Сидели раз старатели круг огонька в лесу.
Четверо больших, а пятый парнишечко.
Лет так восьми, не больше,
Федюнькой его звали.
Давно всем спать пора, да разговор занятный пришелся.
В артелке, видишь, один старик был.
Дедко Ефим.
С молодых годов он из земли золотую крупку выбирал.
Мало ли каких случаев у него бывало.
Он и рассказывал, а старатели слушали.
Отец уж сколько раз говорил Федюньке:
– Ложился бы ты,
Тюньша, спать!
Парнишечку охота послушать.
– Погоди, тятенька!
Я маленечко еще посижу.
Ну, вот...
Кончил дедко Ефим рассказ.
На месте костерка одни угольки остались, а старатели всё сидят да на эти угольки глядят.
Вдруг из самой серединки вынырнула девчоночка махонька.
Вроде кукленки, а живая.
Волосенки рыженькие, сарафанчик голубенький и в руке платочек, тоже сголуба.
Поглядела девчонка веселыми глазками, блеснула зубенками, подбоченилась, платочком махнула и пошла плясать.
И так у ней легко да ловко выходит, что и сказать нельзя.
У старателей дух захватило.
Глядят – не наглядятся, а сами молчат, будто задумались.
Девчонка сперва по уголькам круги давала, потом, – видно, ей тесно стало, – пошире пошла.
Старатели отодвигаются, дорогу дают, а девчонка как круг пройдет, так и подрастет маленько.
Старатели дальше отодвинутся.
Она еще круг даст и опять подрастет.
Когда вовсе далеко отодвинулись, девчонка по промежуткам в охват людей пошла, – с петлями у ней круги стали.
Потом и вовсе за людей вышла и опять ровненько закружилась, а сама уже ростом с Федюньку.
У большой сосны остановилась, топнула ножкой, зубенками блеснула, платочком махнула, как свистнула:
– Фи-т-ть! й-ю-ю-у...
Тут филин заухал, захохотал, и никакой девчонки не стало.
Кабы одни большие сидели, так, может, ничего бы дальше и не случилось.
Каждый, видишь, подумал:
Вот до чего на огонь загляделся!
В глазах зарябило...
Неведомо что померещится с устатку-то!”
Один Федюнька этого не подумал и спрашивает у отца:
– Тятя, это кто?
Отец отвечает:
– Филин.
Кому больше-то?
Неуж не слыхал, как он ухает?
– Да не про филина я!
Его-то, поди-ка, знаю и ни капельки не боюсь.
Ты мне про девчонку скажи.
– Про какую девчонку?
– А вот которая на углях плясала.
Еще ты и все отодвигались, как она широким кругом пошла.
Тут отец и другие старатели давай доспрашивать Федюньку, что он видел.
Парнишечко рассказал.
Один старатель еще спросил:
– Ну-ко, скажи, какого она росту была?
– Сперва-то не больше моей ладошки, а под конец чуть не с меня стала.
Старатель тогда и говорит:
– А ведь я,
Тюньша, точь-в-точь такое же диво видел.
Федюнькин отец и еще один старатель это же сказали.
Один дед Ефим трубочку сосет и помалкивает.
Старатели приступать к нему стали:
– Ты, дедко Ефим, что скажешь?
– А то и скажу, что это не видел, да думал – померещилось мне, а выходит – и впрямь
Поскакушка приходила.
– Какая Поскакушка?
Дедко Ефим тогда и объяснил:
– Слыхал, дескать, от стариков, что есть такой знак на золото – вроде маленькой девчонки, которая пляшет.
Где такая Поскакушка покажется, там и золото.
Не сильное золото, зато грудное, и не пластом лежит, а вроде редьки посажено.
Сверху, значит, пошире круг, а дальше все меньше да меньше и на нет сойдет.
Выроешь эту редьку золотого песку – и больше на том месте делать нечего.
Только вот забыл, в котором месте ту редьку искать: то ли где Поскакушка вынырнет, то ли где она в землю уйдет.
Старатели и говорят:
– Это дело в наших руках.
