Rubedo: Танелорн

Гнездо

Братьям по Воде

Серые тени —

в стены

прячутся,

тают,

хвостами

впиваясь

в губы.

В ладони.

В камень.

Пламени языки

волосы лижут.

Ближе!

Ближе,

мой маленький брат!

Ближе растём

из расстёгнутых

пуговиц, молний —

в безмолвии,

в шелесте,

вместе —

ночами

молчания.

Чаяли,

ведали,

видели

в самом ли деле,

воду делили

губами,

глазами,

руками...

Каменные ограды

рады нам.

Рядом —

взгляды

тысячеликие.

Молнии блики.

на твоём плече

плачу

от счастья,

грею слова

тобою:

кто я?

Стены сломали:

ближе!

Вижу тебя,

растворившейся

в камне.

В глазах.

В ладонях.

Дó неба,

маленький брат,

крылья возносят.

Осень.

С облака падаем

взглядами,

выстрелом —

быстро

в шёпоте листьев.

Шорохом лисьим

мыши испуганы.

Мы же

с тобой

на двоих —

крови одной, —

ближе!

Ближе, мой маленький брат!

Ближе!

ближе!.

ближе!..

* * *

Одиннадцать вёсен в потёмках,

Одиннадцать лет пустоты...

Душа моя скрыта в котёнке,

Которому имя — Ты.

И где бы, в какой квартире

Ни прятались в темноту,

Огня бы в руках хватило

Свечи уберечь латунь!

А он, озорной комочек,

Целует остывший воск...

Я знаю, сегодня ночью

Я буду искать его,

Я буду ласкать загривок,

И каплями на ветру

Роса неплакучей ивы

В глазах блеснёт поутру.

А пламени отблеск скомкан:

Сияй в темноте, сияй!..

Он смотрит на звёзды — волком.

Которому имя...

* * *

Не исчезнешь? Пальцы не уберёшь?..

Тонким ужиком — в сети вечера...

Не клянись!.. не загадывай наперёд!.. —

Видишь? — я как щенок доверчивый.

Исцарапаны руки, — и не дышать, —

И в ладонях жёстких комочком снежным,

Умирая, тает моя душа

И туманом искристым брезжит,

Чтобы снова, игриво вильнув хвостом

И декабрьский наст прорезав,

Запечатать зрачками немой восторг

На пронзающем сердце лезвии.

* * *

Я жду, и ждать я не устану,

Дождю рубаху ощетинив,

На остановке у Фонтана

Трамвая с номером четыре.

Уже в проталины каштана

Ныряют радостные звёзды.

Я буду счастлив, что дождался,

И буду грустен, что так поздно.

Трилистник клеверовый скомкав

И нервно листик отрывая,

Я буду ждать — не знаю сколько —

Стального грохота трамвая.

И рельсы, как пустые строчки

Новоязыческой святыни,

Встречают красно-жёлтый росчерк

С желанным номером четыре.

Танелорн

Здравствуй,

птица!

желание слиться

льётся

с лиц:

!!!Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!!! —

только — тсс...

целовались

до рваных ран

на губах:

ни слова!

безмолвен

голос твоих ладоней.

с языка на язык

зыркают

огоньки

молчаливой строки

Танелорна.

перечёркнуты

чёрным

перья ресниц. И

снится

желание слиться

лицом к лицу.

в небеса унесло-

ва... ни слова... тсс!..

перья ресниц

бьются надрывом

в крыльях игривых

и гривах

львиц-небылиц.

!!!Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!!!

Здравствуй, птица! —

бесконечным повтором

непокорных моих танелорнов,

бесшабашных волшебных башен —

как же?..

что же я?..

заблудился

в сумерках Ехо

эхо...

даже в себя

не могу заглянуть

без смеха

эхо...

шумом кошачьих шагов

заплетаю

строки

и крыльев стрёкот

в перья ресни-

тсс!..

снова —

ни слова, — тсс!..

пальцы

сплетаются

в сети.

все эти танцы —

к смерти,

к омуту —

все эти комнаты.

