Рычит мотор

Вишневая колымага стояла за домом, приткнувшись к стене гаражной «ракушки». Судя по всему, стояла настолько давно, что превратилась в элемент ландшафта. В некоторых местах железо было проедено ржавчиной насквозь. Гриша с сомнением дернул дверную ручку, забрался в салон. Душный воздух провонял ароматами картонной елочки. На панели лениво качнула головой выгоревшая пластиковая собачка.

Еще одна псина…

Ульяна запрыгнула на сиденье с другой стороны, поерзала, устраивая на коленях набитый каким-то барахлом рюкзачок. Тот самый, розовый. Долго хлопала дверью, пока не поняла, что защемила подол кофты. Наконец уселись.

– Ну?

– Что «ну»? Думаешь, мы уедем?

Гриша провернул в гнезде зажигания ключ, и несмотря на его опасения, двигатель отозвался, заклокотал гулко и надсадно.

– Уедем, – резюмировала Ульяна. – Если ты водить умеешь.

Гриша умел. Он уже был за рулем. Не на дороге, конечно. Только на городском пустыре за гаражным кооперативом, но для начальных представлений хватило. Лишь Ульяна все не унималась.

– А вдруг нас остановят?

– В такую рань?

– Тем более.

– Прикинемся случайными прохожими.

– Я серьезно…

– Ну откуда я, блять, знаю!

Гриша стиснул руль, понимая: сейчас либо заплачет, либо сорвется и натворит всяких глупостей. Первое он не мог позволить при Ульяне. Второе – тем более…

Кое-как развернувшись, выехали со спящего, неживого двора, поплутали темными улочками, свернули на исполинскую мрачную эстакаду.

Ульяна молчала, зябко обхватив плечи, но оживилась, стоило исчезнуть из вида знакомым домам района.

– Нам совсем чуть-чуть по шоссе надо. Дальше поворот на Икшу и бетонка, по ней без проблем проедем. Там деревни, никто не спросит, откуда, куда, кто.

Гриша не ответил. Снова прикинул, можно ли было поступить иначе. Без бегства. Усталость наваливалась на спину, сказывались позавчерашняя ночь рваного, тревожного сна в тряске автобуса и сегодняшняя бессонница.

Вереница фонарей убегала вдаль, растворялась в холодном утреннем тумане. Казалось, на горизонте дрожит огонек свечи. Как в храме или на подоконнике, когда долго ждут человека домой.

– Знаешь, а вы ведь с ним очень похожи… Ты и Валера, – внезапно произнесла Ульяна. – Он у меня тоже в жизни появился, когда все пошло наперекосяк… Брат чуть не умер. У него аллергия на орехи, а я арахисовую пасту купила, случайно оставила на столе. Он дорвался. Мама сказала, из-за меня. Спровоцировала. А он знает, что нельзя, и все равно съел. При чем тут я?

«Так вот из-за чего ты цеплялась за его жизнь… Последствия зашлифовать, язвочку на сердце заживить. Вину, которой на тебе и не было…»

– Наверное, она просто испугалась очень. Я сейчас понимаю, но тогда прямо вечером сумку взяла и ушла, якобы за хлебом. Зима была, мысли такие смешные и глупые лезли, – Ульяна улыбнулась. – Думала, вот замерзну, будете знать. Прощения попросите. Гриш, а ведь родители у меня ни разу прощения не просили. Только я у них. Каково, когда извиняются? Мы же тоже обижаемся и тоже бываем правы. Дети, ну. Которые отрицают свое предназначение, которые глупые, безответственные, в которых одна придурь. Ну, или как папа говорил? А?

– Не знаю.

Гриша думал, прав ли будет он, затевая изначально провальную игру. Даже если приедут в деревню, что станут делать? Как покупать еду? Как жить, на чем спать? Там, наверное, даже электричества нет. И куда денется решимость, когда зверь под сердцем сколупнет тонкую розовую корочку надежды?Потребует своего. Выгнет, выпотрошит и погонит обратно в город. Хоть пешком, хоть на карачках.

