Красуется престольный Киев-град,
Одушевлён народным ликованьем:
Весёлый, громкий гул колоколов
Расходится, как влаги круг струистый;
И звуки сурн и бубнов, слитый шум
Всех голосов, всех кликов благодарных,
Благих небес достойный фимиам,
Соединясь, восходит к небесам.
Во всех церквах хвалу господню пели
За крестный мир, за светлый съезд князей
Толпы граждан по граду волновались
Из края в край; во храмы рои жён
Шли в ферезях камчатных, да краснели
Как маков цвет; а гридни на конях,
Как соколы, по улицам летали
И нищих на княжой обед сзывали.
Все собрались на Ярославов двор —
Убогие, и странники, и старцы;
Перекрестясь, уселись вкруг столов;
Дубовые под брашнами трещали.
Добыча смелой ловли — там буй-тур,
Тут кабаны стояли, как живые,
И с влагою искристо-золотой
Одна стопа шипела за другой.
Сам ласковый хозяин с турьим рогом
Ходил вокруг и старцам подносил
Кипящий мёд из рук своих державных.
За ним и князь Владимирский Давид,
И все бояре шли да угощали.
Народ, теснясь, толпился вкруг двора
И повторял гостей весёлых клики:
«Да здравствует надолго князь великий!»
За трапезой был странник; на челе
Бездомие, быть может, и невзгоды,
А не лета, прорезали бразды.
Взор пламенел из-под склоненной вежды;
В окладистой и чёрной бороде
Довременно седины пробивались:
Так серебрит луны незримый луч
Окраины широких тёмных туч.
Он встал, когда приблизился державный,
С поклоном тихо встал он со скамьи,
Взглянул, — печаль в очах его сказалась.
«Ты беден? я на радость преложу
Твою печаль: и паволок и злата —
В сей день проси всего!» — «Великий князь!
Я беден, но что у души отъято,
Не возвратит твоё княжое злато.
Я не тужу о бедности своей;
Богатым я не жил и не родился.
Нет, на сердце иное налегло;
Я вспомнил… но зачем тебя печалить
И облако на солнце наводить?» —
«Нет, странник, скорбь поведай мне!» — «Твой образ
Мне брата, князь, напомнил твоего;
Высокий стан и орлий взор его.
Уже давно нет князя Ярополка!
Он в землю лёг, но памятную песнь
Ещё сыны Бояна напевают.
Я пел дела, я пел и смерть его;
При мне он пал, я гнался за Нерядцем,
Мой жадный меч убийцы не настиг.
Но вот рубец! на память он остался,
Что честно я за князя подвизался». -
«Дай злата, князь! — прервал певца Давид, —
Он от тебя награды ждёт за рану». —
«Нет, государь, жду милости иной:
Дозволь твоё воспеть гостеприимство
Пусть, нищие, за хлеб и соль твою
Отплатим мы хоть благодарным словом..
И мой напев, пройдя из уст в уста,
Умчит его в грядущие лета».
Запел Боян. В серебряные гусли
Не ударял он легкою рукой,
И с голосом не созвучали струны.
Нет, с хитростью певец, как соловей,
Не сочетал божественного дара.
Лилася песнь, как вольная струя,
По первому порыву, без искусства,
От полноты восторженного чувства.
«Видел я мира сильных князей,
? Видел царей пированья;
Но на пиру, но в сонме гостей
? Братии Христовых не видел.
Слёзы убогих искрами бьют
? В чашах шипучего меда.
Гости смеются, весело пьют
? Слезы родного народа.
Слава тебе! Ты любишь народ,
? Чествуешь бедных и старцев.
Слава из рода в будущий род!
? Солнышку нашему слава!
Ты с Мономахом Русь умирил
? Кроткой, могучей десницей;
Тучи развёл, ты озарил
? Русское небо денницей.
Слава князьям! но в стае орлов,
? Слышите, грает и ворон.