кто мы?..

задёрнуты шторы...

что же мы

прячемся шторма?

он

донесёт

к берегам Танелорна

нашу ладью

без вёсел...

Осень...

Помнишь,

о чём молчу,

опаснейшая из птиц?.. —

!!!Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!!! —

но об этом —

тсс!..

* * *

Кусаешь мне уши.

Послушай,

как бьётся дыхание спящего

в лапах тигрицы!

Усталая птица

находит покой в поднебесье.

У ног,

свернувшись

калачиком месяца в звёздах,

таится лохматый щенок

и просит когтей,

раздирающих шкуру,

клыков,

проникающих в плоть,

и нежного взгляда в придачу.

Прозрачное небо

укроет вуалью незримой.

Я древнего рода:

я помню Владычицу Рима —

Волчицу,

сосцами вскормившую братьев...

Теснее объятья,

моя желтоглазая фея!

Кусай мои уши!

Послушный щенок,

растяну свою шкуру

трофеем у ног...

.................................

Нет,

кто сказал тебе это?

Я волю не выдрал под корень

из шкуры с репьями,

я не покорён,

непокорен,

я пьяный свободы полётом, —

но высшая степень Свободы —

свернуться калачиком месяца,

носом уткнуться в ладони

и песню дыхания слушать.

Кусай же мне уши!

Пластилин

Лепи меня, пока я пластилин,

Пока не стал холодным и застывшим.

Люби меня, свою постель стели

Мучительным предгрозовым затишьем.

Лепи меня! — моя душа чиста,

Как поле перед битвою былинной, —

Пока я пластилин, пока не стал

Бесчувственной и затвердевшей глиной.

* * *

Наверное, я слишком настоящий

для целованья мраморных ресниц.

Открыть окно и стать звездой парящей,

укрыться в стае Одиноких Птиц...

Побеги изумрудные невсхожи,

и к Небесам ладоней не воздеть.

Гвоздями поцелуев обескожен,

распятый поцелуями гвоздей,

я прижимаюсь... иглы рвутся в тело...

У этих звёзд — рубиновый окрас...

Ты знаешь, в эту ночь меня хотела

Луна... но это было только раз...

Магия

Магия —

это не демоны в круге мела,

Это не дождь

по велению рук воздетых:

Это —

скребущие в сердце стрелой омелы —

Капельки пота

на юных телах раздетых.

Это не сны,

заплетённые из глубины,

Не зубы проклятий

в головы иноверцам:

Это —

рвущие душу когтями луны —

Капельки крови,

сочащиеся из сердца.

Это не дверь

в Мировое Пространство настежь,

Это не звёзд хоровод,

подчинённый слову:

Это —

грызущие плоть саблезубой пастью —

Капельки слёз,

что сорваться с ресниц готовы.

Магия —

не одинокий хрустальный шар,

Что, раскаляясь,

в руке измождённой тонет:

Это с небес на землю —

ласковой сталью ножа —

Капли дождя

протянули свои ладони.

Странная женщина Л.

В городе, где живёт

странная женщина Л.,

смеются не над тобой —

смеются тебе.

Там платья пестры,

но встречают

не по одёжке —

по сердцу.

Там слёзы высокой пробы,

там след поцелуя алмазен,

и там, обернувшись,

не бьют от испуга поддых,

а дышат в глаза

и ресницы ласкают губами.

Там дарят не в долг,

а берут не в нужде,

там руки не прячут в карманах,

глаза — под газетой,

убийства — судом беззаконных.

В том городе нет

виноватых и правых,

рабов и господ,

победителей и побеждённых,

несказанных слов,

ненаписанных строчек

и неразделённых любовей.

В том городе,

где живёт

эта странная женщина,

просыпаешься в тёплых объятьях,

не думая о деньгах и залётах,

материнских упрёках,

речах президента,

космических войнах,

магнитных потоках.

Там постель — для двоих,

а укусы — беззлобны.

Там песня — эоловы струны,

а крики — набатом.

Там волк не беззуб,

а овца не паршива,

там выстрела в спину

не ждут

и не ловят нежданным.

