Екатерининский канал чертовски прав
и величавостью и привкусом расправ.
Его излом природный бережно хранит
счастливцев души, обращённые в гранит.
Блестящий, чудный, многоликий и живой,
летят шары и купола над головой;
фигуры в бронзе у фонтанов и колонн,
"чего изволите" – на крыше саксофон …
Но дело – после, и о суетном – потом,
бегу решительно в судёнышке простом,
сегодня весел бородатый рулевой,
сам вдохновлённый за штурвалом Ахелой.
Сжимаю мелкую монету в кулаке,
легко пройдём от "перспективы" по реке.
И тут себя вполне уместно ущипнуть,
квартет грифонов золотых укажет путь.
Знакомых улиц на витке очередном
нам открывается рукав за рукавом,
где от парадной до другой всего-то век,
и безнадёжно жив мечтатель человек,
где слух и зрение свободны от толпы,
но слышен топот поистёршихся копыт.
Окно, другое оживляет силуэт –
герой, как призрак, и в молчании – поэт.
Над лёгким мостиком четвёрку белых львов
завидный мастер умудрился рассадить,
вот-вот коснутся молоточки их голов –
не опечаленную струнность разбудить.
Вот – прежний рынок обрядился в изумруд,
о нём исполнен мемуарный чей-то труд,
а гиды тычут не туда, твердят не то,
им навсегда известно, сколько здесь мостов.
Стремится к небу, словно рощица весной,
фарфор торжественных фасадов расписной,
ныряет в облако румяный, смелый "шпиц" –
весьма разумное роскошество цариц.
Екатерининский канал чертовски прав,
не отыскать нигде волнительней "канав".
Здесь самый сонный из устроенных углов –
свидетель многих озарений, дел и слов.
Вдруг ненадолго отлучится Ахелой
(кормило чуткое оставит мне одной) –
с прелестной Терпси тет-а-тет поговорить,
всё Мельпомене слово в слово повторить.
На обстоятельства их бед махну рукой,
не полагается мифическим покой.
Пусть будет тайное в судьбе нескучной их –
для настроения романсов городских.
...Липы шепчутся запылённые,
...реки водами движут сами,
...бабы крестятся не влюблённые,
...и молельщицы все с носами.
Но в час заветный осмотреть водораздел
выходит мастер корабельных славных дел.
Он снова слышит, на минутку загрустив,
воспоминаний дальних собственный мотив.
Жаль, это русло не встречается с Невой,
он сел на ростру бы не спящею совой,
и растревожил эту ткань стеснённых вод,
и распахнул бы всех мостов пологий свод,
направил парус снисходительных богов
к черте "полунощных" и диких берегов!
Настал черёд, и невозможное сбылось,
он отправляется! – в туман, как повелось.
А тот, кто выстроил легенду и сберёг,
опустит в детскую ладошку якорёк.
