Марьина Роща

Марьина-шмарьина Роща.

Улицы, словно овраги.

Синяя мятая рожа

ханурика-доходяги. Здесь у любого мильтона

снижен свисток на полтона,

а кобура пустая —

стырит блатная стая. Нет разделений, — кроме

тех, кто стоит на стрёме,

и прахаристых паханов —

нашенских чингисханов. Финка в кармане подростка,

и под Боброва причёска,

а на ботинке — зоска,

ну, а в зубах — папироска. В эти прекрасные лица

нас изрыгнула столица,

как второгодников злостных,

в школу детей подвопросных. Каждому педсовету

выхода не было проще:

«Что с хулиганами? В эту —

в ихнюю Марьину Рощу». Норовы наши седлая,

нас приняла, как родимых,

школа шестьсот седьмая —

школа неисправимых. Жили мы там не мрачно —

классные жгли журналы

и ликовали, как смачно

пламя их пожирало. Плакали горько училки,

нас подчинить не в силе, —

помощи скорой носилки

заврайоно выносили. Типы на барахолке —

Марьиной Рощи маги —

делали нам наколки:

«Я из Одессы-мамы». Нас не пугали насмешки

за волдыри и чирьи,

и королевы Плешки

нас целоваться учили. Милая Марьина Роща,

в нас ты себя воплотила,

ну, а сама, как нарочно,

канула, как Атлантида. Нет, мы не стали ворами

нашей Москвы престольной,

стали директорами

школ, но — увы! — пристойней. Даже в учёные вышли,

даже летим к созвездьям,

даже кропаем вирши,

даже в Америки ездим. Но не закормит слава,

словно блинами тёща, —

ты не даёшь нам права

скурвиться, Марьина Роща. Выросли мы строптиво.

Мы — твоего разлива,

пенные, будто пиво,

крепкие, как крапива. Поняли мы в твоей школе

цену и хлеба и соли

и научились у голи

гордости вольной воли. И не ходить в хороших

ученичках любимых

тем, кто из Марьиной Рощи —

школы неисправимых.