– Ну, значит, вечер уже, темно, я подружке позвонила, хотела попроситься ночевать, а Ника говорит, типа парень ее за мной подъедет, не бойся, все нормально. Она раньше парней меняла, как перчатки, но я почему-то успокоилась сразу. Казалось, че терять. А Димка на тусу собирался, выслушал меня и предложил поехать вместе, развеяться. Дальше я тебе рассказывала. Ну, как мы с Валеркой познакомились. Он во мне человека разглядел, говорит, красивая, умная девушка, а глаза – как две рыбки в зимнем пруду. Представляешь, прям так и сказал! «Холодно, а жизнь все равно в глубине плещется. И надежда…» А потом я увидела: ему нужно помочь. Мама говорила, не все имеют право быть спасенными. Мне кажется, она ошибается. Без помощи мы бы давно в животных превратились… Ты меня слушаешь вообще?

Гриша повел плечом, будто признания Ульяны царапнули его сквозь кофту.

– А право спасать? Я имею в виду… – он запнулся, прочистил горло. Странные вопросы бередили душу, больно кололись внутри, требовали найти ответы, которых у Гриши не было. – Ему надо так?

Вспомнилась история с Соней, и субтитрами к ней – слова Мигеля: «Думаишь, ты наркотики людям продаешь? Нэ-эт, ты им удовольствие продаешь, дарагой, даешь живыми себя пачувствовать…»

Вот и Соня – хотела жить, а убилась. Но ведь хотела. Сама. Никто за руку не тянул.

Можно ли понять, когда ты действительно нужен? Где спасать, а где не мешать, отойти в сторонку, не делаясь виновником промашек и неудач? Тем, про кого скажут «Ты все устроил. Кто тебя просил вмешиваться?!»

Родители Ульяны настаивали на своей правоте, лучшего для дочери желали, но так и не поняли – что для нее лучшее? Нужно ли ей их лучшее? Или придется искать свое, ошибаться, бить шишки?..

Разве не она сказала?

«Будешь отговаривать? Укорять? Только скажи: ты кто такой, чтобы советовать, как мне жить?!»

Думала ли Ульяна, что услышит то же самое, возвращая Валерону нормальную жизнь?

«Разве ты имел право решать? Пр-р-ридурок!..»

Гриша стиснул зубы, остервенело ударил по рулю. Потом еще раз и еще. Машину резко кинуло в сторону. Ульяна вскрикнула.

– Осторожней! Что на тебя вообще нашло?!

Они летели по пустому шоссе под сотню. Дохлая шестерка, наверное, выжимала последние силы. Противостояние: кто первым откинет копыта ­­­– она или они, когда столкнутся со столбом, сплющатся о дорожный отбойник и отскочат в кювет, кувыркаясь, как цирковой гимнаст на трапеции.

– Останови машину! – заорала Ульяна.

Гриша резко сбросил газ, дернул передачу на себя. Под капотом загудело требовательно, надсадно.

– Прости.

Под днищем настораживающе постукивало, биение гулко отдавало в руле. Сердце грохотало беспорядочно и гулко, в такт мотору.

– Остановись.

Ульяна сидела бледная, слабо цеплялась руками за сидение.

– Ну и куда ты пойдешь?

– На заправку. Там магазин. Я есть хочу.

За деревьями впереди на самом деле показались три колонки и уютный цветной домик с неоновыми вывесками.

– В стороне тормозни.

Гриша свернул на обочину метров за тридцать до съезда. Двигатель глушить не стал – холодно, сыро, а хилая печка создавала зыбкую иллюзию тепла. Природа отвоевывала свое. Лето кончилось. Теперь только зябкая хмарь и особое, студенистое небо, какое бывает на кладбище в день похорон.

Ульяна не торопилась выходить. Порылась в сумочке, достала крошечный пакетик с цветным квадратиком бумаги. На бумаге – розовый слон на фоне из зеленых и желтых линий. Как совершенно безобидная почтовая марка. Для тех, кто не видел другие марки.

– Будешь? А то ты злишься. Подкумаривает, я знаю, неприятно.

– Ты вещи с собой не взяла, а это взяла?!

Ульяна неопределенно повела плечами.

– Я думала, для тебя. Ну так будешь или нет?

– Отвали.

– Как хочешь.

Она кинула зипку на панель под магнитолой (вместо магнитолы из гнезда торчали скрученные провода), выбралась наружу, но не хлопнула дверью сразу. Задержалась, нагнувшись, будто собиралась нырять в воду рыбкой.