Он напитался туком гробов,
? Лоснятся перья от крови.
Очи — красу молодого чела —
? Очи, подобны деннице,
Он расклевал, — и кровью орла
? Рдеется в орлей станице».
Ещё стоял осанисто певец,
И чёрный взор, как молния из мрака,
Сверкал. Глядел он долго на князей.
Народ не знал, хвалить ли, нет Бояна,
И княжих слов в недоуменьи ждал.
Но Святополк безмолвно озирался,
Сгущалась тьма на сумрачном лице,
И в горести забыл он о певце.
Он в гридницу медлительной стопою
Идёт, склоня угрюмое чело.
И, проводив печального очами,
С упреком все взглянули на певца.
Зачем он пир расстроил?. За державным
Один Давид последовать дерзнул,
Пытал лица, очей его движенье
И наконец промолвил утешенье:
«Я ближний твой по крови; кто иной
От всей души твоё разделит горе?
Мне был он по тебе дороже всех,
И долго сам я сетовал о падшем.
Открой же мне всю душу: я твой друг!
Излей печаль о брате Ярополке,
И будет нам отраднее вдвоём
И горевать, и поминать о нём.
Господь, господь единый, а не люди
Тебя и нас утешит. Но к чему
В день пиршества певец, презренный нищий
На язву яд излил? Что до князей
За дело им?» — «Я за любовь ко брату
Прощаю всё ему. Но что он пел?
Не верю я… Нет! я ли верить стану
Порыву чувств и пылких дум обману!» —
«Что песнь!» — «Что песнь? Давид, я сознаюсь,
Мне в душу песнь вдохнула подозренье.
О ком он пел?» — «Ты знаешь, Святополк,
Известно всем, куда бежал Нерядец». —
«Куда бежал!.. но быть не может, князь,
Не может быть. Как, дети Ростислава —
Убийцы? нет, они в крови родной
Не обагрят руки своей честной». —
«Я думал, что ты знаешь, мне казалось.
Скрываешь ты в груди своей вражду
Для тишины отчизны». — «Я? До гроба
Я буду мстить за брата моего,
До гроба мстить, и до последней капли
Я выпью кровь убийцы… Бедный брат!
Ты юный пал, душой и станом красный,
И не в бою померкнул взор твой ясный!
Но мне твоим не верится словам.
Скорее все, чем дети Ростислава...
Не верю!» — «Я напомню, Святополк:
Ты требовал от них главы Нерядца?» —
«Я требовал, и был бы выдан он,
Но он бежал». — «Живёт он в Теребовле». —
«Как? Василько… убийцу… в свой удел...
Не принял, нет! не он его призрел...
Холодный пот с раздумья проступает;
Скажи мне, князь, ужели Василъко?
Пусть Володарь, умерший брат их Рюрик —
Но тот ли, кто и славим и любим...» —
«Он черни льстит на вече, а дружина
За то его возносит до небес,
Что, с юных лет её послушный кличу,
Водил её успешно на добычу.
Да что народ! пусть славит он его;
Из гроба нам не вызвать Ярополка».
И взорами впился в его чело:
Он жадно зрел, как дума тяжелела.
В помост глаза уставя, Святополк
Безмолвен был. Он шевелил устами;
От смутных дум горела голова,
Но на устах не строились слова.
По гриднице поспешными шагами
Прошёл. «Меня сомненье тяготит;
Где нищий?» — «Князь, ты нищему доверишь?
Ему ли знать, он тёмный человек». —
«А ты, Давид, как знаешь?» — «Я? От многих...
От Туряка… но вспомни, Святополк,
Мы поклялись пред всеми, на налое,
Блюсти любовь и Русь хранить в покое.
И первый ты! Забудь же месть свою». —
«Мне брат, мне кровь его дороже мира.
Не буду я покоен… не могу
Покойным быть, пока я не открою
Всей тайны. Не томи: скажи мне всё...
