Поет синеволосая зима
Под окнами сусанинской светлицы…
Приснились — золотая Кострома,
Колокола Ипатьевской звонницы.
Трещат лучины ровные пучки,
Стучит о кровлю мерзлая береза.
Всю ночь звенят запечные сверчки,
И лопаются бревна от мороза.
А на полу под ворохом овчин
Кричат во сне похмельные гусары —
И ляхи, и оборванный немчин,
И черные усатые мадьяры.
«Добро… Пойдем… Я знаю верный путь».
Сусанин будит толстого немчина…
И скоро кровью обольется грудь,
И скоро жизнь погаснет, как лучина.
«Прощайте, избы, мерзлые луга,
И темный пруд в серебряной оправе…
Сколь радостно идти через снега
Навстречу смерти, подвигу и славе...»
Блестят пищалей длинные стволы,
А впереди, раскинувшись, как полог,
Дыханьем снега, ветра и смолы
Гостей встречает необъятный волок.
Сверкает ледяная бахрома.
Сусанин смотрит зоркими глазами
На полдень, где укрылась Кострома
За древними брусничными лесами.
И верная союзница — метель
По соснам вдруг ударила с размаху.
«Скорей стели мне свежую постель,
Не зря надел я смертную рубаху...»
И почему-то вспомнил тут старик
Свой теплый кров… «Оборони, владыко:
Вчера забыл на лавке кочедык
И золотое липовое лыко.
И кочедык для озорных затей
Утащат неразумные ребята.
Ленился, грешник, не доплел лйтей,
Не сколотил дубового ушата...»
Остановились ляхи и немчин…
Нет ни бахвальства, ни спесивой власти,
Когда глядят из-под людских личин
Звериные затравленные пасти.
И вздрогнул лес, и засветился снег,
Далеким звоном огласились дали,
И завершился стариковский век
Причастьем крови и туманной стали.
… Страна могуча, и народ велик,
И для народа лучшей нет награды,
Когда безвестный костромской мужик
Бессмертен, как предания Эллады.
Его душа — в морях спокойных нив,
В простой красе природы полудикой,
Где Судиславль и тихий Кологрив,
Где дышит утро медом и брусникой.
Горжусь, что золотая Кострома
И у моей звенела колыбели,
В просторах, где лесные терема
Встают навстречу солнцу и метели.
1943