Завтра пробьем дудку сперва на месте костерка, а потом под сосной испробуем.
Тогда и увидим, пустяшный твой разговор или всамделе что на пользу есть.
С этим и спать легли.
Федюнька тоже калачиком свернулся, а сам думает:
Над чем это филин хохотал?”
Хотел у дедка Ефима спросить, да он уже похрапывать принялся.
Проснулся Федюнька на другой день поздненько и видит – на вчерашнем огневище большая дудка вырыта, а старатели стоят у четырех больших сосен и все говорят одно:
– На этом самом месте в землю ушла.
Федюнька закричал:
– Что вы!
Что вы, дяденьки!
Забыли, видно!
Вовсе Поскакушка под этой вот сосной остановилась...
Тут и ножкой притопнула.
На старателей тут сомненье пришло.
Пятый пробудился – пятое место говорит.
Был бы десятый – десятое бы указал.
Пустое, видать, дело.
Бросить надо.
Все ж таки на всех местах испытали, а удачи не вышло.
Дедко Ефим и говорит Федюньке:
– Обманное, видно, твое счастье.
Федюньке это нелюбо показалось.
Он и говорит:
– Это, дедо, филин помешал.
Он наше счастье обухал да обхохотал.
Дед Ефим свое говорит:
– Филин тут – не причина.
– А вот и причина!
– Нет, не причина!
– А вот и причина!
Спорят так-то вовсе без толку, а другие старатели над ними да и над собой смеются:
– Старый да малый оба не знают, а мы, дураки, их слушаем да дни теряем.
С той вот поры старика и прозвали Ефим Золотая Редька, а Федюньку – Тюнькой Поскакушкой.
Ребятишки заводские узнали, проходу не дают.
Как увидят на улице, так и заведут:
– Тюнька Поскакушка!
Тюнька Поскакушка!
Про девчонку скажи!
Скажи про девчонку!
Старику от прозвища какая беда?
Хоть горшком назови, только в печку не ставь.
Ну, а Федюньке по малолетству обидно показалось.
Он и дрался, и ругался, и ревел не раз, а ребятишки пуще того дразнят.
Хоть домой с прииска не ходи.
Тут еще перемена жизни у Федюньки вышла.
Отец-то у него на второй женился.
Мачеха попалась, прямо сказать, медведица.
Федюньку и вовсе от дома отшибло.
Дедко Ефим тоже не часто домой с прииска бегал.
Намается за неделю, ему и неохота идти, старые ноги колотить.
Да и не к кому было.
Один жил.
Вот у них и повелось.
Как суббота, старатели домой, а дедко Ефим с Федюнькой на прииске останутся.
Что делать-то?
Разговаривают о том, о другом.
Дедко Ефим рассказывал побывальщины разные, учил Федюньку, по каким логам золото искать и протча тако.
Случалось, и про Поскакушку вспомнят.
И все у них гладко да дружно.
В одном сговориться не могут.
Федюнька говорит, что филин всей неудаче причина, а дедко Ефим говорит – вовсе не причина.
Раз так-то заспорили.
Дело еще на свету было, при солнышке.
У балагана все-таки огонек был – от комаров курево.
Огонь чуть видно, а дыму много.
Глядят – в дыму-то появилась махонькая девчонка.
Точь-в-точь такая же, как тот раз, только сарафанчик потемнее и платок тоже.
Поглядела веселыми глазками, зубенками блеснула, платочком махнула, ножкой притопнула и давай плясать.
Сперва круги маленькие давала, потом больше да больше, и сама подрастать стала.
Балаган на пути пришелся, только это ей не помеха.
Идет, будто балагана и нет.
Кружилась-кружилась, а как ростом с Федюньку стала, так и остановилась у большой сосны.
Усмехнулась, ножкой притопнула, платочком махнула, как свистнула:
– Фи-т-ть! й-ю-ю-у...
И сейчас же филин заухал, захохотал.
Дедко Ефим подивился:
– Откуда филину быть, коли солнышко еще не закатилось?
– Видишь вот!