Там хочешь любимых

и любишь желанных,

там слова «ненавижу» и «здравствуй»

выражают Любовь,

потому что иное

невыразимо,

ненужно,

нелепо,

неистинно,

ненастояще.

Там звёзды блестящи,

как очи,

а очи — как звёзды,

там ночи темны,

а закаты багровы,

и там,

под покровами

вечной весны,

живёт неказистая,

глупая,

нежная,

сильная,

добрая,

грустная,

мудрая,

странная женщина Л.

Тридевятое...

Хочу превратиться

в чёрные

зёрнышки

букв на страницах,

чтобы ты их листала

и глаз не спускала

с лиц

моих

многоликих,

пылинки

сдувала

и, в одночасье

простившись со мною,

встречалась с иною

моей ипостасью

в такой же

суперобложке,

носила меня с собой

от дивана

до ванной,

смеялась и плакала

вместе с героем,

который

вплетается мною

в страницы...

...хочу превратиться...

...и влиться...

...ах, что ж ты,

Принцесса!..

Ищи теперь кожу

своего Лягушачьего Принца

на Тридевятой странице

между обложек!..

Страдания в стиле...

Судьба свою пластинку вертит,

Тайком потягивая шерри.

А я всё чаще — мрачный Вертер.

А я всё реже — юный Джерек.

В те времена... давно... когда-то... —

Я весел был и беззаботен.

Теперь — обыденность расплаты:

Лысеет ум, растёт животик.

Недотанцую, недоплáчу,

Не встречу, не дождусь кого-то...

Ах, как я мрачен!.. как я мрачен!..

Ну прямо — вылитый де Гёте!

Времена Махакальпы

Льдом вековечным законов и правил

Скованы крылья пугливых ворон.

Я бы и брата в живых не оставил,

Чтоб Циморил разделила мой трон.

Осень. И листья упали на плечи,

Древнюю тайну войны обнажа.

Я бы и выкосил род человечий,

Чтобы остаться с тобой, Эрмижад.

Знойное солнце кристальных симметрий

Бабочкой бьётся в янтарном стогу.

Я б и разрушил Вселенную, Кэтрин,

Ради сплетения тел на снегу.

Времени тают последние крохи

В тёплых ладонях. Слова не ясны —

И обрываются на полувздохе

За полсекунды до вечной весны.

Солдат Танелорна

Багровым закатом пожар

Крыла золотые расправил.

В пустыне не верь миражам:

Они могут сделаться явью.

Проклятье творителям норм,

Пристанище для непокорных...

Как важно найти Танелорн

Тому, кто рождён в Танелорне!

Властителей Хаоса — жечь!

Морозить — богов Поднебесья! —

Но прежде, чем Посох и Меч,

Разрушить Весы Равновесья.

Пронзительны стрелы и горн.

Пощады — ни Белым, ни Чёрным!

Как трудно найти Танелорн

Тому, кто рождён в Танелорне!

А после, устав от боёв,

Уже не мечтая об утре,

Доверчиво ткнуться в её

Пропахшие пламенем кудри

И в ночь под раскатами волн

У ног её пасть побеждённым...

Как сладко войти в Танелорн

Тому, кто рождён в Танелорне!

Вадагский панк-рок

В подражание А. Лаэртскому

Не ковыряй в носу, мой юный Корум!

Не то потом родишься фой-миором!

Из чёрного юмора по Муркоку

Я ковырял в носу проворным пальцем.

В ноздре, застряв, ладонь свою оставил.

Отныне суждено мне быть скитальцем.

Отныне жизнь моя — игра без правил.

С оторванной культи сочилась ало

Дымящей жижи сладкая отрава,

И белый плащ мой красным пропитала,

И скользкой лужей пролилась на травы.

Не в силах созерцать кровавой слизи,

Я глаз бесстрашно выдрал из глазницы.

Хотел второй. Но боги, словно дизель,

Свалили с ног и начали дразниться.

