохладном, конце его, зашел к нам в Институт, а точнее в нашу с Иванычем лаборашку один неказистый с виду, но упертый внутренне, человечище, и стал требовать у нас отчета о проделанной нами работе, потому что ему надоело кормить бездельников и тунеядцев. В этом случае спорить – себе навредить. Главное здесь – наглядная демонстрация всемогущества, или – эксперимент.

И Иваныч, не долго думая, продемонстрировал ему говорящую обезьяну-гориллу, по имени Гарри. Гарри, огромная туша с волосатым покровом, которому позавидует любая мужская особь, пристально глядя в глаза пришельцу, несколько хрипловатым баритоном произнес, проникновенно и внушительно: «А ведь ты, сволочь, дядя!»

«Дядя» тут же упал на колени и стал молиться нечеловеческими словами: «быр-дыр, мойдодыр, быр-дыр, мойдодыр…», а потом медленно, с закатившимися от ужаса глазами, пополз к стене, с которой на него грозно взирали портретные лики известных ученых-биологов и эволюционистов…

Дальнейшее просто не подлежит критической оценке, а только благоговейному вниманию. Иваныч, так же пристально и грозно, как портретные классики биологии, взглянул в закатившиеся от страха очи незнакомца, и громко-внушительно произнес знаменитую фразу: «Нас надо не почитать, а читать»…

На следующий день мы тушили пожар, всем институтом. Горел сосновый бо��, в десяти метрах от здания. Пожарники тоже приехали, но значительно позже. Слава Богу, институт остался цел. Нашему былому красавцу, сосновому бору повезло намного меньше, он сгорел дотла. Сосны пылали как спички, пламя свечей взывало к небу: «Дай дождя, дай дождя!» Но небо молчало, прозрачное и палящее как Гнев Божий…

Зеркало билось…

Зеркало билось

По средам и пятницам,

Жизнь так сложилась, что

Медленно пятится...

Двери открыты,

И окна повыбиты...

Под куполами

Билеты до Выборга...

Мама родная и плачет,

И молится,

Доля чужая за Припятью

Гонится...

Тучи зависли

Над городом

Пасмурным...

Время стекает

Печатью

Без паспорта...

Души убиты,

Тела замурованы,

Свадьбой безумной

В кольце зачарованы...

Но погодите:

Ужо я-то выстою

На горизонте

Непризнанной истины...

Часики тикают,

Кровью поверены...

Тихо смеются

Сталин и Берия...

Мы продолжаем

Венчаться и каяться,

Не понимая, что

Время сжимается...

Стынет кукушка,

Быльем запорошена...

Нищий питается

Поданым грошиком...

Дети восстали

На пьяных родителей...

Боже!

Спаси нас от

Праведных мстителей...

Рвутся снаряды

В припадках безумия...

Господи! Дай нам

Благоразумия...

Не разлюби нас,

Любить не умеющих,

И у Святыни

Не благоговеющих...

Зеркало бьется

Осколками истины...

Мир ожидает

Последнего выстрела...

Жажда хаоса

Упругость пространства зажигала сердца своим непробиваемым статусом…

Кэрри неутомимо странствовала по душам покорителей первозданного хаоса.

Ее биографические очерки убивали смертельно больных всезнаек простотой правды, замешанной на крови мучеников-первопроходцев.

Мэтры синхрофизики смеялись ей прямо в лицо, обзывая полубезумной кликушей лженауки.

Они не признавали существования хаоса как такового, считая его моделью гипертрофированной мысли человека.

Но, Кэрри, проживая жизни знаменитых странников фрактальных миров, не верила, а знала: ОН ЕСТЬ – ПЕРВОЗДАННЫЙ, «родимый», как выразился великий русский поэт Федор Тютчев.

Материя мироздания - дочь хаоса, загадочного и бурлящего океана возможностей, в глубине которого сокрыта мудрая улыбка невидимого Творца.

Что-то загадочно-непостижимое, как ласковые руки рано умершей матери, влекло молодую женщину, перспективного палеопсихолога к истокам бытия, в бездне которого блистали молнии ослепительного сознания.

Джек Стайлс, первый странник Фракталов, девяностолетний красивый старик с юной душой, признался ей в доверительном отчаянии одинокого гения:

«Кэрри, девочка, не мечи бисер… Они не поймут. Не потому что не хотят, а просто в силу нестыковки с господствующим мировоззрением. Ты знаешь, я встретился с мамой. Там. В запрещенной реальности… Она жива. Они все живы. Клод, Брас и другие… Я говорил с ними. Это миры перехода. Куда? Не знаю…

В одном я уверен. Они счастливы. И им не нужен наш пронумерованный безымянный порядок и безжизненный закон…

Их хаос – это жизнь как она есть. Непредсказуемая, вечная жизнь, где царит Правда и Любовь…»

Подарите миру любовь

Подарите миру любовь,

Прогоняя тоску и печаль,

Подарите миру любовь,

Ненавязчиво, невзначай…

Подарите миру любовь

Навсегда…

Как в последний раз…

Полюбите его сейчас

На мгновение

Или на час…

Подарите миру любовь

Как ребенку

В коляске снов…

Подарите миру любовь

Без условий

И лишних слов…

Кладезь бездны

Вы знаете, я вырос в провинциальном городке, где ещё сохранились некоторые традиции медленного уклада жизни, в котором река Времени неторопливо оттачивает камешки человеческих судеб, бережно отбирая некоторые из них в коробку Истории.

Так вот, извините за косноязычие и излишнюю болтливость в этот довольно поздний час, но обстоятельства понуждают меня высказаться именно Вам, моему случайному попутчику в железнодорожном путешествии.

И так как я очень серьезно болен, несмотря на внешнюю розовощекость и энергичность, то прошу Вас проявить столь редкое ныне человеколюбие и снисходительность к причудам пожилого человека и выслушать мой рассказ с предельно возможным вниманием и терпением врача к больному, которого уже невозможно спасти, а можно лишь облегчить его страдания, приняв их как исповедь на смертном одре...

С пятнадцати лет я решил посвятить свою жизнь Науке и только ей, моей владычице, кумиру и божеству.

Страсть к познанию разжигалась научно-фантастической литературой, мистическими видениями Николая Гоголя и Эдгара По. Реальный мир существовал как бесплатное приложение к миру идеальному, рожденному творческим гением мастеров Слова.

Школьные годы пронеслись с быстротою листьев, брошенных на произвол шквалистого ветра. Университет, аспирантура, кафедра - вехи на пути истомленного жаждой путника. Кандидатская, докторская - ступени посвящения в жреческое сословие избранных. А дальше - работа в лаборатории психогенетики социальных проблем Военно-Медицинской Академии, женитьба на аспирантке, развод, одиночество стареющего мужчины и наконец - Открытие, обогнавшее время и заставившее ужаснуться мир в преддверии грядущего Апокалипсиса.

Чтобы не загружать Вас научной терминологией, напоминающей тарабарский язык, попытаюсь вкратце донести до Вашего сознания то, что открылось моему изумленному взору исследователя и просто человека, привыкшего уже ничему не удивляться. Изучая социальные катаклизмы, как-то: войны, революции, бунты, восстания и тому подобные массовые вспышки человеческой агрессии, ведущие к самоуничтожению, я обнаружил странную закономерность появления сенситивов, т.е. людей, обладающих сверхчувствительностью, именно накануне данных событий. Это могли быть юродивые, пророки, целители, поэты, актеры, основной целью деятельности которых являлось предупреждение.

Парадокс заключался в том, что они в подавляющем большинстве являлись представителями, как тогда называли ""проклятых"" родов, отягощенных грузом дурной наследственности и среды.

Выходило, что преступники рождали святых, которые и спасали свой преступный род от истребления.

Продолжая свои изыскания на стыке археологии, биологии, психиатрии и других, казалось бы ничем не связанных наук, мне открылась простая, но очевидная истина, известная древним мудрецам: ""Человек есть мера всех вещей"".

В нем находит свое разрешение разрозненность и разобщенность нашего суетного мира. Дальше - больше. Всеединство оказалось настолько тесным, что мир просто висел на волоске, качаясь на маятнике Судьбы между двумя крайностями. Суть моего открытия в том, что мне удалось по воле рока обнаружить в подсознании человека дверь в преисподнюю, да, да, не усмехайтесь, снисходительно покачивая головой, это именно так.

Вы, наверное, слышали или читали в фантастических романах о так называемой ""генной памяти"", ""памяти предков"", а также, если несколько знакомы с восточной религиозной концепцией перевоплощений, то для Вас не секрет и термин ""реинкарнация"".

Так вот, как ученый - эволюционист, тем более психогенетик с мировым именем, я всегда очень серьезно относился к вещам, которые огульно отрицались или сознательно..., я ещё раз акцентирую Ваше внимание на слове ""сознательно"" замалчивались.

Одиннадцать лет я жил затворником в стенах собственного кабинета, мучительно постигая тайну кладезя бездны, так я назвал комплекс архетипических подсознательных структур, сокрытых Эволюцией в глубинах человеческого ""Я"".

Ни одной публикации, ни одного устного выступления, ничего из мною познанного не получило огласки в силу смертельного риска не только для меня лично, но и для самого существования рода человеческого.

Я жил за счет переиздания собственных книг на Родине и за рубежом, а также бескорыстной помощи учеников и друзей…

Однажды поздним осенним вечером ко мне постучался незнакомый молодой человек, представился агентом прямых продаж и предложил заключить контракт с торговой фирмой ""Байрон и К"" на предмет покупки моих рукописей за баснословную цену - 10 млн. долларов США.

Обаятельная улыбка незнакомца, отличное владение языком жестов и взглядов выдавали в нём профессионала - психолога, мастерски обрабатывающего клиента. Я было уже согласился, тем более, что рукописи давно были опубликованы, сумма довольно приличная могла бы разрешить многие мои жизненные проблемы, но что-то насторожило меня в поведении гостя, неуловимое, вязкое как болото - и я отказался.

После его ухода я понял, что именно - у незнакомца не было отражения в зеркале трельяжа, спиной к которому он сидел. Что это было? И кто это был? Галлюцинация, бред больного воображения, призрак или Существо иного чуждого нам Мира? Но зачем Им мои рукописи? Вот в чем вопрос? Тогда я ещё до конца не сознавал, что своим пытливым умом прикоснулся к истинам, грозно затрагивающим фундаментальные основы бытия. И мой малейший неверный шаг был чреват катастрофическими последствиями.

Друг моего детства, юности и творческой зрелости погиб, едва достигнув возраста Данте в пик его славы – сорока двух лет.

И смерть его вряд ли была случайной как мне теперь видится в свете указанных событий. Он начинал вместе со мной, и ясно угадав направление поисков, помчался вперед, несмотря ни на что. Его блестящие научные эссе читались как увлекательная драма идей, образов, концепций.

Гипотеза ""квантового зерна"" пробудила спящие мысли биологов всех направлений, так как затрагивала самую суть феномена Жизни.

Приглашения за приглашениями, симпозиумы, научно - практические конференции - злая кутерьма научных вояжей разбила неистовое сердце борца за Истину на пороге запланированного выступления в штате Калифорния на сенсационную тему: ""Реинкарнация в свете последних достижений эволюционной биологии и психогенетики"".

Могучий ум и честная душа моего незабвенного друга вызывали яростный гнев признанных ""авторитетов"" научной демагогии и ханжеского буквоедства.

Он умер в расцвете сил, оставив меня одного на пороге того самого открытия, пробив путь к Нему собственным телом.

Стоило ли Оно таких жертв? И искупимы ли они? Вопросы, на которые нужно дать прямые ответы.

К сожалению, в течение многих лет я их не нахожу, и с горечью вынужден добавить: если бы они даже и появились, то в настоящее время были бы только отрицательными…

Один мой недавний знакомый, художник, сказал после выпитой рюмки: ""Слушай, а ведь мы все, ты, я и множество других, таких же бедолаг, корчащихся в творческих потугах, работаем на дьявола. Почему? А потому, что мы не творим, созидая нетленную красоту как Рафаэль или Микеланджело, а копируем чужие, во многом чуждые нашей душе формы. Усекаешь? Мы выполняем ""социальный"" заказ, его Заказ, соблазняя невинные души убожеством завистливого гения. В рамках заданных параметров ксерокопируем искусственно созданную реальность, уничтожая своим примитивизмом Богом данную Природу...

Вспомни ""Матрицу"". Это не абсурдная выдумка, а переданная средствами искусства информация о реальном положении дел. Мы - фигуры на шахматной доске Воланда. И он нами управляет, дергая за ниточки наших же любимых страстей: сребролюбия, чревоугодия, блуда, зависти и т.д. Всего семь или восемь. Так что, друг мой, думай - думай, а ничего не придумаешь, кроме как подчиниться или умереть..."".

Тут он остановил на мне свой проницательный взор давно и хорошо пьющего человека, разлил спиртное по рюмкам и добавил, немного заикаясь то ли от духоты, то ли от значимости темы: ""А вообще-то есть и третий путь"", нарезая сырокопченую колбасу и раскладывая её на тостерный хлеб, добавил он: ""Уйти в монастырь. Не в прямом смысле, это не каждому дано, лишь кого Господь призовёт, а в плане отречения от жития мирского, то есть не играть в дьявольские игры: карьера, престиж, бизнес, красивая жена, дорогая машина, умные дети (обрати внимание: не добрые, а умные) и т.д. и т.п. тогда, возможно, ты кое-что и поймёшь, я имею ввиду старый-престарый вопрос с длиннющей бородкой о смысле нашей бренной жизни в жиреющем и дряхлеющем с каждым годом теле. Иначе - труба, ты будешь только послушным заводным колёсиком, исполняя неписаные инструкции мещанского быта и светской морали узаконенного проживания на определенном тебе месте до самой глубокой смерти. А впрочем такая узаконенная жизнь и есть смерть. Ну, ладно, дружище, я пошел"", - пошатываясь, направился в ванную, открыл душ и замурчал как кот при виде миски со сметаной.

Извините за излишние подробности, я вижу Вам уже невмоготу от философской токсикомании, но дело движется к развязке, да и мне уже скоро выходить. На прошлой неделе меня навестил бывший студент, поздравил с юбилеем и произнес загадочную фразу: ""Вы спасены. Ваша цепочка прервалась. Ответ - в Псалмах Давида"".

Вечером позвонили с кафедры, пригласили к десяти утра следующего дня на Ученый Совет, где первым в повестке дня стоял вопрос о выделении мне гранта Международным фондом парамедицины для продолжения исследований, начатых мной одиннадцать лет назад. Размер гранта - десять миллионов долларов США.

Я вздрогнул, вспомнив слова пьяного художника: ""Мы все работаем на дьявола""…

В соседнем храме зазвонили к вечерне. На стене забили часы с кукушкой.

Тоскливо заныла тягучая боль у левой груди.

