Каникулярная поэма

1.

Коль рождены для вдохновенья,

для звуков сладких и молитв,

я начинаю песнопенье

во славу ясных глаз твоих!

В избушке ветхой и далекой 

от суетливых городов 

я прохлаждался лежебокой 

в отдохновенье от трудов.

Тянул я дни каникул кратких 

за хвост, за уши, как кота, 

что ластился ко мне украдкой 

в свои веселые года.

Дрова колол, таскал я воду, 

часы закатны наблюдал. 

И во студеную погоду 

рассудок чаем согревал.

Но целы сутки заниматься 

работой да битьем баклуш

я не могу, хоть карбованцев

отвесь мне непомерный куш…

И вот, когда хандра нагрянет 

иль сны тяжелые сойдут, 

когда не радует багрянец 

зари, когда не мил уют, 

я вспоминаю умиленно 

твои распущенны власа…

И оживают голоса, 

и шелест предосенних кленов…

Бывало, ты игриво глянешь,

Бывало, насерьёзнишь бровь, 

но чувством, как рублем одаришь 

и возмутишь весельем кровь!

И будут вальсы до упаду, 

до слез в искрящихся очах, 

а после тайную усладу 

дарят беседы при свечах.

А после… после… ах! Дыханье 

затрепетало! — Вспоминанье 

я прерываю морем слез…

И наплевать мне на мороз!

2.

Остыв, отжав платки шелковы, 

блинами чрево отягчив, 

я вспоминать готов уж снова

твоих очей морской отлив.

А за окошком ветер свищет,

вещает диктор в пустоту 

и панацею грустно ищет 

тот, кто не любит суету.

Синицу гладя на ладони, 

я не гонюсь за журавлем. 

И потчую себя огнем 

твоей живительной Любови.

Твоей Красе я поклоняюсь, 

твоей Софии умиляюсь.

И в общем, без обиняков,

себя отдать почти готов!

Любовь, конечно, дар бесценный 

тому, кто любит и любим, 

блаженство пыла, роскошь плена, 

всепроникаемость глубин!

Да, в идеале несомненно 

собой пожертвовать готов, 

а в жизни лишь куплю цветов, 

но это, право, тоже дело!

Нет, ты не идол, не божок!

Как есть, тебя я принимаю — 

реальной! — песни я слагаю

(взяв и с небес один стишок…)

Ты — часть меня, как часть тебя я;

Взаимодействие двух душ.

В любви командуют лентяи 

(замажу слово лень! — где тушь?!)

Бесспорно, в каждом недостатки, 

как негатив, проявят суть.

Из идеала выйдет жуть, 

как джин из сказочной лампадки.

Ma seule, люблю тебя сейчас

претензий без и без прикрас!

Не то чтоб я был равнодушен

к вчерашней, к завтрашней тебе —

союз вверяю я Судьбе, 

а не словам своим досужим.

Пусть не богат и ординарен, 

я мещанин, что Жизнь поет, 

Любовь и Небо — наш оплот;

Я — бюргер в рыцарской оправе 

(и рыцарь в бюргерском седле), 

посмешище в глухом селе,

как и во граде величавом…

Был прав мечтатель дон Кихано, 

сказав на смертном уж одре,

что «лучше быть самим собой 

и славиться лишь добротой, 

а не бряцанием побед…»

3.

Ну, вот, увлекся сам собой, 

забывши петь про милы глазки…

Остепенился Ленский мой, 

увяли романтичны сказки…

Живу размеренно и чинно 

среди снегов в дали лесной. 

И не тоскую беспричинно 

о чаровнице неземной. 

Узнал я девичьи проказы, 

узнал я девичью печаль. 

И потому земные глазки 

в душе хранят свою печать.

В себе копаясь беспрестанно, 

как в лихорадке золотой, 

нарыл я глины котлованы 

и отыскал лишь образ твой!

Сынок Гефеста и Киприды 

нам фонарем путь посветил.

И к Весте нас препроводил,

чтоб мы с плутишкой стали квиты…

Свои лирически мечтанья, 

свои мифические сны 

я прерываю то питаньем, 

то пилкой кряжистой сосны.

В ушанке, в валенках, в тулупе

(меня бы видел граф Толстой!)

Трудом я побеждаю скуку, 

стихом вершиню свой покой.

Уж трезво я на жизнь смотрю:

с прохладцей, с легкою печалью 

и целью лишь очаг венчаю, 

волхвами найденный в пургу.

И новую любовь в себе я узнаю: 

к Младенцу, к Бытию и я псалом пою 

во славу Господа, тебя и мирозданья, 

во славу Радости и в пику прозябанью…

17.02.1993