Имя богатства

В Комолово, как и в любом другом городе, как и в любой стране, да что уж там, — как и во всем мире, деньги переходили из рук в руки с невероятной скоростью и обменивались самыми разными людьми на самые разные товары и услуги.

В этом неиссякаемом круговороте финансов существовала одна необычная рублевая монета, которая по необъяснимым причинам нигде не принималась. В магазинах электроники она обязательно не помещалась в кассу, в такси делала сумму на рубль больше, чем нужно, а в супермаркетах ни один кассир не мог сковырнуть ее с тарелки.

Несчастная монета часто вываливалась из кармана и ее обязательно подбирал школьник, который потом не мог купить сигареты, потому что рубль терялся в кармане и продавщица успевала разглядеть у подростка детские щечки.

Если бы монетам можно было давать имена, то эта точно бы звалась Пашей, потому что в Комолово какое-то время жил один удивительный человек с точно таким же именем.

Обычные люди от Паши никогда ничего не ждали и ничего у него не просили, потому что он был грязным, плевался нечищенными зубами и ходил в смешной красной кепке. Ну, и отчасти из-за того, что он был бомжом.

Уклад своей жизни Паша объяснял грустной фразой, чем-то походившей на бедные глаза святого: «Я так сильно хотел бдзнуть и взлететь к небесам, что с перепугу обосрался». Усугубив таким образом конфликт с гравитацией, он избрал своим домом сырую почву, горячий асфальт и холодный бетон.

Прохожие, каждый день делавшие вид, что Паши не существует, удивились бы, узнав, что комоловский бомж был образованным человеком. Паша любил стихи, разбирался в православии, умел варить кислоту и знал испанский язык, потому что его бабушка была лингвистом. Но ни один человек об этом не догадывался — а если бы и догадался, то не стал бы проверять.

Единственными, кому было дело до Паши, были бандиты. Выполняя их просьбы и меняя свое здоровье на гроши, он слыл среди преступников честным человеком, который не погружается в детали и делает все тихо, быстро и разумно. Особенно уникальным такое сотрудничество выглядело на фоне удивительного свойства, если не дара, Паши, которое он тщательно от всех скрывал. Дело в том, что этот на первый взгляд ничем не выдающийся бомж, по несколько раз пересчитывающий монеты у ларька с устаревшими газетами и дешевым пивом, умел материализовывать деньги в любых количествах и любыми доступными на 1997 год купюрами.

Тем не менее, свой невероятный навык Паша не использовал — даже в моменты самого страшного отчаяния он не соткал из воздуха ни единого рубля. Однако бывали случаи, когда деньги появлялись сами собой, без приказа и, чаще всего, в самое неподходящее время. Словом, одна такая случайность и привела Пашу к беде.

Ночью, рассчитываясь с бандитами на лавочке, он передавал им все, что два часа назад получил от неизвестных людей в масках. Когда подсчет денег закончился и все поднялись, чтобы пожать друг другу руки, Олег Алексеев по кличке «Гоголь», глава самой молодой преступной группировки в Комолово, заметил небольшую пачку купюр прямо там, где только что сидел бомж.

И вот, направляясь в лес в багажнике немецкой машины, Паша был готов проблеваться, но вместо этого кричал:

— Слушай меня, Гоголь! И запоминай! Потом напишешь, и выдумывать ничего не придется!

Уже позднее, когда Олег Алексеев завязал с преступностью, занялся литературой и постарел, он писал в своих мемуарах, опубликованных после смерти:

«…Женька, водитель, предложил мне пристрелить Пашу не доезжая до леса, прямо на обочине, но я отказался, потому что мне было интересно послушать бомжа. Его жизнь складывалась словно из неподходящих друг к другу осколков. В четырнадцать лет умер последний его родственник — бабушка, — и Паша ступил на кривую. В Приплачущей церкви его приютил батюшка и дал там работу. В это же время Паша познакомился с Викой, молодой алкоголичкой, которая просила подаяния у церкви. Он тайком водил ее в комнатушку, выделенную батюшкой, и спустя полгода влюбленные превратили дарованное помещение в самый настоящий притон. Когда батюшка узнал об этом, он недвусмысленно намекнул Паше, что тот самая законченная и неблагодарная свинья на свете: «Забирай свою шлюху и проваливай отсюда. Либо плати за аренду комнаты». Да, прямо так и сказал. Ну а Паша никуда не пошел и платить не стал. Он закрылся между двумя створками и держал их, пока батюшка, в прошлом военный, не выдернул их и не пробил пашиным лбом стекло. В эту секунду Вика испарилась, да так и не нашлась. Спустя год одиноких скитаний, каким-то пешеходным чудом, Паша переместился из Комолово на Кубань и там спился до совершенного дебилизма. Трезвея только по случайности, к семнадцати годам он допился до того, что не смог сопротивляться милиционеру, схватившему его у цирка. Паша признался, что то задержание было самым непримечательным задержанием среди других ежедневных непримичательностей, связанных с поимкой провинившихся малолетних преступников, но, тем не менее, состоялось оно по делу…».