Я полез в аптечку за лекарством, выпала какая-то бумажка, пожелтевшая от времени, я узнал почерк моей любимой, давно умершей бабули: ""Блажен муж, который не идёт на совет нечестивых, и не стоит на пути грешных, и не сидит в собрании развратителей"" (Пс.1,1)

А вот и моя станция. Прощайте. Спасибо за внимание. Не поминайте лихом…

Знамение любви

Как трудно в формах

Совершенства

Увидеть скрытые изъяны

И на невидимые раны

Наклеить пластырь простоты,

И как понять умом плененным

Коварной смерти постоянство,

В котором жизнь как льдинка

Тает,

Не достигая полноты?

Спеши любовь свою заполнить,

Чтобы спасти ее от тленья,

Храни как первое знаменье

С Небес

Сошедшей

Красоты...

Ищите Бога

Ищите Бога,

Ищите слезно,

Ищите люди

Пока не поздно,

Ищите всюду,

Ищите каждый,

И вы найдете

Его однажды.

И будет радость

Превыше неба,

Но так ищите,

Как нищий хлеба.

Аминь.

Надпись в домике

блаженной Паши Саровской

в Дивеево

Святозар пробирался к кольцевой дороге. Рана была неглубокой и не очень опасной, но болезненной. В подручной аптечке нашлось все для дезинфекции и перевязки.

Война закончилась, как всегда, поражением мирного населения: разрушение домов, гибель детей, колоссальный морально-психологический стресс, и жажда мести всем, кто в ней участвовал с обеих сторон...

Святозар Данов — проводник, сталкер убитых воинов остался один, и теперь, раненый, пытался п е р е й т и из зоны окружения в зону гражданского повиновения...

Осень наступала...

Деревья горели багряно-желтым пожаром листьев, которые осыпались, и шурша, улетали на крыльях капризного ветерка куда-то прочь от всех этих ужасов расчеловеченного человечества...

Сталкер вспоминал свою довоенную жизнь беспечного археолога и любителя женщин...

Он всегда был везунчиком за счет других, как выразилась бывшая жена Святозара, красавица Инга, медичка военного госпиталя, убежавшая от него на чужой континент с влюбленным в нее до безумия иностранным подданным небольшого африкансого государства...

Время шло...

Менялись жизненные декорации.

Святозар взрослел, но не терял самоуверенной самовлюбленности инфантильного подростка, мотался за каждой юбкой, подбирая брошенные куски со столов несостоявшихся судеб, попутно теряя себя в агонии бурных страстей и мелочных страстишек...

Война встряхнула его изнеженное нутро, излечив подобное подобным: бытовой эгоизм сгорел в топке звериного выживания чужих среди своих, и своих среди чужих. Ты не мог выжить, если не спасал товарища по оружию, не сражался спина к спине во враждебном окружении озлобленных и зомбированных фанатиков псевдорелигиозной империи...

И теперь, он, Святозар Данов, бывший проводник погибшего подразделения особого назначения, возвращался туда, где себялюбие — жизненное кредо, а война всех против всех — основа существования либерально-распущенной черни...

Он вдруг споткнулся, ощутив мощный толчок в грудь.

На пригорке, ухмыляясь, стоял его старый враг, боевик Абдуллахан, в черных очках, с сигаретой в зубах, и расстреливал раненого проводника в упор одиночными выстрелами...

Второй выстрел раздробил бедро правой ноги.

Святозар упал на колени, и неожиданно для самого себя стал мысленно читать Псалом 90 («Живые помощи»)...

Абдуллахан выплюнул сигарету, и отбросив в сторону автомат, вытащил нож, которым привык резать горло баранам, пленным и раненым...

Взрыв разорвавшейся мины оглушил Святозара.

На месте пригорка дымилась воронка.

Солнце палило в зените, страстно и страшно...

Проводник закрыл глаза, и вдруг услышал какую-то до боли знакомую песню, мучительно пытаясь вспомнить ее название, но память, земная память ему уже была не нужна, она стала обузой для расцветшей души накануне рождения...

Таинство Жизни

Я верую

В Таинство

Жизни,

Которую

Смерть

Не смогла

Подвергнуть

Своей

Укоризне

Под тягостным гнетом

Стекла...

Как Бабочка

В Коконе

Знойном

Рождается

Времени

Вязь

Узором

Причудливо-стройным

И тонким

Как

Нежная

Связь...

Ключ не от той двери

Наконец-то я вырвался из этого пекла надоевших семейных дрязг на свободу разведенного (или разводного?), еще не совсем старого и больного, но и не очень молодого и малахольного индивидуума с почти человеческим лицом…

Свободная жизнь началась, как всегда, с застолья (или мы – не русские?). Гарик позвонил к вечеру, и еле ворочая, изрядно отяжелевшим, языком, пригласил в «Золотой Аист» отметить защиту диссертации. Я согласился, присовокупив свой повод к бурному дружескому возлиянию.

Гарик даже поперхнулся от неожиданности недопитой водкой и протяжно выдал членораздельную фразу почти трезвого человека, переходя с баса на дискант: «Брат, ты серьезно? И Лерка согласилась? Ну ты даешь, братело, как говорится, наливай по полной. Такое дело надо усиленно обмыть. Быстро собирайся, и мухой ко мне, то есть к «аисту», я уже здесь, встречу на входе»…

Дальнейшие события развивались, если не стремительно, то бурно и продолжительно. Не обошлось, конечно, без «милых дам», которых, в этом небезызвестном в городе ресторанчике, хоть пруд-пруди. И все из бывшего интеллигентского сословия, или переводчицы, или наводчицы по совместительству. Одно другому не мешает…

Утром, не без тяжести в голове, выпив соответствующее снадобье в виде таблетки болеутоляющего, противоречащее русским обычаям – от чего заболел, тем и лечись, и проводив милую, ночную спутницу восвояси, я поехал к старому кладбищу, на могилу к Стефану, бывшему сокурсницу, который трагически погиб прошлым летом, защищая родную сестру от пьяного мужа-садиста…

По дороге на кладбище мелодично запел мобильник: «Слава, когда мы встретимся, зайка? Это я – Инна…» Что за хрень? Какая Инна? А-а-а, эта вчерашняя... Неужели мозги стали сдавать, или перепил – оставил свой номер «случайной прохожей». Все эти полубредовые обрывки мыслей в один миг проскочили в мозгу со скоростью сверхзвукового истребителя, у которого отказало управление.

«Прости, Инночка, я сегодня очень занят, у меня уйма дел. Вообше-то, я еду в служебную командировку на две недели, а может и дольше, как партия скажет…»

Короче, еле отстрелялся от «снайперши» из «Золотого Аиста».

Надо же, какой косяк. Наверное, старею, совсем плохой стал, «хвосты» обрубать забываю…

Когда я свернул на знакомую тропинку, которая была протоптана в течение многих лет посетителями старого кладбища, то увидел впереди, метрах в двадцати от себя, знакомую бирюзовую кофточку и неповторимо-родной силуэт брошенной жены Леры. Она тоже знала Стефана и его сестру, в прошлом году мы вместе были на похоронах благородного «графа де ля Фер», как его за глаза называли все женщины, тайно влюбленные в этого рыцаря-однолюба. Его жена, за год до трагической смерти Стефана, умерла при невыясненных обстоятельствах.

Врачи сказали: внезапная остановка сердца. Хотя, в этом деле выпукло проступали водяные знаки преступления.

Света (так ее звали) работала в политически ангажированной газете, и сражалась силой незаурядного пера с достаточно известными «деятелями», замаранными по самые уши в вонючем дерьме коррупции и преступных связях с лидерами крупных бандитских группировок…

«Привет, благоверный», - Лера засмеялась, строго всматриваясь в мою выразительно-похмельную физиономию, а ее глаза, восхитительно-пугающие как морская бездна и владеющие страшным для легкомысленных и неверных мужей искусством проницающего всеведения, пытливо допрашивали: «Ну что, как она – свобода от cовести?»

«Привет, красивая», - наигранно-весело ответил «муж-объелся груш», то есть ваш покорный слуга, Вячеслав Степанович Волин, бывший врач-психофизиолог, кандидат медицинских наук, ныне экспедитор производственно-коммерческой фирмы «Ариэль», которая занимается всем и вся, кроме атомной бомбы, и то – под вопросом.

«Место встречи изменить нельзя», - коряво попытался пошутить я.

«Не кощунствуй», - сурово отрезала Лера, и свернула с тропинки направо к 13 кварталу огромного города мертвых. Где-то там, среди многочисленных могил и надгробий находится и скромная могилка нашего общего друга Стефана - Отважное Сердце, так его называл наш институтский преподаватель анатомии – Феликс Эрастович Бергаль, за романтическую внешность индейского воина и действительную храбрость рыцаря-защитника слабых и женщин…

Мы с Лерой долго и молча сидели на скамейке у могильной оградки. С фотографии на нас смотрел улыбающийся Стефан. Вдруг Лера заплакала, негромко и горько. У меня почему-то страшно, до боли, сжалось сердце, стало трудно дышать. Я обнял Леру за плечи, повернул лицом к себе, и стал быстро и жадно целовать ее заплаканные глаза, губы и волосы. Она не сопротивлялась, но и не отвечала на мое, внезапно вспыхнувшее, чувство. Потом зачем-то полезла в сумочку и вытащила из нее маленький ключ медного цвета. «Возьми», - она, исподлобья, быстро взглянула на меня, освободилась из моих объятий, и также быстро пошла прочь.

На углу квартала остановилась маршрутка. Лера села в нее. «Газелька» понеслась дальше, собирая людей по остальным кварталам, чтобы увезти их подальше от памяти мертвых к зову живых. Я в ступоре продолжал сидеть на скамейке, сжимая в запотевшей руке ключ, и лихорадочно вспоминая нашу студенческую общагу, где мы с Лерой познакомились и любили друг друга до самозабвения.

А потом… Все как-то приелось, кончилось, обытовело, для меня лично. А для Леры… Для нее это была боль сострадания и потери близкого человека, когда он вроде бы жив, но фактически мертв, с тобой – и уже не существует ни для тебя, ни для себя, ни для любви…

И только теперь я осознал свой звериный эгоизм, равнодушие и упертость во всех вопросах, которые касались мужского самолюбия и уязвленной гордости самца, который всегда хотел быть первым, лучшим и единственным. Я вертел в руках ключ, и мучительно вспоминал, пытаясь понять, воскресить, восстановить утраченное звено…

Да, это он. Символ нашей Встречи. Знак нашей Любви…

Как-то я ошибся, и взял у вахтерши ключ не от той двери. И вошел к ней, своей будущей жене – Валерии Викторовне Огневой. Лера сохранила его, а я потерял.

Нет, не ключ…

Себя…

Лера! Валерия! Не уходи! Остановись! Я все понял. Я люблю тебя, Лера!

Внезапно налетел шквалистый ветер, с дождем и градом.

Но, я продолжал сидеть на скамейке у могилы друга-защитника обиженных женщин, который глядя мне прямо в глаза своим чистым, бескомпромиссным взором неумирающей отваги, казалось говорил ясно и правильно, всей своей жизнью и смертью доказывая ту истину, на которой стоит мир…

Убоявшемуся пророку…

Ты хочешь жить

В беспамятстве прозрений,

Рождая в похоти

Беснующихся тварей,

Ты жаждешь смерти

В городском музее,

Заполоняя жертвами гербарий,

Засохших роз усталой родословной,

И генами, погрязшими в пороках,

Кровосмешение – удел пророков,

Задавленных под пышными гробами…

Непридуманная жизнь

Она спешила во всем: на третьем курсе – скорее выйти замуж, иначе постареет, и никому не будет нужна.

На работе – лучше всех подготовить проект, а то начальник признает ее некомпетентность и уволит.

Дома – старалась угодить мужу и детям, с опережением, предупреждая их малейшие пожелания и капризы, потому что любила и хотела быть любимой.

Всегда, во всем и везде, она хотела быть первой, единственной и желанной…

И вдруг – серьезно заболела, нуждаясь в уходе и помощи тех, кому она отдавала всю свою непридуманную жизнь, до последнего, до о т к а з а…

Муж побыл с ней три дня, потом нанял сиделку, ссылаясь на загруженность текущей работой…

Дети навещали по выходным, жалуясь на бытовые трудности, связанные с ее о т с у т с т в и е м на привычном для них месте…

Никто не спросил ее, что она чувствует, находясь в д а л и от родного дома, от оберегающей их покой, вечно спешащей любви, которая всем жертвует, и ничего не требует в з а м е н…

И только ее младшенький, пятилетний Ванюшка, когда старшие вышли к врачу, прижавшись к ее, бледной, уже пожелтевшей руке своей пухленькой мордашкой, тихонечко пролепетал: «Мамулечка, у меня, кроме тебя, никого – никого нет…»

Это п р и з н а н и е, никому не нужного ребенка, вырвало ее из н е б ы т и я, заставив принимать отвратительные лекарства и мучительные процедуры, с одной и е д и н с т в е н н о й целью: спасти любимого и одинокого, родного и несчастного маленького человечка…

Есть ли выбор у шума дождя?

Есть ли выбор

У шума дождя,

Что тоскует, бродяга, любя

Глину теплую,

Жаркий песок,

И комарика злой голосок,

У судьбы тоже выбора нет,

Она знает:

В конце будет Свет,

Где Орфей Эвридику найдет,

И никто никогда не умрет…

Крученая

Часть 1. Крученая.

«Сашок, ну ты – лох, повелся на дешевую разводку…»

Бухалыч разложил нарезанную селедку на кусок старой газеты с улыбчивым премьером, вытащил капроновую пробку из початой бутылки водки и, разливая ее по одноразовым стаканчикам, добавил многозначительно: «За нее… Шоб не кончалась…»

Сашок выпил залпом, не закусывая, закурил и, выдохнув струю сизого дыма, хрипло ответил: «Ты прав, брат. Конечно, лох. Повелся на молодую телку. Лошара конченый. Гормоны разыгрались. Правильно люди говорят: «Седина в бороду, бес в ребро. Я ведь знал, чем это закончится, с самого начала…

Эта крученая Верка перед всеми мужиками хвостом виляла.

У нее с мужем были проблемы. Западал на молодых. А ей уже далеко за тридцатник перевалило.

Для меня-то еще молодуха, а для него – уже старуха.

Так всегда бывает, когда любви нет, а только трах...

Да и у нее за плечами бурная молодость. Я это сразу вычислил, но не удержался. И как с горы покатился…

Самому противно, когда вспоминаю…

На автобазе все были в курсе наших «амуров».

Водила и диспетчерша – сладкая парочка, ничего не скажешь.

Вскорости и муженек ее узнал. Она же сама ему, в пылу очередной ссоры, чтобы уязвить и доказать свою востребованность в мужском сообществе, инфу и слила…

Только он не дурак: сам со мной разбираться. Нанял местных «братков».

