О мертвых мы поговорим потом.
Смерть на войне обычна и сурова.
И все-таки мы воздух ловим
При гибели товарищей.
Ни
Не говорим.
Не поднимая глаз,
В сырой земле выкапываем яму.
Мир груб и прост.
Сердца сгорели.
В
Остался только пепел, да
Обветренные скулы сведены.
Тристапятидесятый день войны.
Еще рассвет по листьям не дрожал,
И для острастки били пулеметы...
Вот это место.
Здесь он умирал
Товарищ мой из пулеметной роты.
Тут бесполезно было звать врачей,
Не дотянул бы он и до рассвета.
Он не нуждался в помощи ничьей.
Он умирал.
И, понимая это,
Смотрел на нас и молча ждал конца,
И как-то улыбался неумело.
Загар сначала отошел с лица,
Потом оно, темнея, каменело.
Ну, стой и жди.
Застынь.
Запри все чувства сразу на защелку.
Вот тут и появился соловей,
Несмело и томительно защелкал.
Потом сильней, входя в горячий пыл,
Как будто сразу вырвавшись из плена,
Как будто сразу обо всем забыл,
Высвистывая тонкие колена.
Мир раскрывался.
Набухал росой.
Как будто бы еще едва означась,
Здесь рядом с нами возникал
В каком-то новом сочетанье качеств.
Как время, по траншеям тек песок.
К воде тянулись корни у обрыва,
И ландыш, приподнявшись на носок,
Заглядывал в воронку от разрыва.
Еще минута - задымит
Клубами фиолетового дыма.
Она пришла обескуражить день.
Она везде.
Она непроходима.
Еще мгновенье - перекосит
От сердце раздирающего крика.
Но успокойся, посмотри: цветет,
Цветет на минном поле земляника!
Лесная яблонь осыпает цвет,
Пропитан воздух ландышем и мятой...
А соловей свистит.
Ему в
Еще - второй, еще - четвертый, пятый.
Звенят стрижи.
Малиновки поют.
И где-то возле, где-то рядом,
Раскидан настороженный
Тяжелым громыхающим снарядом.
А мир гремит на сотни верст окрест,
Как будто смерти не бывало места,
Шумит неумолкающий оркестр,
И нет преград для этого оркестра.
Весь этот лес листом и корнем каждым,
Ни капли не сочувствуя беде,
С невероятной, яростною
Тянулся к солнцу, к жизни и к воде.
Да, это жизнь.
Ее живые звенья,
Ее крутой, бурлящий водоем.
Мы, кажется, забыли на
О друге умирающем своем.
Горячий луч последнего
Едва коснулся острого лица.
Он умирал.
И, понимая это,
Смотрел на нас и молча ждал конца.
Нелепа смерть.
Она глупа.
Тем
Когда он, руки разбросав свои,
Сказал:
Ребята, напишите Поле
У нас сегодня пели соловьи".
И сразу канул в омут
Тристяпятидесятый день войны.
Он не дожил, не долюбил, не допил,
Не доучился, книг не дочитал.
Я был с ним рядом.
Я в одном окопе,
Как он о Поле, о тебе мечтал.
И, может быть, в песке, в размытой глине,
Захлебываясь в собственной крови,
Скажу:
Ребята, дайте знать Ирине
У нас сегодня пели соловьи".
И полетит письмо из этих
Туда, в Москву, на Зубовский проезд.
Пусть даже так.
Потом просохнут слезы,
И не со мной, так с кем-нибудь
У той поджигородовской
Ты всмотришься в зеленый водоем.
Пусть даже так.
Потом родятся
Для подвигов, для песен, для любви.
Пусть их разбудят рано на
Томительные наши соловьи.
Пусть им навстречу солнце зноем
И облака потянутся гуртом.
Я славлю смерть во имя нашей жизни.
О мертвых мы поговорим потом.