Нет! ты не любишь брата… Из могилы
н молит! к нам возносит скорбный глас:
На брань, Давид, на месть зовёт он нас.
Он предо мной стоял окровавленный.
Ты побледнел, Давид? ты сам в лице
От жалости и гнева изменился.
лянись же, дай обет, что будешь мстить
Как друг, как брат!» — «Я помню Ярополка!
А на душу греха я не приму;
Не навлеку на имя укоризны,
Что первый я нарушил мир отчизны».
«Так вот, Давид, твоя любовь ко мне?» —
«Поверь мне, что я предан всей душою
Тебе, мой брат старейший, но как друг
Не растравлю твоей сердечной язвы.
И так сказался лишнее». — «Постой!
Иди! Ты стал душою слаб». И долго
Ходил один по гриднице пустой
То быстрою, то медленной стопой.
Луна взошла на вышину лазури
И сыплет свет с безоблачных небес
И на венцы Софии величавой,
И на святой Печерский монастырь.
Главы церквей, как звезды, отделились
Светлея от серебряных лучей,
И Спасу в честь их сонм блистает звёздный
Как и небес сверкающие бездны.
Престольный град, по шумном торжестве
Покоится, как море после бури.
Задумчив Днепр; едва струится он;
В его волнах не плещутся русалки
И песней заунывных не поют;
«Их древние приюты опустели,
И крест святой из ясно-синих вод
Изгнал навек подводный хоровод.
Уже луна сребристее мерцает,
И сумраки спустилися на Днепр,
Прозрачное накинув покрывало
На горы и на сонный Киев-град.
Недвижим он! И только где Владимир
Крещенья свет излил на свой народ,
Во мраке чёлн, мелькая под горою,
Колышется, лелеемый волною.
Но кто стоит, опершись на весло?
С челна глядит он на высокий берег;
Как тень, другой спустился. В зыбкий челн
Едва ступил: «Узнал ли ты, где нищий?» —
«Я с пиршества княжова шёл за ним,
Над ним дышал, но во вратах, внезапно
Отброшенный стремлением толпы,
Уже с трудом следил его стопы.
Он скрылся. Я искал ещё глазами,
Куда он путь направил; но в толпе
Пестреющей и странников и нищих
Не распознал я рубища его.
Рассыпались полунагие гости,
Остался я один. Но будь храним
Он ведьмами, в вертепах под землёю,
Я всё его пристанище открою».
Сказал, и чёлн он оттолкнул веслом;
Ударил им по влаге; отскочило
Оно от волн и с плеском пало вновь.
Чёлн вышел из-под тени гор прибрежных -
Блеснув, струя змеёю развилась,
Дошла до пол-Днепра, и по теченью
Чуть зыблемых, объятых негой волн
Она, светясь, следила лёгкий чёлн.
Без вёсел он спускался. Днепр покойно
Качал его, как старец колыбель.
«Ты слышишь ли, Туряк? звучнее пенье.
Ударь веслом». Протяжно голоса
Исходят из обители Печерской:
В ней луч блеснул; незримая рука
По храму цепь златую протянула,
И полон Днепр молитвенного гула.
«Мне тяжело, Туряк!» — «Вернёмся, князь». -
«Нет, всё равно: я Спасу неугоден.
В обители ещё я утром был;
Давал обет ему придел воздвигнуть;
Что ж отвечал мне схимник Иоанн? —
Лежит ли грех на сердце, — покаянье,
А не сребром обложенный придел
Омоет дух твой от греховных дел». —
«Всё мало для монахов! Им хотелось
В твоё княжое сердце заглянуть». —
«От схимника я к вещуну поехал,
Но отложил до ночи. Чернецы
Всё видят, знают: разгласят в народе,
Что жертву жгу богам моих отцов…
Как будто и грешно пред небесами
Сегодня знать, что завтра будет с нами
Но будет ли он завтра?.» — «Едет он» —
«Но едет ли на Киев?» — «От Кульмея
Что мне кудесник передал вчера,
Тебе пересказал я, князь, и время
Прибыть ему». — «Презрительный певец
Едва из рук добычи не исторгнул.
