А чтобы быть собой — смотри
А чтобы быть собой — смотри, — мне нужно непристойно мало: всего лишь жить под одеялом часов двенадцать, а не три, мне нужен вечер теплый, синий, с вином и плюшками в меду, и научиться быть красивой спокойным людям на беду, мне нужно ездить на метро, толкаться острыми локтями и чувствовать, как голод тянет мое засохшее нутро, мне нужно плакать втихаря над неудавшимся романом, кричать: «Конечно, все нормально!» — «все плохо» тихо говоря, кидаться под автомобили, сидеть на белой полосе, еще, практически от всех, мне нужно, чтоб меня любили, нахидывать на плечи шарф, себя чуть-чуть считать поэтом. И нужно жить — а то все это теряет некоторый шарм.
Казалось, что вчера октябрь, но ветер бьет щитом фанерным, метет за ворот, щиплет нервы, тайфуны снежные крутя. Курю у звездного ковша, украдкой, в пять сбежав с работы, с такой неслыханной свободой, что даже не о чем дышать. Что даже не о чем смотреть — прищуриваюсь против снега, а он так сыплет, сыплет с неба, что мир уменьшился на треть. И в этом мире бродим мы — актеры призрачной массовки, знакомлю старые кроссовки с промокшим сахаром зимы.
На Стрелке в свете фонаря туристы изучают карту — рожденственские кинокадры почти в начале ноября. Попробуй выжить на ветру, мне через мост на Пет-роградку — иду, хватаясь за оградку, скольжу по мокрому коврз’. Я узнаю себя чуть-чуть в любом прошедшем человеке, отныне, присно и вовеки я буду жить, куда хочу, куда прикажет глаз и нос, куда меня несет кривая, туда и побегу — живая настолько, что самой смешно. Ты хочешь выпить — ну налей, я тоже — так спасибо. Боже, за непохожих, за прохожих, за Биржу в дрожи фонарей. Но ты сидишь в жару, в соплях, над книжками на «Технолож-ке», скребешь ногтями по обложке, заметки ставишь на полях и шепчешь, засыпая в полночь, закутываясь в теплый плед, — ты шепчешь это много лет, но ты наверное, не помнишь:
Я никогда не разобью спартанцев под Пилосом.
Я никогда не разобью спартанцев под Пилосом.
Я никогда не увижу спартанцев под Пилосом.
Ерошится на куртке шерсть, и все вокруг тесней и площе, а я переезжаю площадь трамваем номер тридцать шесть. Я не могу тебе помочь, приду тихонько, брошу сумку, я принесла прозрачный сумрак, босую питерскую ночь. Спартанцы здесь обречены, здесь нет блистательных и сильных, есть тонкий запах апельсинов и прелый привкус тишины. Шагами легкими тоска заходит в гости, тянет жилы и спрашивает: «Живы?» — Живы. Тебе здесь нечего искать.
Но завтра-то — не за горой, мы побредем проспектом темным- совсем усталые актеры, неважно знающие роль. Дрожит собака в конуре, не греется вода в ботинках, но есть вчерашняя картинка — и Биржа в свете фонарей. А остальное — ерунда, тоска крадется шагом лисьим, но мы исчезнем в закулисье и будем живы — навсегда.
Аля Кудряшева
Другие работы автора
Это просто слишком длинная осень
Это просто слишком длинная осень — больше ста почти бесполезных дней, но она закончится, а за ней будет снег в переплете сосен и ночи темней, длинней, запутанней и верней, они пришли бы и раньше, но мы не просим Это просто осень, и все устали по грудь, по горло, по город, завязли в болоте, уткнувшись в родное горе, такое серое, вытертое местами, шагали, ночью не спали, в метро листали, застыли и их застали — такими нежными, дышащими, пустыми, простыми, хватай скорее, а то остынет В час пик стоишь, прижимаешь к бедру мобильник, любимый, ну позвони, пожалуйста, в этой тоске глубинной, в клекоте голубином, машинист, отзовись, родной, динамиком, тишиной, заснеженной сединой, в ругани нелюдимой, машинст, отзовись, ты знаешь, экстренная связь с тобой мне сейчас просто необходима Боже, если ты до сих пор вырезаешь снежинки с шестью лучами, то я тебе отвечаю — пусть будет хуже, небрежней, чуть-чуть топорно, боже, помни, нужно, чтоб их встречали, фырчали, даже ворчали, кричали, дарили им свои радости и печати, устали мы, понимаешь, лучше не станет, кидай все, что получилось, накопим силы, а следующую порцию вырежешь покрасивей
У нее глаза в глазах ручьи всем бы хороши
У нее глаза, в глазах ручьи, всем бы хороши, да вот ничьи, у нее глаза, в глазах лучи — светят, да так ярко — хоть кричи, а она смеется — как поет, только повернется — все ее, будто все немы от этих глаз, только были мы — не стало нас Кругом закружилась голова, а она ушла жива, жива Закатилась темень под ребро, будто бы на темя — топором, будто бы метели серебром, будто бы на теле, как пером: «Не грусти, не бойся, не тревожь, небо голубое, ты живешь, если не умеешь — не живи, до свиданья, чао, се ля ви» Время утекло, завял цветок, можно под стеклом сушить итог, памятный сюжет сложить в альбом и сидеть, стучать о стенку лбом
Мое кун-фу сильней твоего кун-фу
Мое кун-фу сильней твоего кун-фу, мое теперь сильней твоего всегда, а солнце бьет апрелем — в моем шкафу зазеленела высохшая еда Глотай свой кофе, утренний карт нуар мотай из дома, завтрака не доев, тебе сегодня выдали мануал-, в котором семь решений — от с до е Сейчас, ты знаешь, верно, такой прогноз — заложен нос, беда, авитаминоз, что каждый разгребает родной занос, рыдает, нарывает из-под заноз
Пригорюнилась похудела или может стряслась беда
Пригорюнилась, похудела, или, может, стряслась беда Это очень смешное дело — выйти из дому в никуда Пусть не трогает время нас — мы оказались не на земле, а по городу ходит насморк и чихает куда не лень Забирается в заоконье и из труб на асфальт течет, мне бы лучше сидеть спокойно, мне бы лучше писать отчет