— Я зашел в будку перегреться, а там охранник, шкура здоровая, килограмм девяносто, встает, меня за шею хватает, на пол валит, коленкой мне на грудь надавливает, достает трубу из-под лавочки и говорит: «Я тебе сейчас всю башку разобью». Я говорю — за что? За то, что погреться хочу? А он: «Погреться!? Сто рублей!». Потом трубу назад закатывает, садиться на лавочку, а я из заднего кармана «бабочку» достаю и в него кидаю, как в мишень.

— Умер охранник? — спросил Гоголь.

— Умер, конечно. — ответил Паша из багажника. А потом добавил: — Так и запишешь, пидорас!

Темный лес по обеим сторонам дороги и звездная полоса сверху создавали ощущение, что они передвигаются по дну оврага. Уже позднее, в своих мемуарах, Олег Алексеев, описывал это так:

«…Темный лес по сторонам и звездная полоса сверху создавали ощущение, что мы передвигаемся по дну оврага. Паша просил получше запомнить его историю, иронизируя над моей кличкой и не догадываясь, что на самом он предсказывал будущее. Одна из его историй оказалась для меня настолько личной, что я онемел. После отсидки Паша оказался на Кавказе, и там его взяли в плен аварцы. Они заманили его жирным барашком и обещанием пострелять из автомата. Угостившись чачей и барашком, спустив две обоймы, Паша отверг предложение работать за большие деньги вором чужих овец, и утром проснулся на сене в глубокой яме. Спустя два дня у аварцев случился праздник, и они спустили к нему на веревке кастрюлю с бараниной и бутылку спирта. Паша поел, выпил, а потом разбил бутылку и накопал себе лестницу…».

— Вылезаю я и вижу, что аварцы сидят у костра и что-то гомонят. — машина забуксовала и Паша забился о стенки багажника. — Блять! Решил я обойти с другой стороны. Только повернулся, и вижу, у ямы парень спит, а на ноге цепь. Да блять! Я бухой был от чачи, и трогать его не стал, ушел. К трем часам ночи спустился с горы и вышел к лодочной станции. Лодки не пристегнутые были, я в одну залез и погреб. И вот я плыву, а море чёрное, как черный агат, волны огромные, лодку качает. Начался шторм, гроза, дождь пошел. Собрался я умирать, лег в лодку, ну и уснул с перепоя. Просыпаюсь утром весь мокрый, пол-лодки воды, весло уплыло. Сажусь, смотрю по сторонам, а вокруг нету ни-ху-я. Просто ничего. Весь день я воду вычерпывал, а ночью лежу, замерзаю, начинаю потихоньку отключаться. И вдруг прожектора на меня светят. Я привстаю, оглядываюсь, а там два катера. Береговая охрана. Я почти до нейтральных вод доплыл. Меня перегрузили, лодку бросили и вписали мне статью за незаконное пересечение границ.

— Отсидел? — спросил Женька.

— Полгода поселка.

Олег Алексеев слушал бомжа и смотрел в лобовое стекло. Фары не горели — вокруг была темнота. Уже позднее, в мемуарах, он описывал свои ощущения так:

«…Эта история пробила меня насквозь и напомнила о моем сумасшедшем отце, который променял наше семейное счастье на выдуманного кита. Я уже рассказывал, как он ездил на наше местное озеро, и как там, в тайне от всех, проводил долгие часы, сидя в разваливающейся лодке и разговаривая со своими галлюцинациями. Так вот, эта история словно оголила мое уязвимое место, и я застыл, поверженный затихшей болью, стыдом и страхом, что кто-то узнает о моем отце и будет надо мной глумиться. Из собственных мыслей меня выдернул голос Паши. Он стучал кулаком по внутренней части багажника и кричал: «Запоминай, Гоголь! Такого больше никто не расскажет!..».

— Теперь стих, сволочи! — завелся бомж. — Грустный, но правдивый. Потом поймете, к чему я рассказываю. — Он откашлялся, словно выплюнув колючую проволоку, и начал:

В старой деревушке «Красный сандалет»

Со своей старушкой жил бродяга-дед.

