Облик первый. Орел

Все счастливые семьи счастливы одинаково
В корне ошибочное
утверждение Льва Толстого

День был праздничным, но для Деборы – такие же будни, как и все прочие. Растереть травы и набить ими ладанку для старого гончара: никакой, даже самый лучший врач не мог справиться с болезнью под названием «возраст», а старик хотел работать по-прежнему. Денег, чтобы оплатить колдовство сполна, у него не было, но Дебора и не собиралась брать с него плату монетами. Искусный гончар мог оплатить работу кое-чем ценнее любых штампованных кружочков металла: новой посудой для лаборатории. Не нужно быть магом, чтобы догадаться: когда старик-мастер сбросит груз болезней, когда его руки снова обретут былую проворность, он будет счастлив как никогда в жизни – и это счастье перейдет в его работы. Да еще и огромная благодарностью городской чародейке. Так что Дебора получит не просто отличную посуду, но вещи, обладающие собственной душой. И собственной удачей, что в магическом деле немаловажно.
Растирая травы и нашептывая заклинания, Дебора думала отнюдь не о гончаре. Она представляла себе, что скажет Мануэль, кода узнает, что она обзавелась еще одним комплектом магических принадлежностей. Он, разумеется, возденет глаза к небу и застонет, что в доме и так уже негде повернуться, что скоро придется использовать левитацию и хранить часть хлама просто на потолке… и много чего он еще скажет.
Когда вернется.
Дебора вздохнула. Лучше бы был тут и ругался.
Она перевела взгляд на изящную золотую фигурку грифона. Неподвижную, как любая другая статуэтка. С чего двигаться куску золота, даже если он изображает пса, умеющего летать?
«Даже не думает обо мне…» – опустила голову Дебора, возвращаясь к своими травам.
Но в этот момент совершилось чудо.

Любой человек, находись он в этот момент в лаборатории городских магов (к слову, Мануэль, уставая от рутины, регулярно обзывал эту комнату рабораторией), – так вот, любой человек сказал бы, что вот оно чудо: фигурка грифона начинает излучать золотой свет, окутываясь им, как коконом, а потом кокон рвется и – из него вылетает огромный орел, крылья которого едва умещаются в тесноте колдовского жилища.
Дебора считала произошедшее чудом по совершенно другой причине: Мануэль обратился к ней сам, без прикосновений к грифону, призывов и просьб.
Орел аккуратно сел на пол в середине комнаты, сложил крылья, чтобы не задеть ничего, и сказал голосом Мануэля:
- Какое солнце сегодня в горах!

И стены комнаты словно исчезли. Ни столов, ни снадобий, ни книг. Ни пола, ни потолка. Только оглушительно голубое небо, страшной крутизны скалы, деревья, отчаянно цепляющиеся корнями за уступы, а на дне ущелья – белый от пены поток. Яростный и громкий, но здесь, на этой высоте, совершенно не слышный.
Картина медленно смещалась: это маг в птичьем облике кружил над горой.
Вдруг в глаза ударил нестерпимый блеск. Острый как копья и яркий, как десятки солнц.
- Ай! – Дебора зажмурилась, и видение тотчас пропало.
Чародейка снова стояла посреди комнаты, показавшейся ей сейчас несказанно уютной. Наверное, потому, что под ногами был твердый пол, а не бездна.
- Что это было?!
- Ледники, Дебора. Дальние ледники блестят под солнцем.
- Красиво… - сказала она, переводя дыхание.
- Не то слово!
Мануэль стал что-то рассказывать об этих горах, о племенах, живущих там, о древних местах силы… но за его словами Дебора слышала совершенно другое:
«За долгие годы я впервые по-настоящему счастлив. Потому что счастье – это свобода. Свобода вырваться из четырех стен, из темницы повседневных обязанностей, из нытья простолюдинов и снобизма знати. Свобода сбросить этот груз и стал вольным орлом. Лететь куда зовет сердце. Ни быть должным никому и ничего».
Дебора кивала. Конечно. Мануэль счастлив – и это главное. А повседневные обязанности городского мага… что ж, для них есть она и для нее они отнюдь не темница.
Золотое сияние грифона погасло, и волшебница вернулась к наговору.
Хорошо, что Мануэль заглянул домой именно сейчас: заклятье сильнее будет. Горшечнику повезло.