Глава 35

Сладко было то состояние, предшествующее пробуждению, но еще слишком волшебное, дремотное, тонкое. Артур помнил, что вечером накануне свершилось удивительное событие, и уже предвкушал утреннюю ласку, разгоняющую дурман, ведь все отладилось, верно? Моргана пришла к нему, да еще и сама, да еще и настойчивая! Сказка входила в его жизнь нежно, золотистым лучом и он ощущал внутреннее тепло, незнакомое ему прежде, неизведанное, но такое сладкое, восхитительное!

«Наверное, так просыпается человек, который любит», — подумал Артур сквозь дремоту и попытался представить, не открывая глаз, как он сейчас перевернется на бок, коснется ладонью спины Морганы и она откроет глаза…такая же сонная и ласковая, как ночью.

Артур улыбнулся сквозь полусон и перевернулся на бок, вытянул руку и нащупал пустоту… медленно, отказываясь верить собственным ощущениям, король открыл глаза и увидел смятую, уже несвежую, но совершенно верно — пустую! — постель. Внутри него что-то оборвалось, и некая сила, наполняющая душу разочарованием, рывком заставила его сесть на постели. Он провел рукой по простыням, по покрывалу, даже по подушкам, что лежали рядом с ним и которые хранили еще лесные ароматы, сопровождающие Моргану, но самой Морганы, конечно же, не нашел.

Это было сильнее опустошения. Это было сильнее всего горького, что падало на голову Артура прежде. Мечта, еще несколько минут назад вползавшая в его сознание, стала жестокой реальностью и обратилась в угрожающее и серое ничто, насмехаясь над ним, вытягивая последние надежды — Моргана не иголка, не затеряется в одеялах!

Артур провел рукою по постели еще раз, сминая ее, но безотчетно и грубо, не понимая даже, что делает, и ткань, конечно, поддавалась его напору, покорялась движению его пальцев, позволяя терзать себя, но то была не ткань, то сминалась надежда и вера в последние частицы света. То таяло золото дремотной сладости, также оно сминалось и продавливалось…

Артур в ярости ударил по пуховой подушке, и та жалобно пискнула внутренностями, но король этого даже не заметил. Его собственная рука, свободная от удара по несчастному предмету постели, затекла от того, что голова Морганы покоилась на ней, но сейчас ее не было! Рука тяжело спадала, возвращаясь в привычное состояние, а Морганы не было!

-Дрянь! — процедил сквозь зубы король Артур и в этом было не, сколько ярости, сколько какого-то невыносимого пепельного горя.

Сама же Моргана, спрятанная в тканях своей накидки, кралась самым бесшумным шагом по каменным, пустым и оттого еще более гулким коридорам замка. Ей было плохо. Плохо от самой себя, тошнотворно и мерзко от собственной решимости накануне и хорошо от ночи, и снова, вновь, еще более мерзко от осознания этого самого факта «хорошо». Она ненавидела себя сейчас почти что так сильно, как ненавидела совсем недавно она самого Мерлина. Только вот сладость притупляла боль, но осознание собственной вины перед собою, надрывало сильнее. Она же не может мстить себе? Она не может уничтожать саму себя…

Моргана толкнула свою — простую, ничем непримечательную на вид, но очень тяжелую на ощупь (а не надо ходить лишним здесь!), проскользнула в комнату и подпрыгнула, услышав мрачное:

-Ты опять, да?

Моргана порывисто обернулась, радуясь тому факту, что ее нервная система расшатана не так сильно, как она сама пыталась это демонстрировать, потому что в противном случае в Ланселота полетели бы сейчас не самые приятные боевые заклинания, а так они только вспыхнули на кончиках ее пальцев синеватыми огоньками и угасли.

-Идиот! — рявкнула Моргана, оглядывая рыцаря, чтобы убедиться, что она своим страхом от его неожиданного появления не зацепила его.

Ланселот спокойно сидел в кресле против двери и, судя по его чуть осоловевшему взгляду, он уснул прямо сидя в этом же кресле. Его руки покоились на груди, он как-то сочувственно являл весь свой образ.

