В исключительном по щедрости тумане
скрылся город, пооглох, и присмирел,
всеми арками – глазницами букраниев –
как на истинную невидаль, смотрел.
О началах и концах умолкли споры,
заморочило отменно целый свет.
Без моста стоят гранитные опоры,
да и берега другого словно нет.
Рать морская всё охотнее зевает,
спит Меркурий, к Навигации приник.
То возникнет отдалённо, то растает
бледно-синий Исаакия двойник.
В заповедность заколдованную – веришь!
Вот огни плывут и гаснут навесу.
Или это заблудившиеся звери
серый мох на головах своих несут?
Два фиванца по-над каменным карманом
не заглядывают в Невский водоём,
до отвала наедаются туманом,
этим мутным отрубейным киселём.
Скучно липы проступают из-под плёнки
как замученный гербарный архетип.
Псина – бережно расходует силёнки
в узнавании привычного пути.
То сожмётся, то затопчется тревожно –
сердцу тошно на пустынном берегу.
Гонит морок, кислый морок, невозможный –
в узы пледов и халатов, к очагу.
Всё покажется приветливей, живее
двор-колодец, непарадный островок.
Дикий Кронос никого не пожалеет,
срочно мёда в звонких чашах ар-нуво!
Сочинить ему одических хвалений,
с пиететом позабавить старика.
Пусть куда-нибудь летит без сожалений
и сокрытое вернёт наверняка.
Вновь проявятся в орнаментах и шпилях
оба берега разбуженной Невы.
Их в молчании торжественном хранили
ни на миг не одураченные львы.
Все засовы бодро Питер открывает,
направляет вечный ток железных тел.
В полдень без толку висит луна кривая,
будто с ветром чей-то шарик улетел.