Опять филин наше счастье спугнул.
Поскакушка-то, может, от этого филина и убежала.
– А ты разве видел Поскакушку?
– А ты разве не видел?
Начали они тут друг дружку расспрашивать, кто что видел.
Все сошлось, только место, где девчонка в землю ушла, у разных сосен указывают.
Как до этого договорились, так дедко Ефим и вдохнул:
– О-хо-хо!
Видно, нет ничего.
Одна это наша думка.
Только сказал, а из-под дерна по балагану дым повалил.
Кинулись, а там жердник под деревом затлел.
По счастью, вода близко была.
Живо залили.
Все в сохранности осталось.
Одне дедовы рукавицы обгорели.
Схватил Федюнька рукавицы и видит – дырки на них, как следочки от маленьких ног.
Показал это чудо дедке Ефиму и спрашивает:
– Это, по-твоему, тоже думка?
Ну,
Ефиму податься некуда, сознался:
– Правда твоя,
Тюньша.
Знак верный – Поскакушка была.
Придется, видно, завтра опять ямы бить – счастье пытать.
В воскресенье и занялись этим с утра.
Три ямы вырыли – ничего не нашли.
Дедко Ефим жаловаться стал:
– Наше-то счастье – людям смех.
Федюнька опять вину на филина кладет:
– Это он, пучеглазик, наше счастье обухал да обхохотал.
Вот бы его палкой!
В понедельник старатели прибежали из заводу.
Видят – свежие ямы у самого балагана.
Сразу догадались, в чем дело.
Смеются над стариком-то:
– Редька редьку искал...
Потом увидели, что в балагане пожар начинался, давай их ругать обоих.
Федюнькин отец зверем на парнишку накинулся, чуть не поколотил, да дедко Ефим застоял:
– Постыдился бы мальчонку строжить!
Без того он у тебя боится домой ходить.
Задразнили да загрызли парнишка.
Да и какое его вина?
Я, поди-ко, оставался – с меня и спрашивай, коли у тебя урон какой случился.
Золу, видно, из трубки высыпал с огоньком – вот и загорелось.
Моя оплошка – мой и ответ.
Отчитал так-то Федюнькиного отца, потом и говорит парнишку, как никого из больших близко не было.
– Эх,
Тюньша,
Тюньша!
Смеется над нами Поскакушка.
Другой раз случится увидеть, так ей в глаза надо плюнуть.
Пускай людей с пути не сбивает да на смех не ставит!
Федюнька свое заладил:
– Дедо, она не со зла.
Филин ей вредит.
– Твое дело, – говорит Ефим, – а только я больше ямы бить не стану.
Побаловался – и хватит.
Немолодые мои годы – за Поскакушкой скакать.
Ну, разворчался старик, а Федюньке все Поскакушки жаль.
– Ты, дедо, не сердись на нее!
Вон она какая веселая да хорошая.
Счастье бы нам открыла, кабы не филин.
Про филина дедко Ефим промолчал, а на Поскакушку все ворчит:
– То-то она счастье тебе открыла!
Хоть домой не ходи!
Сколько ни ворчит дедко Ефим, а Федюнька свое:
– А как она, дедо, ловко пляшет!
– Пляшет-то ловко, да нам от этого ни жарко ни холодно, и глядеть неохота.
– А я бы хоть сейчас поглядел! – вздохнул Федюнька.
Потом и спрашивает: – А ты, дедо, отворотишься?
И поглядеть тебе не любо?
– Как – не любо? – проговорился дедко, да спохватился и давай опять строжить Федюньку: – Ох и упорный ты парнишко!
Ох и упорный!
Что в головенку попало, то и засело!
Будешь вот, что мое же дело, – всю жизнь мыкаться, за счастьем гоняться, а его, может, вовсе и нету.
– Как нету, коли я своими глазами видел.
– Ну, как знаешь, а я тебе не попутчик!
Набегался.
Ноги заболели.
Поспорили, а дружбу вести не перестали.
Дедко Ефим по работе сноровлял Федюньке, показывал, а в свободный час о всяких случаях рассказывал.
