Целовал ее Байрон,
утверждала молва,
и за это любил ее Пушкин
(было ему двадцать два,
а ей едва восемнадцать).
Ах, какой получился славный коктейль
из балканского Кишинева,
где не принимали за иностранцев
ни горячую гречанку,
ни русского африканца.
Ах, какая была весна,
как легко писал молодой поэт
для этой носатой, смуглой, гибкой
Калипсо!
Где это всё?
В монастыре Пятра Нямц
черепа монахов на стеллажах,
совершенно друг другу подобные,
кроме более современных,
чьи портреты написаны маслом по темени —
преподобные лица
над челом с пустыми глазницами.
Отдельно в стеклянной витрине
бурый череп с венком из букв:
ГРЕЧАНКА ДЕВА КАЛИПСО
рядом записка предсмертная:
ГОСПОДИ, ВЕРЮ, ТВОЕ МИЛОСЕРДИЕ
БЕЗГРАНИЧНЕЙ МОИХ ПРЕГРЕШЕНИЙ!
Никто не знает
почему однажды ночью осенней
она под видом послушника
постучалась в мужской монастырь…
А Пушкин —
он в кишиневском парке,
взрослый, серьезный,
голова на колонне —
бронза
на камне…
1948