Иду, короче, вечером, никого не трогаю, культурно, аккуратно, в легком подпитии…

А они из-за гаражей – шасть. Трое. Все такие приблатненные. И с «пиками». Ну, я понял, дело плохое затевается. Звоню братану – Толяну. Он там недалеко проживал, на Пятой улице. Тихо так говорю в мобилу: «Брат, выручай… Их трое, я – один… С заточками. Если что, отомстишь…»

Только спрятал мобильник, они уже рядом. И понеслась…

Одно я сразу - влет отключил. Десантура многому научила. У второго «пику» выбил, а третий, сука, за спину забежал…

Я его с разворота правой пяткой в левый глаз достал…

И тут слышу: «Бах-бах!!!»

А это Толян на «Феррари»…

И прямо из окна. Двоих завалил. Третьего я добил, его же «тесаком».

Потом, недолго думая, мы этих «жмуриков» в машину, и на Западное кладбище, к Некрофилу. У него там все схвачено. За определенную мзду можешь всех своих врагов в братской могиле захоронить. Причем живьем. И они же сами себе будут могилу копать. Там мафия - будь здоров. Никого чужих не берут. Даже «копачей». Они тем более - свои в доску. Потому что участвуют во всех «мероприятиях».

Сашок сорвал травинку, и стал быстро тереть ее между указательным и большим пальцем правой руки…

«Ну, а дальше что? Как «крученая» и ее хахаль, то бишь – муженек?» - Бухалыч спросил деланно-равнодушно, стряхивая сигаретный пепел в недопитый стакан…

«Да никак… Верка на следующий день не вышла на работу, потом уволилась по собственному желанию. А Игорек, муженек ее, пропал. Вместе с кассой игорного клуба, где он работал дилером.

Такая вот история любви, па-а-а-нимаешь…»

Часть 2. Конец связи.

Дома Сашок принял душ, поужинал жареной рыбой, так как почти не закусывал во время душевного винопития у Бухалыча, и включил телевизор.

На экране диктор о чем-то оживленно повествовал на фоне искореженного «Феррари».

Сашок увидел номера и похолодел: «Брат! Толян…»

Он схватил пульт с дивана и усилил звук:

«Бывший офицер, подполковник ГРУ Анатолий Ряшенцев трагически погиб в результате лобового столкновения его автомобиля марки «Феррари» с пассажирским автобусом «Хайгер».

Водитель автобуса получил черепно-мозговую травму и находится в реанимации. Пассажиры практически не пострадали…»

Сашок медленно поднялся и направился к выходу из комнаты.

По пути он споткнулся об какой-то массивный предмет в виде металлической шкатулки зеленоватого цвета.

Он наклонился, как в замедленной съемке, преодолевая сопротивление душной среды, и почему-то вспомнил пронзительно-трезвый взгляд Бухалыча.

Бухалыч почти не пил, внимая откровенному монологу Сашка, а только искусно подначивал собеседника, направляя разговор на только ему известные предметы.

Что-то здесь было не так…

Сашок силился снять неразрешимое противоречие заклинившего рассудка усилием воли.

И в то же самое время продолжал медленно наклоняться к шкатулке, которая стала напоминать ему огромное, переполненное бухающей страстью сердце, отрекшееся от разума жертвенной любви.

«Сашуля! Стой!» - вдруг крикнула ему умершая мать с настенной фотографии.

«Берегись, сынок!» - ее лицо почти высунулось из рамки, наливаясь черно-белой жизнью.

Сашок чуть не заплакал от нестерпимой нежности к родному человечку и тоже закричал: «Мама!», открывая крышку шкатулки…

Оглушительный взрыв сотряс пятиэтажную коробку, выбивая стекла соседних домов, срывая форточки и обрушивая ветхие балконы…

Второй взрыв бытового газа развалил пятиэтажку на фрагменты стройматериалов, металла, обугленных костей и окровавленного человеческого мяса…

Слепой Сашок с выбитыми глазами и выжженными внутренностями еще жил, находясь на самом дне рукотворного ада, под обломками того, что когда-то называлось человеческим жилищем…

Его мозг продолжал лихорадочно мыслить, находясь в черепной коробке безрукого и безногого тела, решая последний кроссворд жестокого бытия…

Он хотел понять: кем был этот злополучный бомж-Бухалыч, которого он знал уже много лет.

Когда он у них появился, став сторожем автопредприятия «Викинг» за жратву, пойло и кров над головой?

Озарение пронзило его в смертельных муках: Бухалыч пришел сразу же после гибели первого директора «Викинга» - Самохина Эдуарда Викторовича, их с Толяном родного дяди.

Его убили за то, что он не захотел отдать, арендуемую фирмой, земельную площадь под казино…

Бухалыча привела Верка. Пожалела, подобрав на улице. Сказала, что он – ее родственник.

Стоп… Еперный театр…

Веркин муж – Игорек до игорного клуба работал в казино.

Все правильно, все сходится: Бухалыч – засланный «казачок»…

Но теперь это уже не важно…

Сашок втянул в свои спекшиеся легкие отравленный воздух, и задергался в агонии некогда могучего тела, умерщвленного злой и безжалостной страстью…

Часть 3. Воздаяние.

Верка бежала по роскошным напольным орнаментам восточного отеля заморской страны…

Игорек, находясь в «бегах», нашел ее, чтобы расплатиться за отлично выполненное задание.

На ее оффшорный счет была переведена приличная сумма, которая позволяла ей не бедствовать до самой старости, удовлетворяя все свои ненасытные желания.

После бурной ночи с Игорьком и его напарником-бисексуалом Яшей, неутомимая Верка позвонила Артуру и сдала двух «гомиков» Конторе.

«Маски-шоу» взяли их еще тепленькими…

Теперь она спешила на свидание к своему новому любовнику-афроамериканцу Майклу, предвкушая бурную оргию и сладкий ужин после ванны с шампанским.

«Номер триста двадцать восемь»,- повторяла она про себя на всем пути бесконечного бегства по огромному коридору отеля.

Внезапно дверь справа распахнулась, и кто-то за шиворот втащил ее в номер.

Она попыталась закричать, но ее рот грубо заткнули кляпом, связали руки за спиной, сорвали одежду, и стали грубо насиловать в кромешной тьме зловещей безысходности…

Около часу ночи с крыши стодвадцативосьмиэтажного отеля «Шехерезада» было сброшено тело женщины, которую в России звали Верой, но она никогда не любила этого имени, потому что оно терзало ее душу памятью обманутой любви и несбывшихся грез маленькой девочки, которую изнасиловал собственный отец, а мать продала в сексуальное рабство…

Верка отомстила им сразу же после достижения ею высшего уровня в иерархии любовных жриц: сожгла пьяных родителей в собственном доме…

А дальше началась ее крученая жизнь, которая была больше похожа на отсроченную смерть души, приговоренную роковыми узами тленного и смердящего тела…

Бриллиант ее души

Ее любил он не всерьез,

Она же так самозабвенно,

Что жизнь помчалась под откос,

Ну, а судьба – через колено…

Ломалась, гнулась колея,

Пережигая пепел страсти,

Разбиты в доме зеркала,

И нет в семейной жизни

Счастья…

Ее любовь его согрела,

Разбила лед в пустой груди,

И он влюбился оголтело

Не в красоту нагого тела,

А в бриллиант

Ее души…

Любовь в стиле рок

Его отпустили на похороны матери неохотно, по обязанности, без сочувствия, хотя бы формального, но временно облегчающего боль потери, особенно, когда у человека больше вообще никого не осталось. Но армии не свойственна сентиментальность, учитывая, что все бойцы были на счету и при деле. Водитель комбата, его друг, Санька Григорьев, подвез его до вокзала на штабном «уазике», хлопнул по плечу, сочувственно кивнул, слегка улыбнулся через стекло, прощаясь, и газанув, в пыльном облаке гари и засохшей грязи, исчез за поворотом, уводящем от вокзала к воинской части.

В привокзальном платном туалете он, на свой страх и риск, быстро переоделся в «гражданку», благо, что летом она состояла только из джинсов и рубашки, и перекинув через плечо дорожную сумку, направился к палаточному павильону с надписью: «Живое пиво».

Жадно осушив один поллитровый стакан, и подойдя за вторым, он вдруг увидел ее, такую вызывающе-беззащитную, какою может быть только, наверное, настигнутая львом грациозная лань, в последнем прыжке своей нежной красоты. Это первое впечатление о ней осталось в нем навсегда.

Она сидела за столиком с двумя крепкими мужичками лет пятидесяти, коротко стриженными, полууголовной наружности, которые весело шутили с ней, пересыпая каждое слово русскими ядреными выражениями, она же, звонко смеялась, отвечая тем же, но глаза ее, очень красивые и огромные как ярко распахнутое небо, оставались какими-то неподвижными, отстраненными от всего происходящего, казалось, что в их недосягаемой глубине таится нестерпимая боль и невыносимый ужас от чего-то страшного и непоправимого. Все трое пили коньяк, не обращая внимания на запрет о распития принесенных с собой напитков, курили ароматные сигареты с дурманящим запахом, возможно, «заряженные» марихуаной или чем-то еще, беспрерывно хохотали как одержимые, особенно она, искусственно и надрывно, страшно матерясь и цинично юродствуя, пытаясь казаться хуже, чем есть, бросая вызов неизвестно кому и чему, но изначально грозному и несправедливому именно к ней, что неосознанно сквозило в ее поведении, и о чем он смутно догадывался…

Потом они ехали вместе, в одном плацкарте, сидели за угловым столиком, у окна, и она, рассказала ему, солдату всю свою недолгую двадцатичетырехлетнюю жизнь, девочки, замужней женщины, брошенной жены, потерявшей трехлетнего ребенка молодой матери (он был ошпарен кипятком на кухне во время ссоры со свекровью и умер, в больнице, не приходя в сознание, но обширность ожогов оказалась несовместима с жизнью), как и вся ее жизнь путаны несовместима с посюсторонней жизнью взаймы, в кредит или на паперть.

Она угощала его шампанским, которое ей всучили ее веселые провожатые на дальнюю дорожку к парализованной матери, живущей в российской глубинке под присмотром младшей сестры, ухаживающей за ней на деньги дочери-проститутки.

Они курили с ней в тамбуре, стоя друг против друга. Здесь она тоже беспрерывно говорила, тщательно и подробно описывая все, что с ней делают, спокойно и бесстрастно как летописец, описывающий житие Марии Египетской.

Он слушал, никак не комментируя, и, видимо, это ей нравилось. Затем, они отправились в вагон-ресторан, заказали кучу еды и спиртное, там ей стало плохо, и он отвел ее к умывальнику, где она долго рвала и кашляла, уложил спать на верхнюю полку, заботливо укрыл простыней, а потом долго курил в тамбуре.

Она вышла к нему, положила руки на плечи, глядя прямо в глаза, с немым вопросом. Он резко дернул ее к себе, схватив за талию, испытывая сильно и грубое влечение, кто-то громко распахнул дверь и вышел в тамбур.

Это была проводница, рыженькая и полненькая, некрасивая девушка лет двадцати, она немного замялась, но он ободряюще улыбнулся, щелкнул зажигалкой и предупредительно поднес к длинной сигарете, которую она держала в своих тоненьких пальчиках.

Его спутница усмехнулась и вышла из тамбура в вагон.

Он не пошел за ней, вспоминая умершую мать и ту девочку, что обещала его ждать долго-долго, хоть целую жизнь. И он был уверен, что она сдержит свое слово, поэтому не нужна ему эта вагонная любовь и роковая страсть к роковой женщине – любовь в стиле рок…

Как нам самим себе помочь

Как нам самим себе помочь?

От страха холодеют руки

Высокомерных слуг науки,

Рожденной в гордости земной…

Прорвать кордоны безучастий

В Судьбе Страны,

Не в нашей ль Власти

Себя во Тьме не потерять?!

Как нам с тобой

Найти друг друга,

Когда кругом

Сплошная вьюга,

Усталых путников

Подруга,

Сердец разбитых

Благодать…

О, как мне хочется понять

Ее музЫки шум кромешный,

Любви Святой

В оковах грешных

Найти Исток,

Чтоб Боль

Унять…

Парадоксы любви

Карина выжила после автокатастрофы, но потеряла память. Не всю, а только ту, что была связана со мной, с нами…

Уже в больнице, после курса реабилитации, когда ее состояние пришло в норму, и я вбежад в палату как узник замка Ив, она встретили меня с выражением высокомерного недоумения, если не сказать больше – чванливого презрения леди к человеку низшей касты…

«Доктор, за что я вам плачу такие бешеные бабки? За то, чтобы вы из моей жены сделали монстра из кунсткамеры этого больного дауна – мистера Кинга?» - зло шипел я на знаменитого израильского нейрохирурга Мельхиседека Аббаса.

Профессор Аббас краснел как ребенок, когда на него кричали или пытались в чем-то уличить люди, которых он не мог поставить на достойное их место у свинячьего корыта. Поэтому он просто молчал, вытирая кружевным платком с восточным орнаментом свою пунцовую лысину, и сопел в две дырки увесистых и багровых ноздрей.

Я с наслаждением садиста впитывал в себя унижение великого человека, который является рабом не менее великого господина Доллара.

Меня зовут Энтони Джойл, а за глаза именуют «упырь Чарли». Я потомственный банкир, сын банкира и внук банкира. Из клана господ, которые из денег делают деньги, что бы из последних тоже делать деньги. Деньги, деньги, деньги…

Они из ничтожеств и пигмеев создают стоиков и титанов Уолл-стрит, из порнозвезд и киллеров – депутатов, а из маньяков-убийц и педофилов – публичных людей публичной политики…

Но даже они – эти всемогущие «грины» не смогли вернуть моей любимой женщине память обо мне, о моей личности, о моем уникальном, неповторимом «я», которое клонировалось поколениями гобсеков и нуворишей. Они убивали и грабили индейцев в первобытной Америке, боролись за место под солнцем на Диком Западе, не расставались с «господином кольтом» даже во сне, добывая «свободу, равенство, братство» под сенью силы, узаконенной правом.

«Кто ты?», - внезапно спросила Карина, вонзаясь своим пронзительным ярко-синим взглядом в мои белесые зрачки. «Зачем ты убил мою дочь?»…

Я вздрогнул. Он помнит. Она помнит нашу бедную девочку, которая застрелилась из моей «беретты» накануне свадьбы…

Она хотела выйти замуж за красавца-музыканта, талантливого и нищего бездельника, который не умел делать деньги из денег.

Я уговорил ее согласиться на престижное предложение человека нашего круга – мистера Гэллапа.