С малых лет Егорку довелось растить,

Научил он внука по-блатному жить.

Стало восемнадцать, и Егорка сел,

Никогда он в жизни срока не имел.

Пишет внука деду горьки письмена:

Отправляй мне старый, сыр, и молока,

Если нету денег, подскажу, где взять —

Завали корову, в рот ее ебать!

Пишет деда внуку тоже письмена:

Если хочешь, внука, сыр и молоко,

Подскажу, где взять — подворачивай очко.

Если непутевый — нехуй блатовать,

Будешь ты, Егорка, спички подавать.

Хуй мой весь в заплатках, но еще стоит,

И тебе с ним встреча тоже предстоит!

— Дед внука изнасиловал, что-ли? — спросил Женька.

— Да причем тут «изнасиловал»! — ответил Паша. — Стих о нажитом, о ценном! О памяти! Так вот, к чему я все это рассказываю… Ты запоминаешь, кстати, Гоголь?

— Записываю. — сказал Олег. Позднее, в его мемуарах, эта история звучала так:

«…Волею бродяжничества Паша оказался в поселке Лазаревское. На весь поселок приходилось две водокачки и одна единственная свободная алкоголичка Маша. С ней Паша и сдружился. Первое и последнее их разногласие было следующим: гуляя вечером по поселку, Паша захотел пить, а Маша захотела голубого мороженого. Разойдясь на поиски своих желаний, они больше никогда так и не встретились.

До водокачки было далеко, поэтому Паша пошел к ближайшему дому. Найдя единственную открытую лоджию, он сухим криком попросил воды, но никто ему не ответил. Он покричал еще, но воды так и не получил. Тогда он залез во внутрь и осветил помещение зажигалкой. В дальнем конце лоджии заблестели пять тысяч долларов, триста тысяч русских рублей и полстакана золота…».

— Нихуя себе воды попил, думаю. — сказал Паша. — И вот, стою я, смотрю на эти деньги, и понимаю, что ни за что их не возьму. Не потому, что честный, а потому что не предам самого себя. Вот вы, гнилюги, все играете свои роли — бандитские, семейные, рабочие, но пообещай вам богатство, вы сразу все свои роли побросаете. А я ничего не брошу и со своей ролью останусь до конца. И вообще, я хотел попить, а не денег. Но, видимо, роль моя — быть проклятым на борьбу с самим собой, потому что с самого детства я умел наколдовывать деньги.

— Это мы уже слышали. — сказал Женька.

— А вы не верите, да? — ответил Паша. — Знаю я вашу веру! Она не сильнее, чем жажда наживы. Не получите вы от меня ни единой копеечки! Я ни разу не воспользовался своим умением — даже когда меня не пускали погреться! Ты, Гоголь, напишешь все, что услышал, и думай об этом до конца своей подлой жизни. А свою я вам оборвать не позволю. Хрен вам вшивый, а не определение судьбы моей славной роли! Я умру сам, поняли?

Наступила тишина. Спустя две минуты Паша нарушил собственное молчание. Словно скопив в себе всю ненависть и обиду, он тихо сказал из багажника:

— Все, я умираю.

Женька посмотрел на Олега, улыбнулся и помотал головой. В многотомных мемуарах этот момент был описан так:

«…Паша сказал, что умирает и затих. Как самый настоящий ребенок. Я смотрел на свои колени и думал о том, что этот безумный бомж абсолютный выдумщик, и что своими невероятными историями он не сможет оправдать махинации с моими деньгами. В долгожданной тишине мы подъехали к нужному месту и открыли багажник. Паша лежал с открытыми глазами и скорченным ртом. Женька схватил его и кинул на землю. Бомж упал, как сырая тряпка и только тогда я понял, что он действительно мертв. Мы закопали его у березы, а когда стали убирать лопаты в освободившийся багажник, обнаружили там рубль. Женька убедил меня, что он выпал из какой-то денежной сумки…».

Монету Олег Алексеев забрал себе, но никаких странностей не заметил, потому что расплачивался исключительно пятитысячными купюрами, а всю мелочь отдавал дочери.

Зато ему на всю жизнь запомнилась небольшая кучка земли, которая ударилась о лоб Паши, скатилась на кончик носа и окончательно скрыла под собой образ старого блуждающего бомжа. Олег Алексеев написал об этом в своих мемуарах и больше в них Паша не упоминался.

Те немногие, кто помнил его смешную красную кепку, забыли о нем задолго до того, как Олег Алексеев умер. А потомки, читающие рукопись, променяли отрывок с бомжом на более занятные истории.