Я им припомнил. Сотворив протезы,

Во всей красе — божественный антоним,

Я стал им геморроем, антитезой,

Иглой в заду, песчинкою в гондоне.

Когда в зловонной, сумрачной пещере

Я их нагнал, — они молились. Поздно!

Я главному пробил в экстазе череп,

И выгрыз сердце, и порвал на звёзды.

Потом — не помню. Было ощущенье,

Что уж тошнило от разверстых чресел.

И кто-то даже попросил прощенья.

И я простил. Но всё равно повесил.

И было пусто. И давили стены.

И стала тесной собственная шкура.

И пелена. И вкус кровавой пены.

И то, о чём безмолвствует цензура.

Лишённого величия и шарма,

Заляпанного кровью и блевотой,

Меня опять перемолола Карма

И воплотила, кажется, в кого-то.

Крепки оковы. Силы побороть их

Мне не дано. Я стал, себе на горе,

Вонючей, разлагающейся плотью,

Что смертные прозвали — фой-миоре.

И мой двойник, исполнен чувства долга,

В меня нацелил дуло автомата...

...Я умирал так бесконечно долго

За то, что ковырял в носу когда-то.

Новорождённые младенцы ничего не смыслят

в мировых проблемах

Трилогия-энтропия

За первую половину 20** года 86 человек так и не были найдены. 11 уголовных дел возбуждены по статье «Убийство». По неопознанным трупам рассматривались 299 сообщений. Из них личность 53 не установлена. Трое были с признаками насильственной смерти — возбуждены уголовные дела.

Газета «Дворник»,

4-7 октября 2005 года

Выстрел первый

ДвиЖЕние Распада по кольцу.

инвариантность линии прогрЕсса.

р а с с р е д о т о ч и т ь

в полосе прибоя

причастность к неизбежноМу концу

мультИвселенной.

несколько мгновений

гниениЯ

бегущих по волнам

достанутся сполна

горам и лесу.

рас пад.

и брат на братабратабрат

АБРАКАДАБРА

Крики мёртвых чаек.

закОны энтРопии НЕизбежны

в связи с термодинамикой процесса

мысЛеваренИя зловещего добра

в желУдке добродушного злодейСтва.

ДА БУДЕТ НЕБОСКЛОН НЕПРИМИРИМ!

Выстрел второй

поджаты лапы

впереди бросок

стремителен полёт

приятен запах

игольчато щетинится прицел

закона нет

свернувшись под осиной

в постели травяной

иудиным цветком

скончался век.

..................................................

О, исцели, Рогатый!

Выстрел третий

..................................................

...А вкусный мир!

Ну, очень вкусный мир!..

300 лет до Конца Света

Нам бы

рвануться

прочь

из города

грёз

гордым,

грозным

предвестником

смерти —

смерчем

рычащим

пройтись

по безголосью

колосьев

невинной

провинции,

где звери

свернулись

в чаще

от страха!

Ну же!

Посмеем?..

Нет...

Змеи

монет

разменяны

в пепел:

души

выпило

чёрное

лезвие

самодовольства

и лени —

смертельной

болезни

бессмертных.

Встанем ли

на колени

пред отупляющей

грудой

веков,

или —

на грудь

клинков?

Горькое

слово —

Завтра.

Полдень-

развратник

склоняет

солнце

к закату,

словно —

к измене.

Ну же!

Посмеем?..

Крови

напились —

море.

Сила

в крови

притаилась,

в жилах

застыла —

ждёт:

вон он,

идёт,

от нашего

рода —

порода,

выродок —

тьфу! —

плюнешь —

перешибёшь.

Ложь!

В этих

ножнах

не дремлют

плети

столетий!

Землю

обнимет

жарко,

словно

невесту —

и,

как невесту,

пронзит

средоточием

силы.

Кончено!

Мы ли

огнём

проносились

по серым

селеньям?

Небыли-

были

дряхлыми

стали,

как стали

ржавая

плоть.

Ветошь

полотен

саваном

на ветру

скроет

зловонный

труп.

В хриплом

голосе

труб —

ну же?..