Он был некрасив, немолод, но умен… Чертовски умен. Умом демона злата, Веельзевула и Мефистофеля, вместе взятых. Он «творил» деньги из воздуха. В прямом смысле слова. Он продавал сбалансированную смесь газов под название «Чистый воздух» в загазованные индустриальные районы. И ее покупали. Много и бешено. Люди хотели жить и дышать чистым воздухом, которого почти не осталось на планете с красивым название «Земля»…

Музыканта пришлось немного затормозить, так как он попытался отбить у меня дочь, пытаясь бежать с ней в Канаду. Нет, я не убивал его. Просто мои люди технично поработали с ним, и он сам отрекся от Ирэн (так звали мою безвременно умершую, бедную девочку)…

Но я же не виноват. Я хотел для нее всего самого лучшего, красивого, великолепного, достойного ее положения «избранной мира сего»…

Карина внимательно смотрела на меня, с каким-то архаическим ужасом, как будто видела перед собой жуткое, мерзкое и зловредное насекомое…

«Сдохни, сдохни, упырь Чарли!»…

Карина стремительно подбежала ко мне, и воткнула блестящий и острый инструмент прямо мне в горло…

Перед тем как сознание окончательно покинуло мое бренное тело, я успел пролепетать, захлебываясь кровью: «Спасибо, любимая. Я ждал этого всю жизнь…»

Дикая вишня

Дикая вишня ветрами заточена,

На обручальном кольце - червоточина,

Ведьма пророчила -

Осень на паперти,

Дети заплакали -

Слезы по скатерти...

Не торжествуй, ты,

Судьба моя дальняя,

Долю печальную

Не опрокидывай,

Знаешь, что сердце мое

Не хрустальное,

Не разобьется

Осколками идолов,

Верую выстоишь

Ты под обстрелами

Мать моя - Родина,

Ты - не смородина,

Чтоб растеряться

На ягоды,

Плакаться хочеться тем,

Кто смеяться стесняется

Над клоунадой

Изысканных карликов,

Что великанами

Мниться пытаются...

Пусть ты унижена

Мерой немерянной,

Не разувериться в том,

Что поверено

Муками Ангела,

Храм удержавшего,

В час, когда черти

Кричали уверенно...

На колокольне пропела

Заутреня,

Церковь восстала,

Недавно Распятая,

Хочется мудрости,

Но не измеренной,

Хочется верности,

Но не запятнанной...

Подарите мертвому смерть

Когда-то мне было все равно, что обо мне подумают окружающие. Молодость била через край, надежды светились как глаза любимой, которой еще не было, но она рождалась в предчувствии зрелой определенности и возмужалости.

Но у жизненной игры существовали свои правила, которых я еще не знал, в наивной доверчивости и неопытности юнца, решившего испытать свою взрослость вином и табаком, а затем пристрастившись, познал первый опыт пленения и разочарования.

«Май фазе», так я называл своего отца «за глаза» друзьям и сотоварищам, был жуткий деспот и тиран всей нашей немногочисленной семьи, в которой жили-не-тужили: моя безумная мать, взбалмошная сестра и рыжий кот Васька, упертый и занудливый кухонный вор, опустошавший все съестное, оставленное без присмотра.

Родитель сам вырос без отца в бедной семье, мать его, моя бабка, меняла отчимов одного за другим, и ему жутко от них доставалось, однажды его даже хотели отдать в детдом, чтоб не мешал свободной любви двух одиноких сердец, и не просто хотели, но и отвели, сдав на руки какой-то хмурой надзирательнице, но он вырвался и бежал за уходящей матерью, босой, в одной застиранной рубашонке, рыдая и крича душераздирающе и жалобно, как может кричать только брошенный ребенок: «Мама, не бросай меня, мама! Я хороший, я хо-ро-ший, я хо-ро-ший!!!» Она не выдержала, и сама зарыдала, а потом забрала его с собой, обещав ему и себе, что никогда больше этого не сделает. И не сделала, потому что через некоторое время, когда отцу было лет десять, один из приходящих мужей, в пьяной драке, зарезал ее огромным кухонным ножом, которого она всегда боялась, потому что после заточки он был очень острым, и она часто им резалась, приготовляя пищу.

Отца довоспитывала родная тетка, вечно попрекая куском хлеба, и обзывая его недоношенным ублюдком. Он все терпел, чтобы не оказаться в приюте, но когда вырос, отомстил, отдав старую и беспомощную женщину в дом престарелых, где она и отдала Богу душу.

Собственных детей, то есть меня и сестру, он не любил, подозревая во всех смертных грехах, жену терзал мелочно и въедливо придирками и упреками, сам мучился своим занудством, но ничего не мог с собой поделать. Обиженные дети почти всегда, став взрослыми тоже обижают, находясь в плену родового сценария.

Я, не то чтобы не любил его, нет, даже жалел как маленького и неразумного, тяжело с ним было, как бывает тяжело со смертельно больными, придирчивыми и капризными.

Вырвавшись из домашнего плена, и напрочь забыв туда дорогу, не испытывая по этому поводу никаких угрызений совести, я пошел по жизни своей дорогой, извилистой и кровавой…

Не хочу вспоминать свою юность, которая ушла безвозвратно в туман затерянных городов, заброшенных деревень, спившихся мужиков и баб, распутных и злых от отчаянно-беспросветной жизни в отрекшемся от них государстве наемников и сутенеров, гомиков и проституток: «плечевых» и «валютных», в глазах, которых сидит старуха-смерть с проломленным черепом и неопознанными трупами, зарытыми в придорожных посадках…

Теперь я достаточно обеспеченный человек (мне нравится этот парадокс), который зарабатывает себе на жизнь, отстреливая себе подобных тварей, по заказу таких же человекообразных, но баснословно богатых тварей, имеющих в своих активах недвижимость в Лондоне и в Неаполе, на Кипре и в Венеции…

Я служу им достаточно долго и преданно, меняя хозяев по их же рекомендациям, у меня много разных имен и квартир, женщин и прислуги, валютных и рублевых счетов, игорных домов и яхт, но нет детей, любимой женщины, о которой грезилось в ранней юности, нет Родины и судьбы…

Я умер давным-давно, в то незабываемо-солнечное студенческое утро, когда, сдав последний преддипломный экзамен, собирался на свидание с моей любимой ярко-восторженной девушкой, кристально честным и чистым комсоргом исторического факультета Лерочкой Медведевой, и вдруг внезапно узнал от дежурной по этажу о ее самоубийстве из-за отца, известного партийного работника Павла Степановича Медведева, уличенного компетентными органами социалистической законности в момент получения взятки в особо крупных размерах…

Я умер, но во мне живет ее смех и укоризненный взгляд ослепительно синих глаз, которые не осуждают, а любят бескомпромиссной любовью совести, которая страшнее смерти.

Подарите мертвому смерть…

Лестница звезд

Отключите от Неба

Простые Октавы,

Застегните Бушлаты

На Лестнице Звезд,

Отберите Ключи

У Придирчивой Дамы

На окраине Сосен

И Белых Берез,

Разберитесь в Себе,

Чтобы Нам Разобраться:

Кто есть Кто

В Этом Мире

Из Песен и Слез?

Если плачете Вы,

То давайте Смеяться

В ожидании Ветра

Из Огненных Роз...

Остановка по требованию

Никогда заранее не знаешь: что найдешь и когда потеряешь.

Жизнь не рифмуется в узаконенные размеры, она выплескивается из полной чаши кипящей смолой больной неожиданности, горького разочарования, обжигающего знамения…

Михаил Сергеевич знал свою уязвимость, точнее полную зависимость от тех женщин, которые находились с ним в кровных, интимных и иных связях.

Агния Борисовна, дородная дама, невыразимо среднего возраста, жена и подруга известного в избранных кругах преступного мира адвоката – Колупаева Михаила Сергеевича (подпольная кличка – Таран) знала это как никто другой, и упивалась своей властью хищного паука, ежеминутно терзающего попавшую в его сети беззащитную, но зловонную муху.

В тот роковой день, когда Таран получил заказ от московского паханата вытащить из криминальной лужи «невинную» жертву – губернатора-сладострастника Седого Сидора Силантьевича, задушившего и расчленившего на своей загородной вилле девочку-подростка, Агния Борисовна эксплуатировала свою навозную муху особенно рьяно, требуя единовременного пособия на новую иномарку, ремонт элитной квартиры и содержание двух жеребцов-альфонсов, привыкших вкусно есть и сладко спать после добровольно-принудительных ласк со своей некрасивой, но щедрой патроншей…

Речи Тарана на суде позавидовал бы не только Плевако, но и Федор Михайлович Достоевский, дошедший в своем творческом исследовании патологических типов до самых, что ни на есть «глубин сатанинских».

Перечисляя факты из горемычной жизни своего подзащитного, адвокат особо подчеркнул его детские страдания от сексуальных домогательств растленной матери, нимфоманки-сестры и еще бесчисленного множества, невесть откуда взявшихся, особей женского пола, жаждущих обладания тщедушным телом низкорослого и кривоногого ребенка-губернатора…

Остановил речь адвоката сам подзащитный, который не понаслышке знал личную жизнь Тарана и страшную власть над ним Агнии Борисовны: неудержимый хохот сотряс похотливого властного карлика, и именно этот сатанинский смех маньяка-детоубийцы и растлителя предрешил его участь.

Речь прокурора, всю свою сознательную жизнь ненавидящего «Сидора кривоного», как его называли в коррумпированной и бессильной правовой «яме» властвующих педофилов, была подобна пистолетному выстрелу в упор и прямо в лоб. Убийца получил по заслугам.

Паханат оказался бессилен, даже с учетом апелляции к вышестоящим…

Тарана и его супругу похоронили с почестями на «братском» элитном кладбище. После суда они жили недолго, и умерли в один день…

Схватка века

Поколений умственная жвачка

Тянется

В Асфальтовых Тисках,

Схватка Века – это не задачка,

В незадачах

Нынешнего Дня…

Пустоши заброшенных массивов

В тесноте намоленных церквей

Господи!

Да это же Россия!

В родовых потугах

Площадей,

Стянутых от Мала до Велика

К Алтарю

Убитого Царя

На Молебен

Старых Неофитов

С Краснозвездного

Календаря…

Тайна Мира

Всякое развитие предполагает цель, которая обязана быть абсолютом, идеалом и законченным совершенством.

А разве существует запредельное, законченное совершенство?

Конечно, ведь оно за пределом смерти, которая есть синоним несовершенства, б е з о б р а з и я, злонамеренного х а о с а, бессодержательной разделенности любимых и любящих, вечной разлуки, незавершенного развития…

Человек рождается, живет, умирает. Он развивается?!

Становится лучше, красивее, умнее, здоровее?

До определенного момента на этот вопрос можно ответить утвердительно. Когда человек, как выражаются в народе, идет в горку, а когда с горки: то куда и силушка подевалась?

Вечная загадка Сфинкса, которую разгадал царь Эдип. Мудрый был человек, помнил о смерти, которая не за горами, а под горкой…

Все споры об эволюции, красоте и совершенстве бесплодны пока не разрешится загадка смерти каждого человека.

Лично им самим… Для себя.

Без скидок на возраст, суетную занятость, безысходность проблемы…

Зачем я живу?

Чтобы умереть…

Чем я живу?

Смертью живых существ, которых употребляю в пищу, для того, чтобы ж и т ь?!

И снова к началу: «Зачем я живу?»

Оторопь берет, озноб и ужас от такой закольцованной цикличности…

Неразрешимость проблемы. Пустота существования. Экзистенциальная б е з д н а…

ПОРОГ(ПОРОК) ОТЧАЯНИЯ…

И только на этом п о р о г е, спотыкаясь о его острые грани, но не падая, в звездной тишине одинокого предстояния безмерному Небу, можешь услышать то, к чему всегда стремилась измученная душа нищего, но алчущего Нетленной Правды, скитальца: «Бог есть Тайна Мира. Мир есть Тайна Бога».

Рождество Христово

Мир унылый

В погоне

За суетным хлебом

Засыпает

В заботах

О завтрашнем дне,

Но встает

На Востоке

Звезда

Вифлеема,

И Рождается

Тот,

Кто Ответит

За всех

Боже мой!

Ну зачем

Для Него

ЭТА

МУКА?!!

Кровь

Невинная

Наши

Грехи

Искупит

Для того,

Чтобы

Встречею

Стала

Разлука,

Что

Крестом

Между

Нами

И

Богом

Лежит...

Путь на Голгофу

""Ваш монастырь - Россия...""

Н.В. Гоголь

Богдан ушел из монастыря рано, до свету...

Дежурный Володя выпустил его из калитки, перекрестил на дорожку, не пытаясь уговорить остаться там, где уже нет времени, а остался лишь один путь - в вечность, через отвержение себя и сораспятие Христу в трудовом подвиге и молитве...

Он знал, еще по Афгану и Чечне то, что Богдан давно уже несет м о н а с т ы р ь в с е б е, и ему не нужны стены, заборы и запоры для откровенной беседы с Богом...

Двадцатилетний пацан хоронил таких же пацанов, изуродованных ""духами"" до неузнаваемости, сопровождал ""груз двести"", терпеливо принимая на себя проклятие матерей и ненависть отцов...

Афганистан лишил его юности, Чечня впитала в себя его зрелость и убила в нем веру в человека...

Он превратился в пса войны, который не лает, а откровенно рвет глотки, окружившей его, волчье стае, бесстрашно и яростно...

Отец Даниил, армейский священник, окрестил его в сорокадвухлетнем возрасте, приговорив к скорбным мытарствам до самого юбилея, когда Богдан пришел к стенам Свято-Покровского монастыря, сначала в качестве трудника, через год стал послушником, приготовляясь к монашескому или ангельскому служению...

Но Господь управил иначе...

Богдан вернулся в мир, в котором не было мира, а царствовала лютая злоба, зависть и страх...

Но его раненая душа источала неотмирную любовь и жалость ко всем, кто не смог обрести Бога и сохранить веру...

И он, каким-то шестым или седьмым чувством, у з р е л, что нужен этим несчастным людям как воздух, которого почти не осталось в атмосфере бессердечия одних и беспамятства других...

Богдан вернулся к изгоям мира, семьи, государства в преддверии Страшного Суда, чтобы спасти (по слову Апостола) не всех, но, хотя бы, некоторых...

Он знал, что в конце концов будет распят на кресте их умственной лени и нравс��венного невежества, отчаянной похоти и дикого зверства, но дороги назад уже не было, а впереди его ждал ослепительный Свет и тесный путь по лезвию судьбы - путь на Голгофу...

Врата покаяния

Знойные ветры

Пепельных грез,

Кто-то спросил:

«Где ты жил,

Как ты рос?»

Я не ответил,

Память поправ…

Прав нынче тот,

У кого больше прав…

Жизнь – это миг

В апогее

Пути…

Ты ее должен

Достойно

Пройти…

Не прогибаясь

Под иго времен,

С ношей креста

Не сдаваться

В полон…

Жить ради Бога,

Любить

До конца,

Веровать честно

Распятью Христа…

Молча терпеть,

Не стеная, страдать,

Павших бойцов

Каждый день

Поминать…

Не предавать

Поцелуем

Любви,

Каяться слезно

В Господней

Крови…

Иуда-предатель

Светлана Николаевна любила своего сына с безумной ревностью собственника, воспитав его безвольным тираном и самовлюбленным садистом...

