ОСМЫСЛЯЯ ВРЕМЕНИ ПОЛЁТ

***

Мысли – как птицы Хичкока,

слов беспощадные птицы.

Счастливится мне, или мнится,

внимать резкий голос их токов…

Голосом правды – в глубинах,

правды ли криком снаружи? –

мы закаляемся стужей

и превращаемся в льдины.

Решимость – наш временный хоррор,

взросление – вечная мука,

когда внутрь – ни шага без стука,

когда не хватает простора

для птиц, заключённых в артхаус

несчастно-счастливого гения,

кроящего карканье в пение,

которого в нынешнем Времени

почти что совсем не осталось.

***

Начало осени.

Второе сентября.

И тоненькими ниточками в душу

струится пряных листьев рыжина,

духмяность воздуха и без единой тучи

звенящая небес голубизна.

А солнце – в стёклах,

и по стенам растеклось,

раскидистых ветвей едва коснулось.

Как ощущается нам ось, земная ось,

когда мы осенью безвыходно очнулись!

Не первый утренник.

Но шквал сегодня свежести

так звонко прутьями из холодка – в лицо.

Что вздох – то память с ароматом вереска,

букета с георгиновой пыльцой.

Тихонько колет.

Расщепляет жизнь на клеточки.

И груды трафаретов – в тот костёр,

что волею-неволей – в каждой веточке,

он всё былое, прожитое стёр.

Стёр то, что нужно

и не нужно. Надо же…

Как забывается чарующая зыбь

на этих каплях в георгинах, радужках,

и внутрь пролившейся ушедшести слезы.

***

Отозвалось рассветным рокотом ненастье,

и грянул гвалт невызревшей зари

внутри,

где время крошится на крохотные части.

Пылит дорога, ноша тяжела –

всё как у всех, в избитости прискорбно, -

но тихо набираю в колбы пробы

и проверяю, сколько в мире зла.

Беру по капле, в пепельной метели

не разбирая, что в какой руке,

и уплываю в дали на плоте,

в узор ещё не схваченных петелек.

Курчаво пенится, воронится вода,

черна до дна, но не подвержена печали.

Так тихо, без зачётов по морали,

в уюте дремлет мой поправленный чердак:

ветра снуют, танцует паутинка,

и – запах отсыревших детских лет,

где просто был от зла иммунитет,

где было счастье на заезженных пластинках…

Шипел и трескал старый патефон,

а ты рассматривал волшебную иголку

и пальцем громко шаркал, а на полке

Хоралов и Чайковский впали в сон.

И тих был дом, так тих, что ты мог слышать,

как оседает пыль с луча на сердце,

скрипит покрашенная лаком дверца –

и на плечах уже платок, вручную вышит.

То ощутимое рассеянных надстрочий

не внять сейчас и не перестрадать.

Дом продан. Тот же – не создать.

Заря дозрела, новый день пророчит.

***

Вдохновенно скрипя коростелем,

разлетаются памяти косы:

сёстры кличут меня из постели –

точно скирды стоят на покосе…

И одна, и другая, и третья –

беспокойно залитые солнцем,

равноценно овеяны ветром,

задувающим мягко в оконце.

Распустили пшеничные косы,

мои милые старшие сёстры.

На покосы их капали слёзы –

жизнь трепала рогатиной вострой…

Соберутся на меди межзвёздной

их печальные взгляды и грёзы,

превратятся в молочные розы,

и сотрутся в пыльцу, и замёрзнут.

Будет путь этот снова и снова

расцветать в серебре вечной ночи,

будут к звёздам родимые очи

устремляться, как мудрые совы.

Эти разные жизни и судьбы –

однодневки в пучине галактик –

кровоточат смолой свежих срубов,

мироточат прощением братьев.

Никогда стать счастливым не поздно,

быть родным, словно скирда покосу,

встретить в небе молочные розы,

и шипами расчёсывать косы…

Если Вам интересны другие стихи данной главы - пишите автору: ivok@inbox.ru