посмеем?.. —

нет!

Ветром

осмеяны

тени

планет.

Ждём

плоть

от плоти —

ту,

что проглотит

сердце

старых

богов,

нам

принеся

забвение

смерти

в гибели

мира.

Ну же!..

Полдень-

развратник

не нужен

детям

сонных

соцветий!

Вместе с ним

соблазнимся

закатом,

приснимся

в кошмаре —

с рассветом

растаем,

станем

туманом,

только бы —

прочь,

прочь

из города

грёз —

гордым...

грозным...

Сердца —

на засов!

Ну же!..

Только и кружим

стрелкой

безумных

часов...

Бык и копьё

Перевертень

Корум изучал по плачу зим урок:

то по реке-воле — человека ропот,

то потери шаги, ига шире топот.

Не сосите душу, дети сосен!

На вас лед ангела лег, надел саван,

и на льдах эпитафий — мифа тип, эха длани.

Морозу намутили боги иго, били туман узором.

До раны мизером — ада море, зимы народ.

Иди ж, иди!

Ах, ал плащ, ал! Плаха,

лат сталь.

Водись, рев звонок! О, нов Зверь Сидов,

перечь туче! Миоре горят: яро герои мечут череп!

Тур как гора, да рог как крут!

А гора на гулега: Саге Луга — на рога!

А ты поквитался: с лат и в копыта!

Не севером бел хлеб. Море весен.

— Вобью ль я, о, копье покоя, любовь? —

— Лети, о Воитель!

Песнь Кулла

Когда отзвучат все песни,

откроются Двери Ночи,

Луна упадёт на Землю

и Солнце во льду застынет,

и белое станет чёрным,

и Рог протрубит фламенко,

и розовые фламинго

поднимутся над болотом,

мы вырвемся за пределы,

мой брат, мой единственный брат.

Одна только Клятва:

Весы Равновесья

пусть примет старьёвщик

в засаленной лавке.

Не стоит гроша

зацелованный крестик,

затисканный томик

с чужими псалмами:

они тяготят

быстрокрылую душу

Рождённого Ползать.

За этим пределом

в прицелы взглянём

на иные миры,

любимый мой брат,

мой единственный брат.

Спина к спине — и Миллионы Сфер

не устоят от нашего напора.

Тот Город, где стоял я много лет

в плену собою данного мне слова —

моя тюрьма, — стал мне дороже света,

стал домом мне родным. Но я бездомен.

Бездонен кладезь сердца Человека, —

а нам, богам, скользить по древним тропам

с Клинками Смерти в четырёх руках.

Смотри же, брат! В расставленные сети

не улови неведомую птицу —

бескрылости своей не улови!

И там, на краю созвездий,

на чёрном платке Вселенной,

где нити Судьбы искрятся

серебряными снегами,

где клятву давали братья

и бились, её нарушив, —

мы сделаем шаг к Свободе,

убив в своём сердце Бога,

и плотью людской облечёмся,

мой брат, мой любимый брат!

Император Глаукома

Т. Диш

(пер. с англ.)

Император Глаукома

оглядел с моста

мрачных стражей вдоль аркад

и вышел на базар,

где жаркий день настиг

поверженных владык:

рыцари Креста,

мудрый Оттоман,

Абиссинский царь

и великий хан

сидят

с протянутой рукой

у храма над рекой.

К их молитвам Император

оставался глух:

пленили

слух

тромбоны,

что трубили

в честь Имперского парада.

В час регаты

канонада

над рекой гремела страстно.

Глаукома-Император

демонстрировал

стигматы

Ватиканскому послу.

Взял он

шар из алебастра,

меч Дамасский,

камень красный

из гробницы

Зороастра,

где паслён

и в цвет зарницы

клён.

А поэт придворный в лаврах

и оранжевой парче,

весь в топазах,

и сапфирах,

и сияющих алмазах,

с головою погружённый

в запах мирра

и лаванды,

в бриллиантах

Самарканда,

распростёрся

пред владыкой,

пал, осанною

сражённый,

хору вторя

непрестанно.