Все женщины, которым ее «любимый сыночек Сашенька» повстречался на их жизненном пути, бежали от него как от бубонной чумы, моровой язвы, рака, СПИДа и прочих болезней заразной части человечества.

Сашенька хорошо и отлично учился, с упорством одержимого, маниакально выполняя мамочкину сверхзадачу: быть везде первым и единственным, любой ценой...

Шизоидный тип личности предрасполагал его к самоуглубленным поискам смысла бытия, логике научного мышления, диалектическому анализу противоречивости мира.

Но материнская программа, — быть лучше всех, погубила его, навечно запечатав в перинатальной матрице нерожденного плода. Он поневоле превратился в спящий сперматозоид, утративший интерес к яйцеклетке...

Первая жена сбежала от него с любовником через месяц смертоубийственной жизни и кухонных баталий со Светланой Николаевной, которая лезла в каждую кастрюлю, шкаф, и даже в супружескую спальню молодых после их брачной ночи...

Вторая - пыталась повеситься на глазах у мужа, когда он при ней звонил мамочке и жаловался на то, что его жена — не девственница.

Третья — мудрая семитка Аллочка, мужественно несла свой крест, пристроив маменькина сынка на хорошую работу, с достойной оплатой и начальственной должностью.

Но тут у маменькина сынка проснулся кураж Казановы, и он поволочился за молоденькой секретаршей, которая еле смогла от него отделаться...

Сашенька старел, теряя мечты и самолюбивые планы, друзей и женщин, легко предавая и тех, и других, лишь бы исполнить повеление тщеславной матери, которая превратила сына в послушную игрушку собственных вожделений...

Все сослуживцы, за глаза, прозвали его древнееврейским именем — Иуда.

Иуда Искариот, предавший Христа.

Иуда — предатель...

Музыка Света

Необычайна палитра души...

Старая тайна открылась в тиши...

Часики тикают,

Бьет метроном,

Не оставляет свой пыл

Астроном...

Небо усеяно

Звездами душ,

Музыку света

Сыграй,

Не нарушь...

Чистого образа

Ласковый взгляд...

Нет у порога

Дороги назад...

Светлые лики,

Последние дни...

Не унывайте,

Ведь мы не одни...

Ангелы любят

Созданья Творца,

Вечная Жизнь

Не имеет конца...

Музыка Света

Свечой воспарит...

Там...

У Престола

Правда

Не спит...

Непобедима

Стража любви,

Необходимо

Знать,

Где они...

Бродят потерянно

В прахе эпох,

Бесы намеренно

Жгут

Каждый вздох...

Семеро братий

Хранят

Трех сестер,

В жутких объятьях

Сгорает костер...

Адское пламя

Залито

Слезой...

Плачет Младенец,

Страшно Большой...

Боль и разлука,

Врач не палач,

В русском раздолье

Орудует

Грач...

Склеваны зерна,

Жнивье сожжено,

В древней обители

Прячут вино...

Бьются бутылки,

Расколота речь...

Родину, Веру

Надо сберечь...

Станем под стягом

Христовой Любви...

Господи! Боже!

Нам Помоги

Не оскверниться,

Тебя не предать,

Жертвой омыться,

Душою восстать...

Музыка света,

Невидимый храм...

Лето Господне

Напополам...

Слева направо

Качается Крест,

Дьявольский ветер

Хохочет: ""Зюйд-Вест!""

Кто-то безумный

Пускает болид,

Злобно взрывая

Метеорит...

Рыцарь бесстрашный

Чтит ОбразА...

Музыка Света

Режет глаза...

ВЕЧНАЯ ТАЙНА РОССИИ

Время собирать камни

С чего начать мой ответ на ваше письмо? Начну его с ваших же слов: «Опомнитесь, вы стоите на краю бездны!». Как далеко вы сбились с прямого пути, в каком вывороченном виде стали перед вами вещи! В каком грубом, невежественном смысле приняли вы мою книгу! Как вы ее истолковали! О, да внесут святые силы мир в вашу страждущую, измученную душу! Зачем вам было переменять раз выбранную, мирную дорогу? Что могло быть прекраснее, как показывать читателям красоты в твореньях наших писателей, возвышать их душу и силы до пониманья всего прекрасного, наслаждаться трепетом пробужденного в них сочувствия и таким образом прекрасно действовать на их души? Дорога эта привела бы вас к примирению с жизнью, дорога эта заставила бы вас благословлять всё в природе. Что до политических событий, само собою умирилось бы общество, если бы примиренье было в духе тех, которые имеют влияние на общество. А теперь уста ваши дышат желчью и ненавистью. Зачем вам с вашей пылкою душою вдаваться в этот омут политический, в эти мутные события современности, среди которой и твердая осмотрительная многосторонность теряется? Как же с вашим односторонним, пылким, как порох, умом, уже вспыхивающим прежде, чем еще успели узнать, что истина, как вам не потеряться? Вы сгорите, как свечка, и других сожжете.

Из неотправленного письма Н.В. Гоголя В.Г. Белинскому

Полвека не могу принять,

Ничем нельзя помочь,

И все уходишь ты опять

В ту роковую ночь.

А я осуждена идти,

Пока не минет срок,

И перепутаны пути

Исхоженных дорог.

Но если я еще жива,

Наперекор судьбе,

То только как любовь твоя

И память о тебе.

Анна Тимирева

Прошло два месяца, как я уехал от Вас, моя бесконечно дорогая, и так еще жива передо мной картина нашей встречи, так же мучительно и больно, как будто это было вчера, на душе… без Вас моя жизнь не имеет ни того смысла, ни той цели, ни той радости. Вы были для меня в жизни больше, чем сама жизнь, и продолжать ее без Вас мне невозможно.

Александр Колчак, лето 1916

Первое впечатление при беглом взгляде на покинутость, зарастающих сорняками, земельных угодий, бывших дачных участков – ощущение заброшенности – духовного состояния большинства россиян, вырванных из контекста привычного бытия на всемирный аукцион-распродажу того, что осталось от былого величия мировой державы, вынесшей египетские пленения монголо-татар, красно-коричневых и иных чуждых цветосмешений ненависти ко всему Русскому…

Образ заброшенной и оскверненной нечистыми духами церквушки в гоголевском «Вие», к которой и дорога-то заросла, и память очернилась копотью сожженных святынь – образ самой России, стоящей на распутии между Сциллой и Харибдой новой, опустошающей Смуты и хищнического расчленения силами сребролюбивой Хазарии…

Горьковское покаянное сознание, в спрятанных большевистской властью «Несвоевременных мыслях», пыталось образумить, остановить вакханалию одержимой и бесчеловечной жестокости, но не вынесло гнета прельщения славой «первого пролетарского писателя», перерождаясь от буревестника революции к воспеванию рабского труда обманутого народа…

Великая Война, инициированная и спровоцированная мировым финансовым олигархатом в своих, тайных и явных, своекорыстных интересах, столкнула в непримиримой схватке два великих народа, загнанных в ловушку своими одержимыми лидерами.

Победа Русского Оружия, достигнутая неимоверными, неисчислимыми жертвами всего народа, вставшего как один, грудью на защиту Отечества от внешнего порабощения, пробудила от смертельного сна многие души, заставив их положить начало с о п р о т и в л е н и ю самоубийственной тирании, обезглавившей армию накануне вражеского вторжения.

В чем причина массового гипнотизма миллионов людей, подвергшихся очарованию бездны, вселившейся в умы и души параноидальных типов личностей, волею Случая, оказавшихся на вершине властной пирамиды?

Скорее всего в том, что жертва притягивает преступника некоей патологической комплиментарностью, внутренней общностью основных жизненных устремлений: «всяк во всяком виноват»…

Очень серьезные исследования данного вопроса изложены в трудах известного психоаналитика Эриха Фромма, в силу определенных причин, не получивших широкого распространения. Фромм излагает характерные признаки раннего обнаружения подобного типа личностей, с целью недопущения их прихода к власти. Основным в характере данных типов личностей является наличие некрофильских тенденций, патологии, связанной со страстью к разрушению жизни и всех жизненных проявлений…

Сталин, Гитлер, Черчилль – наглядные примеры автора-психоаналитика. Их жизни, биографические подробности подтверждают концепцию ученого.

Сокрытие и малая популяризация исследований подобного рода свидетельствуют о многом. В первую очередь о тех, кто в настоящее время находится во властных структурах мирового сообщества, и их нежелании стать п р о з р а ч н ы м и, допустив к своим тайным и судьбоносным для всех стран решениям инструменты общественной демократии, требующей отчетности и ответственности у лиц, от которых напрямую зависит будущее мира и его стабильное развитие в интересах всех, а не только избранных…

Пока Обществом не будет осознана опасность групповой безответственности, то есть перекладывания своих личных, персональных действий, решений в руки никому не известных лиц, мы никогда не придем к истинному народоправию, то есть демократии в ее изначальном смысле, а будем постоянно дрожать от мысли о том, что завтра начнется война, голод, государственный переворот, финансовый кризис и другие, нами не контролируемые действия…

Свято место пусто не бывает.

Оно становится пустым только тогда, когда оскверняется его святость, и попускается беззаконие, мерзость запустения, порожденная нашей беспечностью, навязанной безликостью, отказом быть полноценными гражданами своей, а не чьей-то страны, своего, а не чужого, призрачного и далекого будущего.

И пока мы не осознаем то, что каждый из нас – Личность, а не пустое место и предмет манипуляций политических некрофилов и их пособников, в наших душах всегда будет присутствовать мерзость запустения и немощное бессилие марионеток, утративших Память о Долге, Родине и Чести…

Искаженные судьбы поколений, искореженные души потомков, зараженные вирусом очернительства, доносительства, слежки за себе подобными, но ч у ж и м и по образу жизни, мысли, чувства, классового происхождения – тяжкое ярмо титанического мировоззрения, восставшего на вековой уклад самобытной души народа.

Вопросы, оставленные базаровскими природоиспытателями, сначала расчленявшими лягушек, потом – людей в одержимом восторге мстительной и разрешенной вседозволенности: «Кто виноват?» и «Что делать?» перерастают в один, но главный – «А судьи кто?»

Навязчивая идея социального неравенства затемнила ж и в у ю правду вечного восхождения по лестнице морального совершенства, чувство ранга отождествилось с уязвленным самолюбием невежества, жаждущего всеобщей нивелировки. Образ Христа как проверка совести, по выражению русского христианского философа Владимира Соловьева, утрачен как и сама совесть в безОбразной и безобрАзной части идеологизированных узурпаторов, вечно грызущихся на ковре и под ковром властного хозяина современного положения. И эти «ряженые боги» манипулируют судьбами множественной массы, утратившей единство в результате бездумного о т р е ч е н и я от выстраданной веры отцов.

Лучшие люди России, осознавшие трагедию обманутого и одержимого духом разрушения народа, пытались остановить вакханалию картавого красноречия вооруженным сопротивлением Белого Братства, не понимая того, что нельзя шашкой остановить ураганный ветер.

Больной дух можно исцелить только Духом любовного самопожертвования и непрерывного покаяния в тех исторических, родовых грехах многих и многих поколений русских людей разных сословий, которые разобщились еще с петровского о т п а д е н и я от Православной цельности в б е с с л о в е с и е протестантской циркулярной буквенности. Идея казарменной империи вошла в плоть и кровь, заражая все и вся г р о м а д о й, вросшего в гнилые болота, кровавого царства кесаря, в котором дворянин и холоп были равны на плахе и дыбе, и в вечном страхе перед абсолютной властью безумного императора.

Большевизм до мозга костей пропитался смрадным духом иудиной чаши и продолжил строительство пирамиды на костях «проклятых и убитых», одурманенных лестью и беззаботной зашоренностью мифологемами утопии, ставшей жуткой реальностью муравейника, в котором все муравьи были взаимозаменяемы и периодически истребляемы ради бесконечного б е с п а м я т с т в а безликого братства, ставшего узаконенным рабством…

Человек в мундире, человек в футляре (или в гробу?!) – символы закрытости, замкнутости душевно-духовных проявлений бесчисленного сонма людей, проданных в рабство букве имперского закона.

Духовидение Гоголя на грани пророчества поражает достоверностью художественной правды факта, спрессованного в алмаз, разрезающий стекло саркофага с замурованным временем самоубийственной жизни.

Заживо погребенные массы людей, зараженные вирусом страха, у которого глаза велики, добровольно лишаются полноценной жизни духовных существ, только бы у них не отняли миску чечевичной похлебки, купленной за право первородства быть Человеком, а не шинелью Акакия Акакиевича.

Но очень часто шинель оказывается ближе к телу, срастается с ним, и отдирать приходится по-живому, с мясом, больно, горько и страшно.

Достоевский, Гоголь, даже Пушкин сдирали ее с себя всю свою сознательную жизнь, переплавляя в творческом акте мук и страданий одиноких душ – пленников времени. Толстой все сильнее кутался, замерзая от стужи адского величия, на вершине Эвереста самолюбования в кривом зеркале зачинавшейся Смуты и Крови.

Большевизм, с его выхолощенной моралью кроваво-красной справедливости, отрицая мир духа, обожествил смертную плоть как единственно гарантированную зримость на песке зыбучих и шатких смыслов.

Диктатура страха на штыках созидала Новый Вавилон и кремлевское капище хитро умерщвленных идолов, вечно живущих в дурной крови пасынков новоявленных самозванцев.

Булгаковская д и а в о л и а д а гротескно выпятила язвы насильственно обезбоженной страны, продолжая раннего Гоголя, но не смогла преодолеть р у б и к о н духовного кризиса, малодушно признав силу зла как р а в н о п р а в н у ю с предвечным субстанциональным Добром. Трагедия Булгакова – и есть трагедия Мастера…

Посев

Событийный ряд Русской Истории преемственно зрим в персонах нон грата, изгоях официальных кругов и благополучных семей, живущих узаконено-лживо или откровенно-беззаконно. Таковы все русские праведники.

Им несть числа: безвестные крестьяне, всю жизнь тяжким трудом и смиренной молитвой, покаянно, несущие крест окормления Земли Русской, воины, хранящие верность Отчизне, не щадя живота своего, монахи, бессонными ночами творящие умную молитву именем Иисусовым, русские учителя, оплеванные и оболганные сребролюбивыми бесами духовного и физического растления и многие, предъизбранные Промыслом Божиим, вменяющие свои труды ни во что, и труждающиеся только во Славу Божию и для нашего спасения.