Как он метал бесстыдно на меня
Свой мрачный взгляд, исполненный огня!
Мне чудилось, что весь народ, все очи
В меня впились!» — «Тут был я, государь,
Я замечал за всеми: на Бояна
Глядел весь мир и взоров не сводил». —
«Я знаю сам, мне только показалось,
Но если б я негласно мог певца…» —
«Чтоб проводить его на новоселье,
Что думать тут? лишь слово, князь, да зелье…» —
«Молчи, Туряк, ты изверг». — «Государь!
Я за тебя готов в огонь и в волны,
И в самый ад». — «Но что бы он ни пел,
Он повод дал к тому, чего я жаждал,
Туряк! Теперь направлен Святополк.
Он позовёт тебя, будь скуп на слово —
Я собственной предал его борьбе,
И пламя он раздует сам в себе».
«Попал ли зверь, пусть он в тенетах бьётся,
Лишь только бы тенет не разорвал». —
«В нужде шепни два слова о Кульмее...
Но если нищий раз ещё придёт? —
Два ловчие вблизи двора княжова,
Твои бояре, Лазарь и Василь,
Ждут недруга, и да исхода ночи
Блюдут вокруг недремлющие очи». —
«Но если кто увидит слуг моих?
Молва — огонь, чуть вспыхнет, всё обхватит.
Как медлит он! Дождусь ли? Червь забот
Меня томит, как огненная жажда;
Но как свершим, то отдохнем душой:
Наказанный — пред чернию виновен!..
И в пропасти померкнет без следа
С высот небес упавшая звезда.
Что, друг, успех?» — «Всё в мире, князь, гаданья,
Хоть иноки считают их за грех.
Но жрец теперь нам тайну разгадает.
Мы Выдубич минули». Вправо челн
Направил он. — «Но что за визг и вопли?»
Спросил Давид. — «Недаром, государь,
Ведется слух давно про эту гору.
Что не тиха в полуночную пору».
Ещё взмахнул он вёслами. «Туряк!
Закинь багор!» — и, чёлн причалив, оба
Взбираются по крутизне горы;
И, слева обогнув её вершину,
В ущелье, по уступу, где земля
Обрушилась и поросла кустами,
Сокрылись. Там за камнем тесный ход
В пещеры вёл под лоно самых вод.
Подземный путь во все концы ветвится,
Сто отзывов в ответ на каждый звук
Грохочет в нем: то своды захохочут,
То всплещут, то завоют. Ведьма путь
Перебежала, громко засвистала,
За свистом свист раздался ей вослед.
«Где путь? земля колеблется под нами.
И я во тьме теряюся очами.
Куда ступить?» — «Всё ниже, князь». Блеснул
Им в очи яркий светоч — и не дева
Явилась, не земная красота,
Но с небом ад слилися в обольщенье,
В грозу очей и прелесть гневных уст.
В руке был меч, в другой — пылавший светоч.
И взор блуждал, как слово на устах-
Безумный взор в пленительных очах.
Бледна — и грудь под русыми волнами,
Как лёгкий пламень в трепетной руке,
То падала, то воздымалась снова,
Дыханье прерывалось, и уста,
Когда искали звуков, то привычной
Улыбкою, казалось, расцветут.
«Пришельцы!» — и промчалось слово гнева,
Как первый звук волшебного напева.
«Ответ! ответ! потушен ли огонь?» —
«Неугасим», — ответствовал боярин,
И повторил Давид: «Неугасим!» —
«Над сим мечом заветным наших предков
Клянитесь век блюсти святыню тайн!» —
«Клянёмся!» — «Если тайну разрешите,
Испепелит вас пламя по частям,
И вихри вас развеют по полям». —
«Клянёмся!» — Своды клятвы повторили.