-Какого дьявола? — осведомилась смущенная Моргана, замечая, что неплотно занавески закрывают ее окно и раздражающий рассветный луч светит прицельно в его сторону. Она прошла к окну, плотнее задернула окно, но не обернулась, выражая всем своим видом надменность.

-Я ждал тебя, хотел поговорить, — просто объяснил Ланселот, и фее представилось, как он дернул плечом. — Но ты не шла, не шла…

-У меня много работы, — пронзительно неестественным голосом солгала Моргана и тут же поняла, что хочет, чтобы ее поймали на лжи. Ланселот не подвел:

-Мерлин не в курсе. Николас тоже. Зал Совета закрыт. В архивах тебя нет. Последний раз видели в коридорах возле покоев короля. Учитывая тот факт, что короля не было на вечерней молитве, и он не явился на встречу с Гавейном, а также — слегка смущенный вид Персиваля…

-Это ни о чем не говорит! — Моргана развернулась так резко, а возмутилась так громко, что это сказала все.

-Вообще ни о чем, — не стал спорить Ланселот, продолжая выводить ее своим спокойствием. — Но, Моргана, какого дьявола, ты опять?

-Отстань! — обозлилась фея и свернула взмахом руки на пол кувшин под ноги Ланселоту, — не смей лезть ко мне! Я сама решаю…

-Где и как совершить ошибку, я понял! — перебил Ланселот, и слегка переместился в кресле, чтобы, не вставая с него, собрать осколки с пола. Особенно крупные он положил на столешницу перед собою. — Моргана, тут есть…

-Сам любишь его жену! — это прозвучало неожиданно по-детски, и Моргана едва удержалась, чтобы не рассмеяться: истерически нервно от этого самой.

-Я с ней не спал — это раз, второе — измена, это не одно и то же с тем, что делаешь ты, — Ланселот не смутился, но взгляд неожиданно посуровел. — Он твой сводный брат, фурия ты чертова! Что ты от него хочешь? Он уже знает, что сделал тебе ребенка, видит, что ты справляешься в совете, а он — не тянет и половины! Он видит это, так тебе мало? Мало того, что ты поставила его перед фактом, того, что он сам поспособствовал появлению своего убийцы, так ты еще и дальше его терзаешь?

-Тебе что…его жаль? — Моргана странно посмотрела на Ланселота и тот нахмурился:

-Жаль? Дело не в нем, Моргана! Дело в тебе.

-Во мне? Но ты говоришь о нем! — фея упорствовала. — Ты бросаешь мне обвинения в том, что сделала я, а что сделали со мной?

-Я первый буду рад его свержению, — заверил Ланселот, поднимая руку, — но, Моргана, что с тобой стало? Ты была другой. Ты хотела выжить, ты хотела отомстить и я пошел на это. Я здесь не по своей воле, напомню! Но ты не останавливаешься. Ты губишь уже не его, а себя. Он… Моргана, ну так нельзя!

-Почему? — мрачно спросила Моргана, нехорошо усмехнулась, — почему нельзя? А что, если это любовь?

-Так, ты устала, — Ланселот поднялся из кресла, — устала, сошла с ума, еще раз устала. Моргана, у тебя есть Уриен — он готов о тебе заботиться, о твоем ребенке, он любит тебя.

-Я его не люблю, — холодно ответствовала Моргана.

-Тогда, — не сдался рыцарь, — честно сказать ему об этом, и не давать ему самой малой надежды. Но ты этого не делаешь. Каждое твое прикосновение, каждое ласковое слово он принимает иначе, чем ты думаешь. Он думает, у него есть шанс, а ты делаешь из него марионетку. Это неверное, неправильно…

-А Лилиан ты так же проповедовал? — спросила Моргана как бы между прочим.

-Что? — Ланселот побледнел, — Лилиан здесь не к месту, я…

-К месту, — успокоила фея, — просто, если да, я понимаю, почему ты не мог ее найти!

Лицо Ланселота исказила ярость. Первый раз фея увидела его таким. Словно весь светлый лик, спокойно-чистый, сочувственный с него смыло ударом, он сжал руки в кулаки, и Моргана даже всерьез забеспокоилась за сохранность своей шеи, но он сдержался, лишь голос выдал его дрожь:

-Моргана, я запрещаю тебе шутить на эту тему. Не смей, слышишь?!