Но бывает так, что обстоятельства жизни выносят человека на вершину славы, переплавляя его дух в тяжких испытаниях, сожигающих всякую нечистоту, ложь и неправду. Искушение сойти с этого креста настолько велико, а желание спрятаться от распятия злым невежеством становится просто непреодолимым, так что многие, очень многие «званые» отрекаются от своей избранности, отчуждая сами себя во тьму внешних попечений: знатности, богатства и суетно-развлекательных времяпрепровождений.

Тень Сталина и тень Булгакова неразделимы, так же, как тени Пилата и Иешуа Га-Ноцри.

Все персонажи знаменитого романа Михаила Афанасьевича Булгакова взаимодействуют в духовном пространстве писательского з л о в и д е н и я страны, одержимой культом мертворожденных идолов германского идеализма, французского атеизма и британской расчетливости, тяжко угнетавших дух славянской доверчивости и чистоты нравов, вскормленных огненным причастием Православия и законами Русской Правды…

Страшная узость и сектантский фанатизм Ленина в сочетании с яростным богоборчеством и изгнанием всего духовного, вплоть до массового физического уничтожения инакомыслящих, доказанное документально и живыми очевидцами страшных преступлений антироссийского режима, страшная смерть красного вождя – это ли не доказательство, что он на самом деле был «антидемократ и антигуманист» (Бердяев), и посеянные им семена страха мысли, слова и дела, воспитали поколения людей, оторванных от любви к отеческим гробам и в высокомерном марксистском презрении к Истории…

Всходы

Духовное прельщение народа оказалось настолько велико, а жажда возмездия безмерна и кровава, что миллионы людей шли на смерть мученически, но с сознанием выполненного долга, разрушая тысячелетние традиции собственных предков.

Феномен Сталина замечателен тем, что именно в его личности воплотился раскольничий дух времени: брат убивал брата, не щадя живота своего ради самоубийственного смешения племен и рас в котле рабского интернационализма.

Вся страна превратилась в концентрационный лагерь и полигон вивисекторов, с легионом надсмотрщиков и искренних доносчиков – борцов с врагами народа.

Семена страха, всеянные Ульяновым-Лениным в житницу народной души, пустили свои ядовитые всходы: люди стали панически стирать родословные, менять фамилии, уничтожать историческую память, деградировать, превращаясь в манкуртов и зомби.

Такими аморфными человекообразными существами легко манипулировать, внушив им чувство вины перед абсолютной властью вождя – Великого Инквизитора – Иосифа Джугашвили – Сталина – Кобы - Сосо и его свитой – свитой мессира Воланда…

Демонизация Сталина в знаменитой книге Даниила Андреева «Роза Мира» объяснима теми чудовищными преступлениями режима, о которых лично знал писатель-современник.

И Булгаков, и Андреев в своих исповедально-выстраданных творениях жаждали света в кромешной слепящей мгле атомарного одиночества толпы, страшащейся протянуть руку к рубильнику и включить столь желанный свет прозрения, несущий боль целительного раскаяния в совершенных отцами преступлениях…

Бутонизация

Мировоззрение титанизма – разрушение мира до дробящихся корпускул, не могло остановиться на полпути.

Человек, как мерило природного мира, был не нужен.

Его существование признавалось эфемерным, а значит – пустым, свободным от внутреннего содержания.

Самопознание, муки совести – выдумки буржуазных интеллигентов, «морализирующая блевотина» (Ленин).

Все просто как дважды два четыре: нет человека – нет проблем…

Этот страшный вывод, освобожденного от самого себя человека, подтвердился всеми последующими событиями…

Смерть тирана, оплаканная миром обманутых и угнетенных, осыпанная проклятиями униженных и оскорбленных, не принесла освобождения связанному духу народа.

Партия безликих узаконила вечную власть номенклатуры. Общества как такового не существовало.

Народ ушел в себя, переживая состояние внутренней эмиграции из внешнего мира бесконечных перестроек.

Властный клан готовился к переделу изначально партийной собственности, легализуя свои хищные инстинкты на платформе оголтелого звериного индивидуализма.

Остатки христианской морали, лукаво вкрапленные в тесто коммунистической идеи, истребились напрочь, когда был сорван стоп-кран на летящем в бездну «паровозе утопии». Остановка в коммуне не состоялась.

Моментально к сырьевым ресурсам богатейшей страны подключились сонмы внешних управляющих «дальнего зарубежья».

Интернациональное братство рассыпалось как карточный домик, обнажив зияющие язвы многонациональных проблем…

«Кто-то должен ответить за все» - рефреном, в унисон с передергиванием затвора, как кельтское заклинание, твердил профессиональный убийца, бывший офицер ГРУ, убивая богатых, известных, знаменитых, исполняя свой долг «чистильщика» в грязном деле искусственного расчленения страны.

Всякие идеологии и моральные принципы не работали в хаосе выживания семьи, нации, общества, государства…

«Кто-то должен ответить за все» - повторял киллер, готовясь к очередному убийству…

Вспоминаются слова замечательного актера Олега Даля из фильма «Приключения принца Флоризеля» по мотивам произведения Роберта Льюиса Стивенсона: «Если не я, то кто?»

Цветение

Плевелы или сорняки всегда более конкурентоспособны, живучи и цепки в сравнении с культурными растениями.

Лжеучения соблазнительны легкостью, скоростью и комфортностью решений. Не надо напрягаться, отказываться от приятного, просто медитируй, произноси мантры, и ты спасен…

Ложь удобна, она не обличает тебя в пороках, успокаивает массовостью растления, не требует самораспятия, жертвенности, подвига во имя Любви…

Имя этой распространенной и всеобъемлющей лжи – статистика…

Вера в цифры, незыблемость суетного времяубийства, законность грехопадения в соответствии с формулой безответственности: все так делают – наше лекарство от страха расплаты, возмездия за равнодушие, черствость, безучастие, эгоизм…

Аскет-революционер Чернышевский пожалел «бедного Христа», утратив главное в жизни – Веру в Искупителя, и уверовал в стабильную мертвость статистических закономерностей об утилитарной пользе красоты…

Ставка на понижение, десакрализация символов высшего порядка, втаптывание их в лагерную пыль сапогами невежественных и жестоких детей разнузданного хаоса революции – задача и цель идеологов принудительного братства безродных бродяг, лишенных Отечества, Веры, Судьбы…

Неимоверно трудно проснуться посреди летаргии совести, вдавленной в прокрустово ложе единственно верного и всесильного учения…

Легко спать в полуденный зной под опахалом невольников чести, предателей Родины, апологетов растления, легко тому, кто хочет оставаться маленьким, незаметным и серым как мышонок, с которым давно уже играет кошка, неотступно, ласково и жестоко, приближая час его смерти…

А может хватит играть в кошки-мышки?

Пора проснуться и спросить свою замороженную совесть: «Куда идешь, убогая? В огне брода нет…»

Созревание

""Одна десятая получает свободу личности и безграничное право над остальными девятью десятыми, которые превращаются в стадо безличных, послушных, но сытых и по-своему счастливых животных"".

Ф.М. Достоевский «Бесы»

Мир стал единым и сжатым, как никогда раньше.

Нации и народности в поисках средств к существованию и лучшей доли смешиваются на улицах Москвы, Токио, Парижа, Нью-Йорка.

То, чего не могла сделать идеология, сотворила нужда, голод, миграция.

Жаркими кострами разгорелись межнациональные конфликты, в которые по мере необходимости подбрасываются дрова ненависти.

Русские превратились в кочевой народ – рассеян, рассеявшись по всей необъятной планете, но оставаясь навеки связанными узами нерасторжимого брака со своей духовной родиной – Землей Русской…

Общими проблемами наций остались прежние: безработица, возрастной ценз, ложь управляемой демократии…

Разрешимы ли они в ближайшей перспективе? Наверное, да, но какой ценой? Останется ли человечество прежним, созидающим основы культуры, вскармливающей душу народа с младенчества, или все-таки опустится до уровня маниакального потребления достигнутого прежними поколениями, чему есть все основания?

Идеал социализма, по большому счету, есть идеал либеральной буржуазии, являющейся родоначальником революционного переустройства мира на почве холодного расчета, секулярного или безбожного мировоззрения, фашиствующего рационализма, которые в своем сцеплении, тайно и явно, занимаются всечеловеческой селекцией, провоцируя военные конфликты, экономические кризисы и тому подобные, уменьшающие количество населения, процессы…

Немногие об этом знают, многие догадываются, н е к о т о р ы е этими процессами управляют…

Могут ли обыкновенные люди, в совокупности народы Земли, избежать участи быть з а б р а к о в а н н ы м и в человеческое сырье разной категории чистоты по возрасту и здоровью: одни индивиддумы подходят как доноры для трансплантации, другие – подлежат немедленной утилизации?

Наверное, эти вопросы интересуют всех, неравнодушных, если они любят жизнь во всех ее проявлениях.

Но ответы на них не так просты, как это могло показаться на первый взгляд.

Жертва притягивает преступника…

Жатва

Технологичность – ключевое слово лексикона ученых, менеджеров, инженеров, дизайнеров…

Этого слова нет в словаре Даля, да и быть не может, язык-то его живой, великорусский, отражающий в своей неизмеримой глубине, запечатанную в нем, душу народа.

Технологичность – приспособленность продукции, изделия, а в перспективе – человека к условиям, возможностям и уровню развития технотронной цивилизации.

Штрих-коды, кредитные карты, подкожное введение микрочипов большинству западных военнослужащих, тяжелобольным, опасным преступникам – реальность сегодняшнего дня.

В дальнейшем микрочипированию будет подвергнуто все население земного шара, включая грудных младенцев…

Основной целью данного мероприятия является тотальный контроль за каждым гражданином будущей единой и неделимой империи человека погибели…

Противостояние человеку-машине и его безликой орде мутантных андроидов возможно, необходимо и обязательно, унынию здесь места быть не может…

Обличение дел тьмы, которые лукаво прячутся от нестерпимого для них Света Истины – первый наш долг и обязанность, если мы не хотим быть молчаливыми соучастниками киборгов в растлении и деградации наших детей, внуков и правнуков, сохранив Святую Русь в их чистых душах, даже ценой утраты Великой Империи…

«Образ отца двоился: как бы в мгновенном превращении оборотня, царевич видел два лица - одно доброе, милое, лицо родимого батюшки, другое - чуждое, страшное, как мертвая маска - лицо зверя. И всего страшнее было то, что не знал он, какое из этих двух лиц настоящее - отца или зверя?»

Д.С. Мережковский ""Антихрист. Петр и Алексей"".

""Страшная мысль этих дней: не в том дело, что красногвардейцы «недостойны» Иисуса, который идёт с ними сейчас; а в том, что именно Он идёт с ними, а надо, чтобы шёл Другой"".

А.А. Блок о своей поэме ""Двенадцать""

Невозможно понять историю спрятанных биографий сквозь лупу нанятых летописцев.

Если Нестор, движимый Промыслом Божьим рукописно приложился к истокам Русской Правды, то сталинско-брежневские борзописцы, пресмыкаясь перед властным окриком, блудодействовали нанятым умом в заказных эмпиреях куда и во что хотели...

Все мы родом из детства...

Но какое оно, незабываемое время беспомощной безответственности: ласковое, как теплые руки прозябшего материнства, или колючее, в терновом венце безотцовщины...

Господи, Твоим Терпением мы безумствовали, Твоим Крестом юродствовали, твоим Спасением разговлялись, но не поняли, что жили у Христа за пазухой, а искали жизни нездешней, з а п а д н о й, мертворожденной...

Страшные, последние вопросы всю жизнь мучали Достоевского. Власть государства подавляла титанический ум Толстого. Враг государства и всякой иерархии, великий писатель взорвал мыслящую Россию зарядом высокой, нечеловеческой морали секулярного мазохизма, указав источники внешнего зла, и приказав массам своих слепых приверженцев поклониться ему, не сопротивляясь...

Борьба с «этим мертвым иудеем», так он называл Христа, лишила его разума и покоя. Не желая признать Его богочеловеческую природу, Толстой вышел за пределы церковной ограды, и упал в бездну н а в я з а н н ы х вымыслов...

«Духи русской революции» овладели фанатами толстовского анархизма и богоборчества. Молодые люди жаждали святыни и обрели ее в лице беспокойного старца русской литературы. Но литература не житие, она, в большой степени — актерство и игра на публику, которая воспринимает все жизненные проявления своего кумира как истовые откровения свыше.

Русский нигилизм и социализм — детище толстовского соблазна «равенства в ничтожестве». Ленин подхватил знамя отрицания и пр��вратил его в факел всесожигающей мести тому миропорядку, который погубил его брата Александра Ульянова.

Царская власть как вершина богоданной иерархии, неравенства в форме соподчиненности ветвей стволу, органический принцип всякой жизни, превратилась в зловещий символ удушающей смерти...

Являлось ли это ощущение объективным отражением внешнего мира или отсутствием внутренней связи человека с подобными ему людьми, мы не знаем, но догадываемся по длинной цепи причинно-следственных событий, что — второе...

Тип профессионального революционера — изгой, отверженный, парий, по нынешнему — бомж, или злостный анархист...

Таковыми были все российские большевики, включая Ленина и Сталина...

Гениальный духовидец Достоевский разоблачил этот новый вид «подпольного человека» в знаменитых «Бесах», которые Ленин охарактеризовал как «архискверный роман архискверного Достоевского». Если Толстой был «зеркалом революции», то Достоевский — революционеров...

Прислушаемся к нему, может быть, в некоторых его образах, мы узнаем и себя...

Раздвоенность русской жизни очевидна не только душевнобольному, живущему в постоянном диалоге со своим alter ego, но и каждому добропорядочному обывателю сонных российских просторов, которые спят еще с гоголевских времен, находясь в плену своей размашистой свободы.

Стесненность и размах — два коренных свойства национальной натуры, в которых разум и безумие оттеняют друг друга так искусно, что создают ощущение непоколебимой цельности природного характера.

Ортодоксальная правда Православия и сибирская дремучесть Раскола — две стороны одного Явления — двуединства душевно-телесного человеческого образа в его непримиримой борьбе с застывшим духом имперского сознания.

Скиты и катакомбы, пещеры и урочища — неистовый поиск невидимой Церкви, затонувшего Града Китежа, Собора Праведников...

Правящее стило Никона пыталось выправить софийскую крылатость русскости соразмерной мраморностью эллинизма, но тщетно. Аввакумово пламя веры расплавило стальную закованность буквы в мироточное благовоние молитвенных словес и покаянное слезоточие песнопений...

Церковь, скованная снаружи, освободилась и з н у т р и мощным потоком святости в ликах преподобного Сергия Радонежского и убогого служки Серафима из Сарова...

Две России возросло из одного корня: самодержавная и святая; одна укоренялась на крови угнетаемого люда, вторая возрастала в Подвиге, Причастии и Молитве.

Родословное древо правящей династии засыхало и осыпалось, соборная лиственница разрасталась и плодоносила райскими яблочками долготерпения, послушания, любви.