Им усмехнулась чудная жена
И, будто не ступая, побежала.
За нею пламя, как светила хвост,
Летело вниз, потухло в легком беге,
И путников объемлет прежний мрак.
Над их челом пронесся звонкий хохот
И вновь кругом звучит стогульный грохот
И вдоль пути глухие голоса
Из стен пещерных им шептали в уши:
«Храните тайну: если враг про нас
Узнает, мы и сёстры обернемся
В станицу птиц ночных и на куски
Когтями растерзаем ваше тело,
И воскресим, и растерзаем вновь,
И высосем предательскую кровь.
Клянитесь же и в третий раз!» — «Клянемся!»
Внезапно дверь отверзлась — понеслись
Стремительно навстречу тучи дыма;
Сквозь облако вертеп, как смутный сон,
Открылся: семь кумиров, огнь пред ними,
Кругом богов кружилась цепь старух,
И вкруг неё с весёлостью безумной
Цепь юных дев мелькала в пляске шумной.
Незримый хор при заклинаньях пел:
«Перун ли в тучах на крылах Стрибога
Промчится, вслед по радуге сойдут
Белее, бог стад, Купала-плодоносец,
Калядо с миром, Ладо — бог любви,
А где любовь, там благ податель — Даж-бог».
Но смолкнул хор. При входе двух гостей
Распались звенья пляшущих цепей.
Жрец
Добрые гости!
Хор
? Добрые гости!
Ведьмы, русалки! снова двойною
Цепью скачите. Вечно меняясь —
Юность и старость, лето — зима
Пляшут, летят двойной вереницей
Вкруг неизменных вечных богов.
Снова летите птица за птицей,
Шумно кружась двойной вереницей!
Жрец Перунов
Кружитесь вкруг вечно живого костра
? И пойте вечное проклятье!
Низринут небесный в пучину Днепра —
? Проклятье, вечное проклятье!
Все
? Проклятье! Вечное проклятье!
Незримый хор
Горят, гремят небесные проклятья.
Божественный в седую бездну пал,
Но верный Днепр принял его в объятья
И влажными устами лобызал
? Главу стопы его святые;
? И перед тем, кто вержет гром,
? Покорно волны вековые
? Поникли трепетным челом.
Перунов жрец
Костёр, разметанный врагами,
Пылает снова перед ним!
Пусть тушат хладными устами, —
Священный огнь неугасим!
Все
Священный огнь неугасим.
Верховный жрец
Перун! Твой огнь, сокрытый под землёю,
Из недр её пылающей рекою
? На град преступный потечет,
И пепел стен, и прах неверных братий,
Постигнутых стрелой твоих проклятий,
? Как жертву, небу вознесет.
Хор жрецов
Грудных младенцев, непричастных
? Греху отцов,
Несите, ведьмы и русалки,
? Пред лик богов!
Мы на костре сожжём начатки
? От их волос,
Чтоб сын славян богам славянским
? Во славу рос.
Три ведьмы
Мы змеею зашипели
И как вихорь понеслись;
И визгом в теремы влетели,
И детей из колыбели
Мы схватили и взвились.
Все ведьмы
Цепки у ведьмы медвежии лапы,
? Легок наш конь-помело,
Свищем и скачем, пока на востоке
? Не рассвело.
Русалки
? Неслышной стопою
? Касаясь земли,
? Мы руку с рукою,
? Как ветви, сплели.
? Мы песнь напевали
? И в лунных лучах,
? Как тени, мелькали
? На Лысых горах.
? Мы дев заманили
? На песенный глас.
? Вкруг липы водили,
? И с каждой из нас,
? Смеясь, целовались
? Они сквозь венок
? И с нами сплетались
? В русальный кружок.
? Вот сходим. Как птицы,
? Поём и летим;
? Со смехом в светлицы
? Порхнём к молодым;
? То шёпотом сладко
? Над люлькой поём,
? Поём — и украдкой
? Дитя унесем.