Учил, значит, как жить-то надо.
И самые веселые у них те дни были, как они вдвоем на прииске оставались.
Зима загнала старателей по домам.
Рассовал их приказчик до весны по работам куда пришлось, а Федюнька по малолетству дома остался.
Только ему дома-то несладко.
Тут еще новая беда пришла: отца на заводе покалечило.
В больничную казарму его унесли.
Ни жив ни мертв лежит.
Мачеха и вовсе медведицей стала, – загрызла Федюньку.
Терпел он, терпел да и говорит:
– Пойду, нето, я к дедку Ефиму жить.
А мачехе что?
– Провались ты, кричит, – хоть к Поскакушке своей!
Надел тут Федюня пимишки, шубейку-ветродуйку покромкой покрепче затянул.
Хотел отцовскую шапку надеть, да мачеха не дала.
Натянул тогда свою, из которой давно вырос, и пошел.
На улице первым делом парнишки налетели, дразниться стали:
– Тюнька Поскакушка!
Тюнька Поскакушка!
Скажи про девчонку!
Федюня, знай, идет своей дорогой.
Только и сказал:
– Эх, вы!
Несмышленыши!
Ребятам что-то стыдно стало.
Они уж вовсе по-доброму спрашивают:
– Ты куда это?
– К дедку Ефиму.
– К Золотой Редьке?
– Кому Редька – мне дедко.
– Далеко ведь!
Еще заблудишься.
– Знаю, поди-ко, дорогу.
– Ну, замерзнешь.
Вишь стужа какая, а у тебя и рукавиц нет.
– Рукавиц нет, да руки есть, и рукава не отпали.
Засуну руки в рукава – только и дела.
Не догадались!
Ребятам занятно показалось, как Федюнька разговаривает, они и стали спрашивать по-хорошему:
– Тюньша!
Ты правда Поскакушку в огне видел?
– И в огне видел, и в дыму видел.
Может, еще где увижу, да рассказывать недосуг, – сказал Федюнька да и зашагал дальше.
Дедко Ефим то ли в Косом Броду, то ли в Северной жил.
На самом выезде, сказывают, избушка стояла.
Еще перед окошком сосна бортевая росла.
Далеконько все ж таки, а время холодное – самая середина зимы.
Подзамерз наш Федюнюшка.
Ну, дошагал все ж таки.
Только ему за дверную скобку взяться, вдруг слышит:
– Фи-т-ть! й-ю-ю-у...
Оглянулся – на дороге снежок крутится, а в нем чуть метлесит клубочек, и похож тот клубочек на Поскакушку.
Побежал Федюня поближе разглядеть, а клубочек уж далеко.
Федюня за ним, он того дальше.
Бежал-бежал за клубочком да и забрался в незнакомое место.
Глядит – пустоплесье какое-то, а кругом лес густой.
Посередине пустоплесья береза старая, будто и вовсе не живая.
Снегу около нее намело гора горой.
Клубочек подкатился к этой березе да вокруг нее и кружится.
Федюнька в азарте-то не поглядел, что тут и тропочки нет, полез по цельному снегу.
Сколько, – думает, – бежал, неуж спятиться?”
Добрался-таки до березы, а клубочек и рассыпался.
Снеговой пылью Федюньке в глаза брызнул.
Чуть не заревел от обиды Федюнька.
Вдруг у самой его ноги снег воронкой до земли протаял.
Видит Федюнька – на дне-то воронки Поскакушка.
Веселенько поглядела, усмехнулась ласково, платочком махнула и пошла плясать, а снег-то от нее бегом побежал.
Где ей ножку поставить, там трава зеленая да цветы лесные.
Обошла круг – тепло Федюньке стало, а Поскакушка шире да шире круг берет, сама подрастает, и полянка в снегу все больше да больше.
На березе уж листочки зашумели.
Поскакушка того больше старается, припевать стала:
У меня тепло!
У меня светло!
Красно летичко!
А сама волчком .да волчком – сарафанчик пузырем.