Первая Русь, изможденная непосильными трудами, припадала ко второй, питаясь крохами обильного хлеба с царского стола, жаловалась, стенала и печалилась о недостижимом покое в плену суетных попечений.

Вторая Русь крепла и крепла, набирала в весе, и одновременно окрылялась светоносностью старчества, спокойной рассудительностью юношества, опытной уравновешенностью зрелости...

Исцелялся ствол сросшейся ц е л о с т н о с т ь ю Истории, Родины и Судьбы...

В своей мировоззренческой работе «Смысл Истории» Николай Бердяев узрел главное — муки рождающегося Богочеловечества в кажущейся бессмысленности исторических подробностей и ужасающих катастроф.

Персонализм философа, с его вкрапленностью личности в созидаемый космос, оказался верной точкой отсчета в осмыслении контекста материального преломления духовных пластов метаистории.

Возврат бывших марксистов в лоно Православия оказался выстраданным итогом того б е с п у т и я, поразившего русскую интеллигенцию накануне ее самоуничтожения, которое зачиналось с петровского германофильства.

Экспансия Запада нарастала, порабощая души тягостной приземленностью имперского строительства на кровавом фундаменте обезличенного люда, сгоравшего как хворост в топке государевой одержимости...

Утрата образа Человека в имперском сфинксе двуликого Януса-Государства очевидна даже слепому, каким оказался Мережковский, верно угадавший б ы т и е Зверя, и поклонившийся ему в образе фюрера германского фашизма...

Что-то инфернальное видится в этой роковой раздвоенности сознания русских людей, соприкоснувшихся с тайной присутствия н е з д е ш н е г о духа в плоти России.

Сознательное противостояние подавлялось эффективным заражением сопротивлявшегося, и переходом его в стан дьявольски хитрого врага рода человеческого...

Секулярное сознание большевизма, отторгая духовность как оковность безраздельному кровопролитию, олицетворяло силу звериного начала с природной целесообразностью, прельстившись ложным фантомом справедливого хищника в безликой диктатуре пролетариата.

Однако, очень скоро, вожди правящего клана признали неспособность масс к управлению громадой пирамидального монстра-государства, и взяли бразды правления в свои мохнатые лапы...

Народ слепо верил наместникам Зверя, лукаво сокрытого от бдительного ока подавленной религиозности, и вступил в жестокую схватку с самим собой в братоубийственной войне, считая ее справедливым возмездием за свое несознаваемое в н у т р е н н е е рабство...

Что посеешь, то и пожнешь…

Внедрение социалистического сознания в рабочую среду, расшатывание основ российской государственности, насильственное разрушение векового уклада великой страны, культивируемая ненависть, недоверие и презрение к интеллигенции, духовенству, осквернение, оплевание, осмеяние народных святынь, вероотступничество – вот тот, далеко еще не полный перечень семян страха, семян чуждой государственности, которые, будучи всеяны в русскую почву изменниками и предателями народа, волками в овечьих шкурах, растлили многие и многие поколения, воспитав их в животном страхе и безумном желании выжить любой ценой, отрекшись от самого главного в жизни Человека – любви к Богу и священной памяти предков…

Родство советского и нынешнего международного тоталитаризма не случайно, как не случайна идейная близость иудаистического мессианского мировоззрения с квазирелигиозным содержанием марксизма.

Их объединяет горделивая мечта об избранном народе, построившем «царство Божие на Земле», но без Бога, очередной проект Вавилонской башни, на что обратил внимание еще Достоевский в «Братьях Карамазовых»…

Битва за души уже началась.

Но Время Жатвы еще не настало…

Ядро антижизни

«И сказал ей Илий: доколе ты будешь пьяною?

Вытрезвись от вина твоего»

(1 Цар. 1:13-14)

Химеры утонувших смыслов,

Без веры спят здесь капитаны,

Их титулованные мысли

Ждут окрика на дне обмана,

Лжецифры сыплются как свечи

Во тьме обугленных сословий,

Там нет ни слова Русской Речи,

А лишь предметы пустословий…

Слом советской государственной машины, которая считалась практически неуязвимой, воззвал из глубины потревоженного духа массу подавленных вопросов, и главный из них: а может ли механическая слаженность соперничать с организменной сочлененностью?

И является ли состояние нынешнего государства и общества живым и чувствующим сообществом, а не мертвым и бесчувственным хламом на руинах поверженного колосса?

Погружение в кладовые исторической памяти воскрешает трагическую и величественную фигуру Петра Первого, с деяний которого и началось ускоренное уничтожение (или убийство?) соборного российского организма-младенца, и не менее лихорадочное, диавольское поспешение в возведении лесов для строительства могучего, принудительного механизма властной и жестокой империи.

Перестройка православной общины, ее насильственная трансформация в пирамидальную конструкцию государственного аппарата с его узаконенным рабством в букве мертвого закона, вызвала глобальную катастрофу в духе народного доверия к богоизбранной власти, посеяв в душах насилуемых людей смертельный страх и слепую ярость, неискоренимый порок и безмерное отчаяние, безбожную гордость и гибельное уныние…

Зараженность «петровскими реформами» взрастила почву бесчеловечного и безбожного титанизма, когда множества людей стали «массами», приносимыми в языческих жертвах бесам, засевшим в душах кровавых правителей последующих времен.

Неостановимое кровотечение Российской Империи знаково воплотилось в неизлечимой болезни Царственного Мученика-ребенка Алексия, и затем разрешилось бездонным океаном кровопролитий и безбрежным морем смертей во имя навязчивой, навязанной и безумной идеи гордого человека без Бога…

Личность последнего Царя-Мученика, прекрасного семьянина, хранителя Православия в лоне российской государственности, затушевана и оболгана его противниками до неузнаваемости, и взывает к очищению от гибельных наростов классового противостояния и идеологической ненависти атеистического режима, зачатого в «ереси жидовствующих»…

Невыносимая тяжесть «дедовского» наследства давит на плечи грузом неразрешенных, или загнанных в «лагерный» угол, проблем народоправия как соборного уложения, а не законного господства «властьпредержащих» над властью презренными.

Затасканная и истерзанная различными контекстами хитромудрых толкователей «демократия» стала словом, если не нецензурным, то ругательным, в гуще народа, вне всякого сомнения.

Но, если подойти не предвзято, а опытно-наблюдательно и любовно-бережно, разве мы не видим, что демократия, в ее нынешнем исполнении «плохими танцорами» российского и, в том числе, западного разлива, есть самая антинародная диктатура олигархических мафиозных кланов, и категорически противопоказана Русскому Этносу, который субстанционально монархичен.

Чиновничьий аппарат, разросшийся как раковая опухоль, метастазирует несколько веков, мимикрируя в зависимости от политического строя в сторону все большего обособления и кастовой сцепленности вырождающегося клана человекообразных существ с атрофированными органами душевного сочувствия и духовного развития.

Это особое «государство в государстве» может существовать только в условиях механической конструкции общества, в котором все члены взаимозаменяемы.

Организменная структура патриархального типа для бюрократического клана смертельно опасна, так как, в ее живом многообразии, он становится чужеродным и даже враждебным элементом-вирусом, разрушающим межличностные связи ради торжества своего упорядоченного и галстучно-упакованного безличия…

Тайна паразитизма чужеродного аппарата не в заговоре «жидо-масонских», или каких-то иных масонских лож, а в самой структуре пирамидальной власти жизненно мертвых над душами живых.

«Окно в Европу», прорубленное раскольничьим топором Петра Великого, оказалось клоакой, в которую хлынули нечистоты из «чрева Парижа», и затопили своим зловонным смрадом чистые, неразвращенные нравы русской старины...

Охранительная закрытость или целомудрие Русского Царства являлось гарантией неприкосновенности Истины Православия в неповрежденной чистоте догматов Вселенской Церкви…

Нынешнее пассивное ожидание редеющим российским народонаселением каких-то внешних улучшений практически разрушенного быта от «встроенных внутренних паразитов» не просто наивно и глупо, оно – преступно, так как содействует врагам России как во вне, так и изнутри.

Неживая форма пытается спеленать живое содержание.

Бесплодные осы воруют ароматный, целебный мед у плодоносных и работящих пчел имитацией бурной деятельности, которая называется тотальной модернизацией Востока по лекалам Запада.

Западные правовые институты не работают в условиях коррумпированного бесправия основного населения и узаконенного беспредела ничтожно малой части «мирового финансового интернационала».

Ярость и ненависть многомиллионного молчаливого и немого зрителя русских пространств, накапливаясь, концентрируется в сверхплотное ядро революционного безумия жизни, лишенной своего продолжения и развития по вине смерти, которая хочет жить вечно.

И это ядро непременно взорвется, уничтожая самодовольную смерть в оболочке холеной и пресыщенной жизни, если только сегодня, сейчас, немедленно не произойдет чуда моментального нравственного преображения безобразного чудовища колониального режима в ослепительную Русскую Красавицу…

Момент истины

Вывернутое наизнанку прошлое никогда не станет настоящим и не прорастет будущим...

Отрицание без утверждения есть вечная смерть и геенская мука.

Самоутверждение за счет чужого уничижения - сатанинская ложь и узаконенное человекоубийство...

Старая форма давит новое содержание.

Максимум энтропии - время цветения личности, общества, государства.

Момент Истины... Выбор Пути... Распутица...

Сто лет назад мир стоял на грани катастрофы. Она разразилась первым мировым кровопусканием...

Дальше - больше...

Борьба классов, вырождение религии, воинствующий национализм, уничтожение инакомыслящих...

В настоящем - массовое культурное одичание, деградация морали, беснование духа...

Что дальше?

Ядерный апокалипсис или глобальное рабство чипизированного человейника? А может быть духовный расцвет и материальное изобилие?

Равновероятные исходы мировых сценариев. Окончательный выбор за нами...

Болезнь души пронизала русскую почву до самых корней родословного древа. Тело бодрится в студеном безмолвии, дух стонет под ярмом самоубийственного растления...

Двуглавые государственные химеры совокупляются открыто и бесстыдно, порождая монстров лжерелигии и псевдомонархии в чешуе византийского цезарепапизма...

Коррумпированные чиновники стригут купоны, не страшась праведного гнева государевых разоблачений. Народ ликует в дурмане самопальной сивухи, церкви полны, сердца пусты...

Казна разграблена, казначеи проданы, пастыри продажны...

Но нет повода для уныния. Ибо надлежит сему быть. Не миновать схождения во ад Христовым странникам и юродивым правдолюбцам...

Великий Пост грядет на великую пустынь разграбленной державы...

Покаянный канон вымеряет сердца и исцеляет души. Нетварный свет разгоняет тлетворный мрак блудных сердец.

Кровоточит псалтырь в немом косноязычии, плачет колокол на ветру покаяния, стонет скрипка в апогее страдания, собирается Русь в затвор троеперстия...

Молится Земля под открытым Небом хлябей небесных, взывает к Вседержителю умной молитвой: ""Научи любить меня, Господи!""

Душа парит…

Душа парит

В расплавленном пространстве,

Из вечности

Кочуя архетипом...

И ты не спишь,

Как будто бы почуяв

Себя в стремительном

Потоке Истин...

Ловцы сердец

Сжимают кроны судеб,

Перебирая четки

Желтых листьев...

И кто-то нежно

Пишет на сосуде

Своей любви

Нечитанные письма...

Эпоха Возмездия

Вечер настал так неожиданно быстро, что Герберт даже не понял этого сразу, продолжая читать в сгустившихся сумерках, пока глаза перестали внятно различать слова и буквы, а сознание еще хотело знать и чувствовать, мечтать и любить, внутренне соприкасаясь с иными мирами существ, так похожих на него, но других…

Сегодня пошла вторая неделя со дня его Возвращения, и он еще не успел освоиться со своим новым телом землянина, воспроизведенным по виртуальной копии, пытаясь сосредоточиться на прежних ощущениях разумной рептилии.

Гипотеза доктора Хайгера подтвердилась почти полностью, за исключением несущественных деталей, которые придавали целостной картине уже сложившейся теории альтернативной эволюции новизну сиюминутных аберраций.

Суть же ее состояла в том, что в конкурентной борьбе за жизнь, разум и доминирование на эволюционной лестнице победили не только приматы, хотя они и экспансировали земельные ресурсы и подчинили себе все живое, но и другие виды живых существ, в частности – рептилии.

Легенды и мифы родоначальных цивилизаций косвенно подтверждали это предположение, но не доказывали.

Необходимость эксперимента не вызывала сомнений, и подходящий случай скоро представился.

Китайский ученый-генетик Лу Синь Тао усилиями коллективного разума Пекинского научно-исследовательского центра по изучению биологического времени создал психолингвистический саморазвертывающийся пакет в форме полусантиметровой капсулы, который при сублингвальном принятии пациентом, позволял путешествовать ему в своем «внутреннем» биологическом времени до момента рассасывания капсулы.

Указанное открытие позволило исцелить многих, считавшихся до того неизлечимыми, психически больных и открывало перспективы полной победы над шизофренией, бичом современных пленников технотронной цивилизации, в которой человек становился частью гигантской мегакорпорации, теряясь как субъект, и продаваясь, как вещь.

Российские ученые в это же самое время работали над вопросами регуляции психоистории в моменты глобальных цивилизационных кризисов, пытаясь найти узловые моменты деградации социума, с целью исправления прошлого, чтобы изменить настоящее.

Психоистория как наука появилась недавно, но существовала всегда, скрываясь под личиной мистицизма, оккультизма, а на самом деле представляла собой практику тайного управления развитием человеческой расы представителями Миров Восходящего Ряда.

Капсулы Лу Синь Тао позволяли проникать в древнюю подкорковую память, и сохраняя человеческое сознание, в роли бесстрастного наблюдателя регистрировать свое нисхождение по спирали развития, по очереди пребывая в душах и телах предшествующих человеку существ.

Раздвоение наблюдателя и персонажа эволюции в одной персоне в данном случае не мешало, как при шизофрении адекватному самовосприятию себя цельной личностью, а наоборот помогало осознать всеединство и исцелиться от влияния зооморфных «фантомов» в сознании, очистив его просветляющим знанием.

Герберт состоял в испытательной группе «Homo Futurus» в качестве рядового нейролингвиста- психофизиолога. В его задачи входило погружение в «геномный ковчег» для считывания и актуализации информации, что он успешно всегда и проделывал.

Но то, что он узнал сейчас, не давало ему покоя…

Мы все – Рептилии. Та телесная форма, которой мы обладаем – смертная фикция, она разрушается как скорлупа, кокон, и наше внутреннее субстанциональное «Я прорастает в лоне Змеи-Прародительницы, а затем рождается в Новом Змеином Мире, передавая полученные навыки войны с Человеком Разуму Гнезда, шипящему и закольцованному в каждом из нас.

Мы – пленники цивилизации Змей, высасывающих наши бессмертные души раздвоенным жалом лести и предательства, трусости и коварства.