Верховный жрец
Святых постриг совершены обряды,
И семь славян богам посвящены!
Да будут их младенческие сны
Исполнены божественной отрады.
Пусть Ладо к ним в видении сойдёт,
Пусть им внушит к богам благоговенье —
И сладкое младенчества виденье
? Глубоко в душу западет.
Хор жрецов
И пусть с колыбели сердце их дышит
Любовью к богам славянских племён,
Пусть каждый младенец имя услышит,
Святейшее всех небесных имён.
Верховный жрец
Есть небеса над небесами
Превыше молний и громов;
Есть звёздный терем над звёздами!
И ни единый из богов
Не преступал его порога.
Судьба! — при имени святом
Во прах поникните челом!
Сама судьба есть мысль Белбога!
Все жрецы
? Обряд свершен.
Верховный жрец
? Теперь распадитесь
? Все звенья цепей:
? Два гостя, ступите
? Пред жертвенный огнь.
? Вопрос ваш я знаю,
? И дам я ответ…
? Русалки и ведьмы!
? По дебрям, горам
? Вы скачете ночью
? Вкруг киевских стен.
? Кто прибыл? Кто прибыл?
Русалки
? На Рудице стан!
Ведьмы
? На Рудице стан!
? И чуждому богу
? В шелковом шатре
? Там молится витязь.
Верховный жрец
? Тот бог не спасёт!
? Запекшейся крови
? Возьмите от жертв;
? Скачите вкруг стана,
? Промчитесь грозой;
? От крови, согретой
? Дыханием уст,
? Вы бросьте три капли
? На витязя стан.
? Там враг, там гонитель
? Славянских богов.
? Русалки и ведьмы,
? По долам, по горам
? Рассейтесь, несите
? Погибель врагам.
Рассеялись. Один верховный жрец
Остался. «Знать грядущее ли жаждешь
Иди за мной!» — Давиду он сказал.
И путников сквозь ряд богов провод
В священный сумрак тихо сходит он:
Чуть светит луч от тлеющего жара,
В крови стоит пред ними Чернобог,
И черепы повержены у ног.
Верховный жрец на угли кинул жупел
И в синий пламень череп положил,
Он шёпотом невнятным заклинанья
Над ним читал. Вот череп почернел,
И наконец опепелились кости;
Вот жрец на них перстом следит черты:
«Внимай, Давид, благоговейным слухом:
Успех тому, кто бодр и силен духом!
Кто чашу яда смело поднесёт
И даст врагу испить её до капли!
Тебе есть путь, но нет полупути:
От робкого и боги отлетают». —
«На всё готов, — ответствовал Давид
В смятеньи. — Я ручаюсь за начало!
Но что конец… как низкие рабы,
Мы при конце зависим от судьбы».
«В свидетели приемлю Чернобога,
Давид! черты по черепу легли
Во знаменье желанного успеха;
Но вспомни: не пришлец из чуждых стран,
Но бог родной успех тебе дарует,
Но бог славян, его ж отвергла Русь,
Затем, чтоб нам, питомцам бранной славы,
Бессильный грек, наш данник, дал уставы;
Признай, люби отеческих богов:
Клянись!» — Давид невольно поднял руку,
Но, как свинец, отяжелела длань
И на плечо боярина упала;
Туряк взглянул с усмешкой на него.
«Ужель тебя христьянский рай чарует? —
Воскликнул жрец. — Но там, средь чернецов,
Ты будешь сир и чужд своих отцов.
Закон христьян не доблесть, а смиренье.
Уже народ женоподобен стал,
И прежде всех сам древний князь Владимир,
Вот первый бич. Ещё иной грозит!
С зари восходят тучи! Обратитесь!
Уже кует оковы гневный бог
И превратит всю Русь с её князьями
В развалины, сцеплённые бичами».
