Когда он не умирает,
а только делает вид,
стоит на пороге рая, ада, Чикаи Бардо и прочего,
он снаружи спокоен. Внутри же него горит
пламя тысяч солнц, пламя страха, чистого, непорочного,
страха смерти. Впрочем, это не точно.
Снаружи Аидова царства мир тих и светел.
Врач говорит, говорит испуганным детям,
рыдающей ли вдове:
– Всё хорошо – на смертном его одре
Смерти нет. Смерть сегодня прийти не смог.
Одни говорят, мол, чудо, другие – Бог,
но с научной точки зрения мы наблюдаем классическую клиническую смерть (это когда за смерть подрабатывает какой-нибудь студент, вероятно, меда). Странное название, учитывая, что клиническая смерть фактически выдаёт иррациональное, клиническое стремление к жизни. Тех, кто к ней вернулся, разумеется.
Итак,
человек пробудет там три-тире-пять минут,
смотря как реанимацию проведут.
Там, конечно, яркий свет, как водится, все дела.
В Бога верил? Предстанет, в чём матушка родила.
Предстал.
Вот, стоят с Богом, смотрят в глаза друг другу.
Так неловко. Пожать ему, что ли руку.
Руку Богу не подают, Бог и сам не подаст руки.
И слово пред Богом мелочь, какое не изреки.
Наше – вошь, голоси ты не голоси.
Богово ж… но у сильного не проси.
Наконец, человек говорит, стушевавшись:
- где я?
Яркий свет окружает престол, непрозрачен, груб.
Бог отвечает, не разжимая губ:
- Может, есть какая-нибудь идея?
Он устал. К нему за день таких штук сто.
Он сжимает пальцами переносицу,
но молчит. Человек говорит:
- постой.
Но вбегает ангел, он странно косится,
шепчет что-то Богу, о чём-то молит.
Тот кивает, кивает и, наконец, молвит:
- извини, заседание переносится.
У тебя времени лишь на один вопрос,
у меня – на один ответ.
Человек напрягает, как может, мозг,
чешет нос, но вопроса нет.
* * *
Круг смертей с возрожденьями неделим;
в хирургической сотни ламп.
Их сияние бьётся о скальпель и
разрезается пополам.
Чу! Один монитор запищал, как Кысь –
медсестра, подавай зажим:
мозговая активность скакнула ввысь,
значит, наш, значит, вытащим!
* * *
Значит, вытащат. Значит, один вопрос,
и скорее. Забудь о странности.
Может, время и есть та слепая ось,
на которой висит пространство.
– В чём, – наконец, отпускает, – смысл
бытия и всего такого?
Бог отвечает.
Уже остыл
свет Его ореола.
Уже не слепят и не жгут глаза,
мягкие лампы залы.
Человек пытается осознать
то, что ему сказали.
Тянется время. А время здесь,
словно подштанники, растяжимо.
Время – итог перемены мест
вышеназванного зажима.
Боже мой, – он хватается и за нить.
– Что? – отвечает Боже.
– Можно всё это вот забыть?
Бог поводит плечами:
– Можно.
* * *
Белый свет переходит под тонкий вой
в очертания лиц, лица.
В этот миг снова станет вдова женой,
дети вновь обретут отца.
Будут дни. У него будет много дней.
В коридорах дымят врачи.
Жизнь продолжится, станет ещё ценней,
но о смысле её молчи.
Есть вопросы, к которым, возможно, ты
не хотел бы найти ответ.
Есть вопрос человеческой пустоты,
на который ответа нет.