-А иначе — что будет? — идти, так до конца! Ненавидеть себя — так пусть будет за что!

-Иначе, нашей дружбе конец, — сообщил Ланселот, и по его тону сразу становилось ясно, что он настроен решительно, серьезно и решение это не подлежит обжалованию.

-О, святош не учат прощать? — фыркнула Моргана и тут же пожалела об этом. Ланселот круто повернулся и направился к выходу из ее покоев, и фея поняла, что если он, вдруг, сейчас уйдет, то уже больше никогда не вернется. Странное отчаяние овладело ею, забылись и честь, и гордость, и надменная насмешка. Она бросилась наперерез, хватала его за плащ, за руки, плакала, просила простить ее глупую душу, а в конце, просто повисла у него на шее и щедро облила его грудь слезами.

-Отойди, — тихо попросил Ланселот, и Моргана покорно отпустила его шею, но не рискнула поднять на него взгляда, понимая, что своими же словами уничтожила все, что было в ее жизни хорошего, постоянного и надежного.

-Да…- признала фея, вытирая мокрыми руками слезы, но, совершенно не добиваясь никакого результата при этом, — я понимаю, это невозможно…это надоест…

-Что тебе там невозможно? — буркнул Ланселот, — что тебе там надоест? В кровать иди, пол холодный, а ты стоишь в тонкой накидке, а ты беременная, если вдруг не помнишь! Что ты встала-то, как мрамор? Иди, говорю… я принесу горячего травяного настоя с кухни и что-нибудь поесть. Моргана, иди, а?

-Ты…- Моргана не могла поверить, — ты не…обиделся?

-Обиделся, — сообщил Ланселот, — и я тебе это припомню, но мы друзья, если ты вдруг забыла! Так, либо ты сейчас сама идешь под одеяло, либо этим займусь я!

***

-Эй… Лея, осторожно, — Персиваль неловко, смущаясь своей же неловкости, подал девушке руку и та, хоть и не испытывала в его руке необходимости, все же схватилась за его горячую и широкую ладонь и изящно скользнула через бревно, преграждающее путь.

Персиваль мялся минут десять перед тем, как пригласить Лею на прогулку. Этим он заслужил одобрение Гавейна (тот издалека показал ему большой палец), частушку от Кея явно двусмысленного содержания и одобрительную улыбку от Гвиневры. Лея не сомневалась, что после возвращения с прогулки, ей грозит очень серьезный и очень вкрадчивый разговор с королевой, но была даже рада такому. У Леи прежде не было обсуждений своих сердечных пыланий, ведь сердце ее отдано одному лишь Уриену, а обсудить это было не с кем — придворный круг женщин воплощал собою круг змеиный, а здесь, хоть она и не любила Персиваля, но позволила себе согласиться на прогулку с ним. Лея рассчитывала на легкий роман, который встряхнет ее жизнь, поможет как-то отвлечься от всего дурного, что окружало ее при дворе, да и просто разбить цепь одиночества было необходимо!

Лея поправила волосы перед тем, как идти с Персивалем, но Гвиневра остановила ее и ловко подвела ей губы тонким и изящным серебряным блеском.

-Зачем, моя королева? — Лея попыталась было увернуться, но ее попытки были недостаточно реальными, чтобы оправдаться. Ей была приятна эта неожиданная забота.

-Надо! — тоном, не терпящим возражения, в котором прошло что-то королевское, ответила Гвиневра…

И королева долго смотрела удаляющимся в сторону леса рыцарю и служанке, думая что-то свое. На лице ее застыло выражение какой-то почти святой задумчивости, она пыталась что-то решиться для себя, но встрепенулась, когда Лея и Персиваль скрылись за поворотом тропинки, и бодро поспешила в свои покои, стараясь никому не смотреть в глаза.

