ВАГОННОЕ
В нелепой голости зимы
не голоса, а отголоски,
и шар земной не круглый, – плоский,
и заморожены умы...
и нет восторженных речей
в пугливой сонности рассудка,
дней нет, – есть только ночи в сутках,
а ночи всё скучней, скучней...
Миры сомкнулись в тишине.
Растаял звук. Не шарит эхо.
Я, кажется, уже приехал
туда, где даже летом снег...
И только ломкие следы
напоминают: было, было...
Идёт замена шила мылом –
в том нет ни горя, ни беды.
Апрель позванивал слегка
в ушах. Весна. Любви не жалко.
Зима ушла походкой валкой.
Я – сын весеннего полка...
В ПРЕДЧУВСТВИИ КАРЕЛЬСКОГО ЛЕТА
Холодным, стылым летом облака
вползают в окна, втискиваясь в душу,
и кажется – слетает день с катушек,
вонзаясь в ночь подобием клинка,
взрезая плоть пространства на лету,
и время стынет в промежутке суток,
как стынет чай, заваренный так круто,
что делит жизнь на эту и… на ту…
Ворчанье в пыль вминает разговор
и мы молчим все чаще, - нет резона…
и ходим все по кругу, будто в зоне,
неся, увы, всенепременно вздор…
Никто не слышит - даже в пустоте,
и нет прощанья так же, как и встречи,
и ждешь чего-то, только думать нечем…
они бездарны, да и мы… не те…
***
Закончится скоро недолгое лето…
закончатся споры о том и об этом…
и вздрогнет крылечко от женского смеха,
и звука осколок откликнется эхом.
По лунной дорожке – короткой и яркой –
две юные бошки – почти… перестарки…
пройдут, – неизменно твердя про закаты…
они – неприметны, до корочки сжаты.
Они не уходят – уходят другие…
в их тонкой природе все звуки… глухие.
Они не устали от этого звона…
но звуки печали отнюдь не вне зоны.
Хоть просятся в уши минорные ноты,
их звонкие души так просят полета.
Летите, летите… Вас встретит в тумане
наш вечный Проститель… И он не обманет.
ТИШЕ…
Тише, тише, — говорите тише:
кому надо, тот услышит,
только бы да Богу в уши, —
не хочешь, — не слушай.
Было, было, — только с ветром стылым
улетело, — сердце ныло
от неведомой тревоги —
короткой дороги.
Было лето, только осень где-то
ждет, пождет, но нет ответа…
и строка неумолимо
пролетает мимо.
Тише, тише, — говорите тише:
это наши души дышат…
Жить бы нам не одиноко
до самого срока.
СОЛО ДЛЯ ДУШИ
В осколках пьяного стекла
кривлялись рожицы поэтов,
в них жизнь как будто бы текла
и не о том, и не об этом;
она в цветных стекляшках дух
раздваивала и кружила,
расплескивая пены пух
и распуская в нити жилы…
И в этом омуте миров
душа тонула в одночасье…
я был и болен и здоров,
хотя не целым был, а — частью…
А жизнь кружила и влекла
в неведомые мне пределы,
она была и не была,
хоть на ушко мне песни пела…
Я жду без малого — сто лет:
скрипят безбожно половицы…
и тень на письменном столе —
что заставляет сердце биться.
БЕЛАЯ НОЧЬ
В июне ночь белеет полотном,
трещит кузнечик, расставляя звуки,
и куст сирени тает под окном,
и расплавляет огоньки разлуки,
и капельки дождя, – прости, –
не могут дать сейчас благословенья
на то, что выбраны тобой пути,
которым нет ни капельки сомненья…
Я слышал где-то и… поймал мотив…
слова летали, залетали в уши…
по крыше дождь стучал свое «прости»
и исчезал, ответа не дослушав…
Я слушал дождь: в наивной тишине
моя бессонница утрачивала силы…
и видел я, что кто-то там в окне
все звал меня… Все это было… было…
***
Уходит день. В ночи одни вопросы.
Не тает снег. И корочка хрустит.
Глаза в ночи немножечко раскосы.
Любовь нечаянно, но, все-таки, грустит.
Висит луна – не лампочка, а лампа.
Немой подъезд. Чуть эха. Шепоток.
И тень моя – растрепанным эстампом
на стенке грязной – знай сверчок шесток.
Сугробен двор. Поземка. Я причастен
к вершенью судеб в комнате пустой.
И даже жить – могу решать отчасти.
Жизнь приняла, но, вроде, на постой.
Уходит день. Бессонница на страже.
Туманны мысли. Рвется сути нить.
Спокойной ночи – мне никто не скажет.
Забыться и… за все весь мир простить.
