Облик седьмой. Грифон

Чародейка вернулась из ратуши злая, как… как кот, вышвырнутый хозяйкой из окна на улицу… как хозяйка, лучшее кружево которой разорвал этот кот… как прохожий, на голову которого шлепнулся этот кот… как молочница, которую сбил с ног этот прохожий, так что она пролила молоко… как старуха, поскользнувшаяся на пролитом молоке и сломавшая свою единственную клюку…

Короче, Дебора была зла, как вся эта компания вместе взятая!

Она говорила с бургомистром. Она постаралась убедить его отменить дополнительный налог на тех, чей заработок был меньше размера этого налога. И, увы, она решила чуть-чуть применить магию. Совсем капельку. Чтобы сделать бургомистра подобрее.

И он охотно согласился. И в порыве человеколюбия даже поднял сумму минимального налога – то есть освободил от него еще десятка два семей. Благородным образом увеличив налог с состоятельных мастеров, в том числе и магов.

Так этого мало! Сплетя пухлые пальчики, бургомистр добросердечно заявил, что, конечно, лишние выплаты – это будет затруднительно для госпожи волшебницы, и поэтому, чтобы облегчить ей платеж, город в его лице заказывает ей большой фейерверк к празднеству по случаю… («…обновления крыши ратуши», – буркнула про себя Дебора). Ну а оплата этого заказа как раз и пойдет на погашение дополнения к дополнительному налогу.

Выражение лица бургомистра ясно говорила: он искренне считал, что действительно сделал доброе дело!

Дебора не знала, как расскажет об этом Мануэлю. Ведь он же ясно сказал: нельзя применять магию против таких существ.

Браться за работу над фейерверком Дебора не спешила. Прямо скажем, в ее сегодняшнем состоянии прикасаться к пороху было самоубийством. В самом прямом смысле.

Она села за книгу… но глаза скользили поверх букв.

Золотое сияние грифона отвлекло ее от безуспешного чтения.

Свет был необычен: неярок, но как-то особо плотен, будто комнату наполнял туман. Очертания золотой фигурки и стола исчезли в нем.

Этот густой свет был мягким – и не спрашивайте, как свет может быть мягким и густым! Злость Деборы в нем просто растворилась – как тонкая корочка льда под весенним солнышком. Бургомистр с его «добротой» показался ей такой мелочью, которая не стоила и минуты переживаний.

Чародейка улыбнулась.

Словно дождавшись этого ответа, свет сгустился еще больше, обретая облик – сначала призрачный, а потом телесный.

На полу стоял грифон.

Полупес – полу-орел, он сейчас плотно сложил крылья, отчего казался обычной большой собакой.

Подошел к Деборе, положил голову ей на колени и сказал:

– Я возвращаюсь.

– Правда?! – всплеснула руками.

– Да. Дней через десять буду дома.

Она не нашла, что сказать. Хотелось кричать от радости, хотелось объяснить Мануэлю, насколько ей не хватало его все эти месяцы, и что даже дружба с Францеской – это отчаянный способ заполнить пустоту, и как она счастлива, когда он дома, просто дома, и…

Но Мануэль не позволял бурного проявления подобных эмоций ни себе – ни ей. Так что Дебора просто прошептала:

– Приезжай поскорее. Я очень-очень жду.

– Да, – мудрые пёсьи глаза смотрели совершенно по-человечески. – Затем и надо разлучаться, чтобы напомнить себе, как мы нужны друг другу.

Рот пса не открывался, голос Мануэля просто звучал в сознании Деборы:

«Знаешь, я понял сейчас одну нехитрую истину. Раньше я думал, что свобода – это возможность уйти. Улететь куда крылья несут, сбросить все обязанности, перечеркнуть всё прошлое. Кто способен на это – тот свободен. Кто не способен – тот раб. Раб серых будней.

Меня действительно ждали в Равенне, я действительно был нужен Бенедикту – и всё-таки я уехал, чтобы вырваться на свободу.

А сейчас я понял, что тот, кто гордо не связан ничем, – он не свободный. Он бездомный. Неважно, есть у него где-то родной очаг и семья, – у него нет дома в душе. Ему некуда и незачем возвращаться. Его просто несет по воле ветра. И нечем ему гордиться… с равным успехом калека может гордиться тем, что у него нет ноги.

Моя свобода – это ты. Не этот город, хоть я и нужен тут. Не эти стены, хотя они и завалены под потолок необходимыми мне вещами. К ним можно не возвращаться еще очень долго … Но к тебе – я должен.

Только ты придаешь ценность всем моим порывам. Без тебя они – лишь метания.

Свобода оказалась очень простой штукой: уходить – чтобы возвращаться. И возвращаться – чтобы уходить».

Дебора слушала его, как завороженная: настолько откровенен, настолько сердечен Мануэль был впервые. И она совершенно не понимала, как отвечать на это. Но в последней фразе была зацепка – и чародейка изрекла в притворном гневе:

– То есть как – «уходить»? Еще вернуться не успел, а уже про новый уход говорит! Ты не грифон, ты… ты… свинья крылатая, вот ты кто!

Грифон кивнул с видом полного согласия.