Лея чувствовала себя неловко рядом с могучим Персивалем, но то, как он вел себя, как сам смущался ее присутствием, немного позволило ей оттаять. Она понимала, что и он чувствует себя неловко, а может быть, даже более неловко, чем девушка. Он то пытался как-то предложить ей руку, но это было неуместно, и он убирал руку в карман, делая вид, что так и было задумано, но, вспомнив, что руку в карман класть в присутствии дамы невежливо, вытаскивал кулаки из карманов. Ему все время казалось также, что его ладони потеют, и он представлял то с ужасом, то с трепетом, что будет, если Лея схватится за его руку…

Наконец, представился случай. Через темнеющую развилку легло уродливое бревно, срубленное во славу охоты короля Артура. Как это было связано с охотой, мало кто мог объяснить,

но основных версий было две: пытались устроить ловушку для кабанов, или же расчищали путь для широкого прохода. Впрочем, у Мерлина была теория, что Артур просто терялся в двух похожих между собой дорогах, и, чтобы создать отличие, повелел срубить одно дерево. Теперь дороги отличались.

-Осторожнее, — Персиваль предостерегающе отвел Лею за локоть от целой насыпи веток.

-Я бы обошла, — мягко заметила Лея, которой вся эта забота с: не расшибись, пожалуйста, Лея, казалась диковатой, но приятной.

-Дело не в этом, — улыбнулся Персиваль, и Лея отметила, что его лицо не выглядит таким суровым и воинственным, когда он улыбается, — смотри.

Персиваль присел на колени перед насыпью веток, но, опомнившись, порывисто вскочил и сорвал с себя плащ, бросил под ноги Лее:

-Садись.

Лея с изумлением воззрилась на рыцаря. Ей, проведшей в землях де Горр все детство, не стоило переживать о костюме, о царапинах на коже, но она покорилась Персивалю и после недолгой заминки села на его плащ, аккуратно подминая под себя платье, но рыцарь принял это по-своему:

-Он чистый, правда, — заверил он смущенно. — Я на него проливал вчера вино, но пятно вывели, не переживай. Он чистый.

-Чище моего платья, — фыркнула Лея, еще дальше подгибая подол, чтобы рыцарь не заметил случайно, что подол ее одеяния не только в пыли и земле, но еще и в воске — она много молилась, но неосторожно влезла прямо под свечи…- Зачем мы здесь?

-Смотри, — предложил рыцарь, осторожно раздвигая веточки, — только тише, не пугайся.

Лея склонилась к его руке, чтобы лучше видеть и ее волосы скользнули по руке рыцаря, но Лея была слишком увлечена интригой и даже не заметила, что рыцарь перестал на мгновение дышать, взволновавшись, и раскраснелось лицо воина.

А под ветвями же притаилось маленькое гнездо лесных мышат. Целый выводок крошечных зверьков, крепко сбившихся в один теплый, дрожащий комочек, чуть писклявый, шебуршащийся….

-Ты не боишься мышей? — с тревогой спросил Персиваль, пытаясь угадать по реакции Леи, как она относится к животным, ведь ему только сейчас пришло в голову то обстоятельство, что большая часть придворных морщилась, и кривила породистые носы, увидев грызуна.

-Да ты что?! — изумилась Лея, — ой, смотри, какой хорошенький, черненький…да нет, в уголочке!

Один из мышат действительно отличался от других неожиданно темной окраской. Он выделялся на фоне сереньких теплых комочков и держался в стороне от них. Казалось, что если бы мыши умели смотреть с презрением, именно взгляд презрения и был бы у этого черного мышонка.

-Такой маленький, а уже бунтарь, — рассмеялась Лея и осторожно протянула руки в ветви.

-Укусит! — Персиваль попытался прикрыть гнездо ветвями, но Лея не позволила:

-Не укусит.

Мышонок не укусил. Он потянул розовенький носик и принялся обнюхивать ее руку, но так и не укусил, а Лея почувствовала, как что-то шершавое лизнуло ее кожу.

-Ой, — тоненько взвизгнула она, — да ты мой ласковый!

-Как он тебя полюбил, — восхитился Персиваль, — подожди, пододвинься, пожалуйста.

Лея покорно отодвинулась с края плаща, прикрывая испачканным подолом уже где-то исцарапанные лесом колени, но ей казалось, что Персиваль заметил обнаженную кожу и покраснел еще больше. Но он упрямо продолжил копаться в карманах своего плаща и извлек из одного горсть хлебных крошек.

