Пир удался, но ближе к утру
Стало ясно, что я не умру,
И умолкла воронья капелла;
И душа задремала без сил,
А потом её звук воскресил —
То балканская горлинка пела.
Я очнулся; был чудно знаком
Голос птицы с его говорком,
С бормотаньем нелепых вопросов;
И печаль не была тяжела,
И заря желторота была,
И постели был краешек розов.
Там, в постели, поближе к окну,
Дочь спала и была на жену
Так похожа, что если б у двери
Не спала, раскрасневшись, жена,
Я б подумал, что это она,
А подумал: не дочери две ли?
Пировалось всю ночь воронью,
Вороньё истязало мою
Небессмертную, рваную душу,
И душа походила на пса,
Что попал под удар колеса
И лежит потрохами наружу.
Но возникли к утру на земле
Голос птицы, тетрадь на столе,
И строка на своём полуслове,
И на девочке розовый свет,
И болезни младенческий след —
Шрамик, оспинка около брови.
Этот мир был моим — и знаком
Не деталью, а весь целиком,
И лепился любовью и болью,
И балканская птица была
Туркестанской — и оба крыла
Всё пыталась поднять над собою.
1982