Когда ростом с Федюнькой выровнялась, полянка в снегу вовсе большая стала, а на березе птички запели.
Жарынь, как в самый горячий день летом.
У Федюньки с носу пот каплет.
Шапчонку свою Федюнька давно снял, хотел и шубенку сбросить,
Поскакушка и говорит:
– Ты, парень, побереги тепло-то!
Лучше о том подумай, как назад выберешься!
Федюнька на это и отвечает:
– Сама завела – сама выведешь!
Девчонка смеется:
– Ловкий какой!
А если мне недосуг?
– Найдешь время!
Я подожду!
Девчонка тогда и говорит:
– Возьми-ко лучше лопатку.
Она тебя в снегу согреет и домой выведет.
Поглядел Федюнька – у березы лопатка старая валяется.
Изоржавела вся, и черенок расколотый.
Взял Федюнька лопатку, а Поскакушка наказывает:
– Гляди из рук не выпусти!
Крепче держи!
Да дорогу-то примечай!
Назад тебя лопата не поведет.
А ведь придешь весной-то?
– А как же?
Непременно прибежим с дедком Ефимом.
Как весна – так мы и тут.
Ты тоже приходи поплясать.
– Не время мне.
Сам уж пляши, а дедко Ефим пусть притопывает!
– Какая у тебя работа?
– Не видишь?
Зимой лето делаю да таких, как ты, работничков забавляю.
Думаешь – легко?
Сама засмеялась, вертнулась волчком и платочком махнула, как свистнула:
– Фи-т-ть! й-ю-ю-у...
И девчонки нет, и полянки нет, и береза стоит голым-голешенька, как неживая.
На вершине филин сидит.
Кричать – не кричит, а башкой ворочает.
Вокруг березы снегу намело гора горой.
В снегу чуть не по горло провалился Федюнька и лопаткой на филина машет.
От Поскакушкина лета только то и осталось, что черенок у Федюньки в руках вовсе теплый, даже горячий.
А рукам тепло – и всему телу весело.
Потянула тут лопата Федюньку и сразу из снега выволокла.
Сперва Федюнька чуть не выпустил лопату из рук, потом наловчился, и дело гладко пошло.
Где пешком за лопатой идет, где волоком тащится.
Забавно это Федюньке, а приметки ставить не забывает.
Это ему тоже легонько далось.
Чуть подумает засечку сделать, лопатка сейчас тюк-тюк – две ровнешеньких зарубочки готовы.
Привела лопатка Федюню к деду Ефиму затемно.
Старик уж на печь полез.
Обрадовался, конечно, стал спрашивать, как да что.
Рассказал Федюнька деду про случай, а старик не верит.
Тогда Федюнька и говорит:
– Посмотри вон лопатку-то!
В сенках она поставлена.
Принес дедко Ефим лопатку да и углядел – по ржавчине-то золотые таракашки посажены.
Целых шесть штук.
Тут дедко поверил маленько и спрашивает:
– А место найдешь?
– Как, – отвечает, – не найти, коли дорога замечена.
На другой день дедко Ефим раздобыл лыжи у знакомого охотника.
Сходили честь честью.
По зарубкам-то ловко до места добрались.
Вовсе повеселел дедко Ефим.
Сдал он золотых таракашков тайному купцу, и прожили ту зиму безбедно.
Как весна пришла, побежали к старой березе.
Ну, и что?
С первой лопатки такой песок пошел, что хоть не промывай, а прямо руками золотины выбирай.
Дедко Ефим даже поплясал на радостях.
Прихранить богатство не сумели, конечно.
Федюнька – малолеток, а Ефим хоть старик, а тоже простота.
Народ со всех сторон кинулся.
Потом, понятно, всех согнали начисто, и барин за себя это место перевел.
Недаром, видно, филин башкой-то ворочал.
Все-таки дедко Ефим с Федюнькой хлебнули маленько из первого ковшичка.
Годов с пяток в дотатке пожили.
Вспоминали Поскакушку.
– Еще бы показалась разок!
Ну, не случалось больше.
А прииск тот и посейчас зовется Поскакушкинский.