-Это ты себе обед собираешь? — поперхнулась Лея, ведь зрелище широкой ладони, извлекающее крошки из маленького карманчика было завораживающим.

-Я подкармливаю птиц, — смущению Персиваля, казалось, не будет предела, но сейчас он даже смотреть стал в сторону, — я вел тебя к ним, но… покормишь мышонка?

-Давай, — Лея коснулась пальчиками его ладони и та дрогнула от ее прикосновения, — а вообще — дожили, мой друг! Ты подкармливаешь птичек, что дальше? Агата бьет людей? Николас — адепт черной магии? Мерлин — алкоголик?

Мышонок ухватился лапками за крошку, протянутую ему Леей на кончике пальца, и потянул ее, бодро и порывисто… нет, не в уголок, чтобы спрятать или скушать, как подумалось, было, служанке. Нет, он схватился за крошку и потащил ее к своим братьям и сестрам — маленьким и сереньким.

-Маленький мой, — Лея погладила мышонка по черной шерстке, а сам мышонок отошел в сторону, пока его браться и сестры принялись терзать кусочек, — ты же так всегда будешь голодать!

-А хочешь…я ему домик сделаю? Он будет у тебя жить? — предложил Персиваль. — Заберешь его? Будет у тебя большой и храбрый мышонок.

-А идея неплохая, — одобрила Лея, — можно его к тебе в карман? Не задавишь?

-В руках понесу, — нашелся Персиваль. — или…вместе понесем?

-Вместе! Вместе! — Лея осторожно вытащила мышонка, который, к слову, даже не пытался оказать сопротивление, пока Персиваль придерживал ветви, — я назову тебя…

Лея всерьез задумалась, подбирая нужное имя для такого храброго, выделяющегося среди прочих, отличного от других, малыша.

-Маолас, — решила Лея, чему-то улыбаясь. Персиваль не понял, но тоже улыбнулся. Откуда ему было знать, Маолас — одно из имен Мелеаганта, под которым его знали некоторые сторонники. Вообще, у принца де Горр было много имен, после Уриена, Лея, наверное, была следующей, кто знал их во множестве, но и то…не все. Стоило задуматься, отвлечься и вот она уже не успевает за скоростью мыслей.

-Пойдем, отнесем его? — напомнил Персиваль, помогая Лее подняться, — я сколочу ему домик из липового древа, и его можно будет расписать белой краской из ракушек.

-И ты что, — не поверила Лея, — будешь тратить время на это? Для мышонка?

-Для тебя, — отозвался Персиваль, не отводя взгляда от девушки и это было почти полновесным признанием…

Лея еще успела подумать, что блеск на губах ей был совершенно не нужен, все равно, от него почти сразу ничего не осталось, впрочем, это было уже и неважно.

***

-Я ухожу, Лилиан. Сегодня ночью. Ты можешь пойти со мною, — Ланселот серьезен, непривычно серьезен и Лилиан хочется кричать. Он не бывал таким серьезным! Он всегда пытался шутить, разряжать обстановку, так что случилось на этот раз? Какая дьявольская сила овладела им?

-Стой! — Лилиан хватается за его рукав, умоляюще заглядывает в глаза и отшатывается, не увидев в его взоре ничего, что прежде было во взоре того, с кем она росла.- Ты…пропадешь! Ты умрешь! Погибнешь! Ты будешь голодать, ты…

-Ты можешь пойти со мною, — уверенно заявил Ланселот, — я найду способ прокормить нас. Мне удалось скопить кое-что на первое время, не переживай об этом. Ты будешь лечить людей, я буду колоть дрова, ковать металл, все, что придется, но голодать мы не будем!

-Мы всего вдвоем, — Лилиан перепугано оглянулась, — пожалуйста…

Она не знает, о чем именно просит, но просит, будучи уверенной в том, что просьбы ее возымеют хоть какое-то действие. Кажется, если не станет этих слов, не станет этой мольбы, то и последней надежды уже не станет, и Ланселот точно уйдет! А куда он пойдет, если с востока идут саксонцы, на севере бунтуют наемники, идет война между герцогством Кармелида и землями де Горр, кругом все плохо, плохо…

Куда он пойдет? Куда он денется? Его благородное сердце не может биться в этом мире, где правит власть и кровь, останься же! Нет, не оставайся! Леди Озера не выносит тебя! Она ненавидит тебя, уходи! Ты хочешь быть рыцарем — ты будешь рыцарем, только уходи!