– Ты ведешь себя очень грубо. Мы, между прочим, час назад с тобой переспали. Не хочешь относиться ко мне как-то… понежнее?

Гриша промолчал. Наконец закрывшаяся дверь отрезала от него шум дороги.

«И в самом деле, чего я вдруг?..»

Он прислушался к себе и различил тихонький скрежет – спровоцированный Ульяниным предложением зверь напоминал, что от него никуда не денешься. Хоть беги на край света, хоть зарывайся под землю в надежде переждать.

– Нет, как раз под землей только ты меня и оставишь, – произнес Гриша, невольно косясь на пакетик с кажущейся влажной бумагой. Стоило ли отвергать подачку судьбы? Он занес руку, замер, еще раз заглянул в себя. Ни одного аргумента бросить дрянь в окно, дождаться Ульяну и уехать, не было. Наоборот – с каждой секундой внутри назревало болезненное нетерпеливое желание вцепиться в пластиковую обертку, разорвать ее зубами и сожрать содержимое, не медля.

Останавливал страх. В памяти всплыли история Рыжего, слезы Ульяны, ее судорожно напряженное лицо.

– Ну она ж постоянно ревет. Без повода.

Для сопротивления не осталось сил. Гриша быстро закинул под язык марку, зажмурился, уперся лбом в руль и зажал ладони между колен, замер. Прошло несколько минут, но ничего не менялось.

«Фигня. Разводилово для новичков».

Ульяна не возвращалась. Узнать бы время, да телефон разрядился еще вчера, а зарядку Гриша не взял. Еще минут через пять справа раздался хлопок, слабым порывом влетел в салон стылый воздух, навалилась на сиденье тяжесть.

– Не прошло и года. Поехали.

Ульяна, как ни странно, молчала. Гриша бросил на нее взгляд, но не заметил ничего необычного. Может, умаялась в дороге. В конце концов не для него одного ночь прошла без сна. Или решила, что разговаривать о серьезном сейчас не имеет смысла.

Изжога внутри прошла, но не принесла облегчения. Наоборот — подавленность, тоска и ощущение неправильности происходящего навалились сверху, втиснули в кресло.

Скрутило от одиночества. Зачем он оказался здесь, в незнакомом городе, с чужими людьми, отчаянно и тщетно надеясь спастись? Захотелось домой, к матери. Чтобы погладила по волосам, поставила на стол тарелку, сделала чай с сахаром, села рядом. Хоть немножко бы побыть рядом.

Только нельзя ему вернуться.

«Папка человек строгий. Прирежет и глазом не моргнет…»

А если они узнали адрес, подкараулили маму с работы, окликнули, улыбаясь хищными рожами, попросили о помощи, а она – добрая, сострадающая, доверчивая – остановилась, обернулась на голоса, и… А Гриша даже не знает. Узнает лишь через много-много дней от лицемерно сочувствующих соседей, от маминых коллег. Будет поздно.

Почему он не подумал о маме, когда уезжал с Ульяной? Почему?!

Гриша зажмурился, прогоняя отчетливо вставший перед глазами образ могильного креста, мотнул головой, и шоссе стремительно вильнуло в сторону. Точнее, фонарные столбы вдруг очутились прямо посередине дорожной полосы.

Всего доля секунды, но руки поняли быстрее – Гриша резко вывернул руль вправо, уходя от столкновения. Мотор взревел. Надвинулась тьма, словно машина порвала ткань пространства и вылетела в безвременье. Гриша почувствовал удар и услышал скрежет металла…

…Очнулся он почти сразу. Автомобиль кренился набок на дне заросшего оврага. Из-под смятого капота валил дым. Крышу шалашом устилали стебли сбитого борщевика и непонятный растительный мусор. Гриша повозился, подергался – вроде цел, позвал осторожно:

– Ульян…

Она даже не вскрикнула, не успела сейчас. Только съежилась, скорчилась, маленькая. Жалкая. Хотелось потрясти ее за плечо и прошептать: «Проснись. Проснись, солнышко…»

Гриша протянул было к ней руку, но вздрогнул, похолодел. Толстая ветвь поваленного дерева вдавила лобовое стекло, прошла сквозь него и расщепленным концом вонзилась Ульяне между ребер, пригвоздила к сидению.

Гриша понял сразу: она не проснется. Это было закономерно.

Все, черт возьми, с самого начала было закономерно…