Нас победил дьявольский червь сомнения в Истине, достигнутой соборным коллективизмом и в ненавидящей любви, и в любящей ненависти. Мы не видим света, сплетаясь в клубки страха, похоти и невежества. Мы линяем как змеи при любой смене власти, наши лица безлики в истертом кармане времени, и что в нас осталось человеческого – кто угадает?

Странная мелодия души

Перебирают пальцы

Клавиш имена,

Затертые в плену самозабвений,

Перевирают губы

Звуков письмена,

Зачатые во тьме недоумений…

Ты хочешь з н а т ь,

Что скажут о тебе

Потомки из неведомого рода,

Ты хочешь в е р о в а т ь не Богу,

А судьбе,

В которой как в семье

Не без урода…

Зачем нам в жизни

Музыка дана,

Ведь без нее

Все было бы так просто:

Скрестить

Злой путь двуногого орла

С червем

От колыбели до погоста…

Опять кровавит

Музыки игла

Сердца,

Застывшие во мгле

Кровопусканий,

И снова сыплется

Пречистая зола

Пушистым снегом

В землю состраданий…

Долина смертной тени

Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох - они успокаивают меня. Ты приготовил предо мною трапезу на (в) виду врагов моих; умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена. Так, благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни.» (Пс. 22:1-6)

Что-то случилось со временем...

Спарк обратил на это внимание еще вчера, когда провожал взбалмошную девушку до ее съемной квартиры.

Они долго целовались, тщетно прощаясь, потом он оказался с ней в постели, и дальше: все по сценарию…

Утром, после чашки кофе, магистр соционики - Анабэль Спарк нежно обнял свою неутомимую наездницу обоюдной страсти, ласково попрощался, обернувшись на пороге, чтобы никогда больше не возвращаться, и… выпал из гнезда обычного времени.

Он внезапно оказался в каком-то зеркальном туннеле из непонятного материала, напоминающего жидкий металл.

Стенки туннеля бурлили, переливаясь волнами по всей длине, и издавали странный звук типа шипения раскаленного утюга, которым бабушка, когда он был маленьким, гладила ему рубашонки и штанишки.

В тот момент, когда магистр подумал о бабушке, стенка тоннеля выгнулась своим кипящим металлом в его сторону, и он в ее зеркальной глубине, о ужас, увидел свою любимую бабушку Полли, в бигудях с повязанной на них цветной косынкой.

«Я просто сплю», - успокоил себя Спарк, но «жидкая» бабущка Полли думала иначе. В изображении «бабушки» образовалась левовращаюшаяся воронка, и Спарк оказался втянутым в нее со всеми своими недоумениями как глупый молодой щенок, а не солидный ученый муж, которого панически боялись студенты за его неподкупность и бескомпромиссность…

Вчера, когда Алиса, его ночная девушка, долго не могла с ним расстаться, применив все свое природное искусство женского очарования, Спарк увидел такую же воронку за ее спиной, приняв неожиданный природный артефакт за пьяную иллюзию.

Но сегодня все было иначе…

Спарк стоял в бабушкином дворе, который он знал до мельчайших подробностей. Пирамидальный тополь, грецкий орех, абрикос – милый сад беззаботного детства. Бабушка Полли в сторонке у старой виноградной беседки кормила беспрерывно бормочущих индюков нарезанным свежим спорышом. Жирный кот Томас грелся на солнышке.

Она не видела его, своего изрядно постаревшего внука, настоящего ученого и честного человека.

Когда Анабэль Спарк это понял, то чуть не заплакал, так ему захотелось любви и ласки ее теплых, натруженных рук, низкого и одновременно мягкого голоса любимого и родного человека, который ушел в мир иной давным-давно, когда ему было только двенадцать лет…

Потом она вошла в дом, предварительно прикрыв ставни, а следом закрыла и входную дверь…

«Ушла отдыхать», - медленно думал магистр Спарк свою тяжелую думу о том: кто привел его в дом детского прошлого? И что он должен здесь делать? И зачем он здесь? Эти и множество других, роящихся дикими пчелами, вопросов одолевали его сумрачное сознание неисполненным долгом вселенского поминовения – Памяти, которая жжет, воскрешая нас в искренности к ближним и дальним, своим и чужим, живым и мертвым, которые у Бога все живы…

Вспомнил любимую жену, которая незаметно для него долго и сильно страдала от его самовлюбленности, невнимательности, нечуткости ко всему, связанному с ее интересами…

Что-то резко защипало в глазах, сдавило удушьем в груди и страшно запершило в пересохшем горле…

Жажда любви переливалась через край бытия, уверенного в себе, самодостаточного, состоявшегося человека, который вдруг понял то, что потерял главное, ради чего стоило жить – родных и любимых, дорогих и бесценных, одиноких и непонятых им – уникальных людей…

Правда

В поисках правды

Рыцарь устал,

Молча взошел

На пустой пьедестал,

И возгордился,

К Небу воззвал:

«Господи!

Правду Твою

Я искал,

Но не нашел,

Буду резать

И сечь

Тех,

Кто в неправде

Сжег

Совесть

И честь»

Небо молчало

В своей вышине…

Старец убогий

Стоял на меже...

Мрака и Света,

Меча и Креста,

Строгим молчаньем

Сжимал он уста…

Рыцарь вгляделся:

Старец пропал,

И закачался

Под ним

Пьедестал…

В немощи – Сила

Подвластной судьбы,

Слуги меча

Оказались рабы

Страсти безумной,

Безбожного

Зла...

Рыцарю

В сердце

Вонзилась

Игла…

Верная правда

В неверных руках

Не удержалась,

Рассыпалась

В прах…

Раненые птицы

Влад прожигал жизнь заведенным порядком: вино, женщины, карты, деньги. И вся эта четверица была связана круговой порукой непознанной судьбы. Мать оставила его в пятилетнем возрасте, сбежав с каким-то богатым дагестанцем в золотоглавую Москву, отец запил и вскорости угорел в машине с чужой женой. Их обнаружили на третьи сутки безуспешных поисков по моргам и больницам в гараже соседнего дома.

Похоронили в этот же день на деньги родственников и знакомых. Влада определили в интернат, где он в полной мере познал горечь безотцовщины и сладкий, но приторный вкус ранней половой жизни с доступными и никому не нужными девочками-подростками.

Дальше – больше. Армия, Афган, «черные тюльпаны», отрезанные головы друзей, жестокая месть «духам» за убитых товарищей, мастыры, набитые дурманящим афганским планом, продажные женщины всех мастей и оттенков, и многое такое о чем вспоминать не только не хочется, но и смертельно опасно…

Жизнь на гражданке, ужасные головные боли и воспоминания, врывающиеся в душу обжигающим афганским ветром, в котором нет ни грамма живительной влаги успокоения и целительного забвения.

Предатели в погонах расстреляли в его раненой душе крылатых птиц простого человеческого счастья: любви, семьи, детей…

И он ушел за кордон, к изгоям рода человеческого – п р е с т у п н и к а м закона, который, что дышло: кто повернет, тому и вышло.

Преступные законодатели судили себе подобных убийц, растлителей, казнокрадов, фарисейски закрывая личины оборотней кровавой судейской мантией.

Влад решил мстить высокопоставленным лицемерам посредством ими же запущенной криминальной машины. После каждой «стрелки» крупных авторитетов, в организации которой светился хотя бы один милицейский «крот», Влад проводил зачистку оборотней на их же квартирах, не оставляя в живых ни кого из близких «покойного»…

Он все больше ощущал убийство как богоданную миссию, очищение рода человеческого от скверны смертельных пороков и их носителей, а себя - врачом-хирургом, вырезающим раковую опухоль до самого основания…

И только один раз он не смог…

Пятилетняя девочка просила его поиграть с ним в мячик. В соседней комнате лежали на ложе любви ее родители, застреленные из «глушаков» в момент оргазма…

Он вспомнил интернат, девочку Вику, в которую влюбился отчаянно и бесповоротно, дрался за нее на всех переменах, избивая соперников до полусмерти, состоял на учете в милиции уже с десятилетнего возраста…

Раненые птицы его больной души встрепенулись в порыве безумного взлета со дна бесконечного падения, и он заплакал горько как ребенок, которого никто никогда не любил…

Покаянная

Испорчена душа моя...

До дна истерзана,

Нагая...

Пред ней закрыты

Двери рая...

Ей веры нет:

Она - чужая...

Как ей, беспомощной,

Помочь,

Озлобленной -

Остановиться?

Быть может

Надо ей влюбиться

В тех, у кого

Любви невмочь?

Господь воззвал

Ее из бездны,

Распятый

Верой

Одарил...

И в сне могилы

Он, Безгрешный,

Бессмертьем

Путь ей

Освятил...

Порок мертвого сердца

До поезда оставалось еще два часа, и Алик решил поиграть в компьютерные игры на своем новеньком компе. Время пролетело незаметно, сработал запрограммированный будильник, и Алик побежал на кухню наскоро проглотить, заранее приготовленный, бутерброд с сыром и колбасой. Сегодня он провожал свою девушку Веру. Она уезжала к тете в Прибалтику, на две недели...

Алик, сын известного нейрохирурга, любил кино, вино, красивых девушек, научную фантастику и интеллектуальную прозу. Мама Алика была домохозяйкой и воспитательницей сына с трехлетнего возраста. Ее воспитание заключалось в безмерном потакании и бесконечных опасениях за жизнь и здоровье любимого чада.

В итоге Алик стал тем, кем и должен быть юный баловень удушающего родительского попечения - самовлюбленным нарциссом и капризным тираном своей безумно любящей матери. Отец не касался воспитания сына, будучи углублен в научные изыскания оперативной нейрохирургии. Его операции стали классикой жанра, в лучшем смысле этого слова.

Вера Любимова, 23-х летняя операционная медсестра доктора Зноева (папы Алика) встречалась с его сыном два года. Алик Зноев, двадцатилетний смазливый юноша, по-своему любил белокурую Веру за ее стройные формы и мягкую натуру всегда улыбчивой стюардессы. Вера внешне ничем не выдавала свои чувства окружающим, но все знали, включая самого доктора, что она предана Алику до самопожертвования.

За три дня до своей поездки у Верочки состоялась интимно-доверительная беседа с отцом Алика, который блестящими и неотразимыми аргументами лечащего врача разъяснил девушке всю тщетность ее мечты о супружеской жизни с его сыном. Главным и основополагающим контраргументом свадебных торжеств явилась серьезная болезнь Верочки – врожденный порок сердца…

Верочка не возражала, и не защищалась, а приняла решение: оперироваться в одной из стран Балтии у известного светила кардиохирургии – доктора Ингвара Иштвайтиса. Естественно, она никому об этом не сообщила, кроме собственной матери и доктора, тем более Алику, который при всем своем легкомыслии, никогда бы не разрешил Верочке подвергать себя подобному риску.

Контракт с прибалтийской клиникой включал в себя пункт о 60% летальных исходов в результате оперативного вмешательства в сердечную деятельность. Врачи не гарантировали жизнь, прогнозируя возможную смерть...

Парадоксы нашего времени необъяснимы с точки зрения здравого смысла…

Алик ждал Верочку в привокзальном парке, на их любимой скамейке под кленом. Ветер носил бумажки по свежеподстриженному ярко-зеленому газону, закручивая пыльные смерчики против часовой стрелки, желая как бы остановить неумолимую жестокость человеческого бездушия. В конце кленовой аллеи он увидел человека в плаще с поднятым воротником.

«Отец?» - удивился Алик. Доктор Зноев шел очень быстро, размахивая левой рукой, неловко, как разбитым крылом диковинной птицы. Подойдя к сыну, он сжал его плечи, и посмотрев в глаза, негромко сказал: «Сынок, Верочка умерла, крепись. Ее больше нет. Она не пережила послеоперационного шока в результате неправильно проведенной анестезии. Прости, что я не сказал тебе раньше о том, что у нее был порок сердца. Надо было дать ей шанс».

«Какой шанс?!» - почти кричал Алик, истекая слезами, как кровью, затопившей землю в период массовых жертвоприношений. «Выйти за тебя замуж. Это я посоветовал ей сделать операцию. Прости. Не знал, что так получится».

Алик молча смотрел перед собой, вспоминая ту, которая всю жизнь будет напоминать ему о его преступлении. Он убил ее своим бессердечием. Это не у Верочки, а у них с отцом самая страшная нравственная болезнь человечества – порок мертвого сердца…

Ценность страдания

""Человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх"" /Иов.5:7/.

Как страшно хаос угнетает душу,

Нет счастья в мире

Ни на море, ни на суше...

Нас гложет адский мрак

Страстей бесплодных,

И в райских кущах

Притаился змей голодный...

И нет исхода из тюрьмы

Бесцельной жизни,

И иссушает тело

Нищета души

Без мысли...

А сердце просит

У судьбы

Живой водицы,

Любви Божественной

Из жертвенной криницы...

Подай нам, Господи,

В пути долготерпенье,

И от безумной злобы

Избавленье,

Любви страдания,

К врагам прощенье,

И смертью

Жизнь открой

В освобожденьи...

О смысле художественного творчества

Очень часто, почти всегда, читатель ассоциирует автора с его героями, что вполне объяснимо с точки зрения логического мышления. Но, в корне неверно в том случае, если для пишущего человека(писателя)-творчество есть инструмент познания мира через самопознание себя в мире.

Но не автобиографическое, себялюбивое самопознание, а внутреннее выстраивание многомерных связей от своего Божественного Ядра к периферии низшего ""эго"" или ""я"" в данном контексте пространства и времени.

Настоящий писатель никогда не знает чем закончится его произведение, и каковы будут судьбы его героев в эпилоге.

Он только летописец тонких планов, вербализованных в грубом и осязаемом слове родного языка. Пластика чувства намного сложнее пластики мысли.

Поэтому невозможно в многословии уловить все многообразие гаммы сверхчувственных оттенков мирового целого. Тот, кто думает, что владеет своим творческим даром, глубоко ошибается.

Он - только инструмент, проводник высшей воли Сверхсознания, его перо, скальпель, микроскоп или резец...

Здесь камень преткновения для многих творческих натур: их дар брызжет энергией, расплескивая силы души направо и налево, истощая тело и разум в гордыне своего узко-эгоистичного ""я"", но не всеобъемлющего ""Мы"".

И в этом заключена личная трагедия искусного мастера, оттачивающего часть в ущерб Целому, шлифующему фрагмент великолепной античной вазы, но не прозревающему ее прекрасной формы, наполненной ароматным вином Божественного содержания.

Отсутствие диалога, молитвы как творческого акта ответной любви человека к бесконечно-любящему его Богу, внутреннего аскетизма в самообуздании кричащего в самом себе сознания - все это, отдельно, и в совокупности, вводит творческого человека в царство унылой безысходности и кажущейся невостребованности плодов его добротного, но слишком монологического творчества...