Нет, не уходи… мысли путаются, но Лилиан не пускает Ланселота, держит его руку так, как могола бы держать собственную жизнь, а он мягко высвобождает от ее пальцев свои одежды.

-Я ухожу, — решительно заявляет он, — Леди Озера не увидит меня. Она мне сегодня сказала, что я — неблагодарный ублюдок, что я — подкидыш, которому никогда не удастся ничего получить…

-Ты сказал, что она — интриганка! — возмутилась Лилиан, но это было возмущение ради возмущения, а не жалкая попытка возмездия, защиты своей наставницы. На месте Ланселота она бы тоже ушла, она и сейчас бы ушла, если бы…

Если бы что? Она умеет лечить, и ее навыки прокормят ее везде, по всей земле, так почему она никак не может уйти? Почему она продолжает стоять, удерживая Ланселота? Он не боится, он идет, рискуя всем, не умея столько, сколько умеет сама Лилиан! Но его дух…

-В последний раз спрашиваю: ты со мной или нет?

-Нет, нет…- Лилиан для верности даже мотает головою, чтобы никто не посмел подумать, что ее «нет» недостаточно убедительное…

-Лилиан, — рука Мелеаганта ложится на лоб мечущейся в полудремотном бреду Лилиан. — Ты горишь!

Служанка не реагирует — внутренний жар разъедает её полностью. Температура ее кожи значительно выше обычного состояния и она уже не осознает того, что происходит.

-Лилиан? — Мелеагант приложил ладонь к шее девушки, отсчитывая удары ее сердца, и результаты, судя по его мрачному виду, его не очень обрадовали. Щелчок пальцев и обрывистый приказ, еще щелчок и вот вокруг Лилиан мечутся, носятся, сразу же три целителя. В земле де Горр всегда была нехватка настоящих лекарей, потому Лилиан была даром, не только для принца Мелеаганта, но и для всего королевства, однако, стоило Мелеаганту бросить несколько слов, как тут же отыскались и целители, и лекари…

Поразительное чудо творит голос!

-Ну? — в нетерпении спрашивает Мелеагант, рваным движением припирая первого попавшегося целителя к стене. — Что с ней? Если она…

-Она жива-жива, — торопливо поправляется целитель, испуганно кивая головой, почему-то уродливо непропорциональной, — ей просто нужен…отдых. Горячка. Небольшая, господин! Теплое питье, отдых, постель и она вернется в норму через пару недель!

-С чего…это? — Мелеаганта кто-то вытаскивает из ее комнаты, позволяя целителям работать. Мелеагант не сразу понимает, что перед ним знакомое, до боли знакомое лицо его названого брата.

-Уриен! — принц вцепляется намертво в рукав плаща Мори, и тот даже морщится от боли, но ничего не говорит. — Ты здесь? А Кармелид? Ты же…у него?

-Я был у него, — недовольно сообщает Уриен, — это…я расскажу тебе. Не мешай им, им нужно осмотреть девушку. А вот у меня есть вести, которые тебя, действительно, заинтересуют…

-Меня сейчас интересует только Лилиан! — рявкнул Мелеагант, чем изрядно напугал зашумевших целителей…

-Нет, тебе нужно это услышать, я настаиваю! — Уриен рывком заставляет Мелеаганта подняться и почти насильно выталкивает его из одного коридора в другой, отделяя от Лилиан. — Нормально все с ней, выкарабкается! Сказали же… Мелеагант! Мелеагант, чтоб тебя! Дьявол…

Принц, наконец, немного оттаивает, возвращаясь в реальность, он понимает, что Уриен явился неспроста, что что-то произошло, и теперь очень важно узнать, что именно. Он принц. Он должен быть принцем. Он должен быть выше всего, что тревожит душу… есть ли у него только еще эта душа?