Вмиг на тело

непреклонно

златой стопой

и тростью белой

ступил

самовлюблённо

смертный бог!

С ажурных балконов

весёлой метелью

гирлянды бутонов

и ярких цветов

из детских ладоней

летели:

разноцветные букеты —

гладиолусы, и розы,

и пионы,

и мимозы

пред идущим Глаукомой.

С парапетов

с крыш, со шпилей

дети вниз

венки бросали

маков, лилий

и фиалок, —

и порой

бросались сами

с крыш под ноги Глаукомы.

Луна

взошла,

но тишина

огнём в ночи

полна,

и звёзд лучи,

как серафим,

возносят

гимн.

Вот-вот

Император

достигнет священных руин

величаво,

коснувшись замка на двери,

которую вправе

один

только он отворить.

Он бродил

с лицом печальным

сквозь старинные порталы,

средь колонн, зеркал хрустальных,

бриллиантов, и опалов,

и рубинов. Он ходил

там, где наполнялись залы

звоном дальним,

тихим пеньем,

где смешались

ароматы

прелых трав, листвы осенней

с дымом жертвенных костров.

Выпускает Император

птицу белую, как снег!

Голубь

бел,

как белый

свет.

Голубь,

тебе равных нет!

Император выпускал

голубя белей, чем снег.

Тот взлетал

и до небес

мчался — в облаках исчез,

позади оставив крыши,

выше крыши,

неба выше, —

прямо

к солнцу,

чтоб погибнуть

в честь владыки Глаукомы!

Песенка Джери-а-Конела

Крестики-нолики-ролики,

Шарики, кубики, ромбики...

Все мы — пушистые кролики,

Все мы — послушные зомбики.

Выглянут боги из логова,

В душу заглянут оттудова.

Богу достанется богово,

Людово, чудово-юдово.

Эники-беники-чурики,

Жмурики, тазики, веники...

Элрики, Джереки — дурики —

Вечного Пламени пленники.

Только-то — хлеба да зрелища:

Хватит ли плети да пряника?

Сколько вас — по небу реющих

Рунного Посоха странников?

В танце выписывать крендели

Будешь на месте пожарища.

Выкати, выкати пенделя

Стае богов сотоварищи!

Выкинешь белые тапочки,

Станешь наравных с Эпохою.

Будет тебе всё до лампочки!

Будет Судьба тебе — сахаром!

Танелорн должен быть...

я не останусь в долгу

не повернуть руки

птицы крыльями

лапами Волка

перьями на снегу

шерстью паленой

в клочья рвется шкура

на траве зеленой

черт с ней

кровь на рукояти

и летят проклятья

по Дороге Черной

но Амбер должен быть разрушен

Валинор должен быть разрушен

Вавилон должен быть разрушен

Танелорн

должен быть...

Черным Мечом

Золотыми Драконами

к западу к ночи

по стенам по золоту

не обернуться

крылам опозоренным

тропами волчьими

Алыми Стрелами

в солнце

Хаос и Порядок

на Дороге рядом

а Дорога вьется

но Амбер должен быть разрушен

Валинор должен быть разрушен

Вавилон должен быть разрушен

Танелорн

должен быть...

но Амбер должен быть разрушен

Валинор должен быть разрушен

Вавилон должен быть разрушен

Карфаген должен быть разрушен

Нуменор должен быть разрушен

Нарготронд должен быть разрушен

Эгладор должен быть разрушен

Сталинград должен быть разрушен

Корускант должен быть разрушен

Кенигсберг должен быть разрушен

Петербург должен быть разрушен

Вашингтон должен быть разрушен

..................................................

Танелорн

должен быть...

Остались только сны

На миг сумасшедший, волшебный, воздушный,

Негромкий, нетленный, неспешный, нескучный,

Срывающий шкуру, поющий, игривый,

Сияющий, едкий, кусачий, счастливый —

Остались только сны.

На миг полнокровный и неповторимый,

Когда растворишься в объятьях Любимой,

Стихи позабудешь и снова напишешь,

Священного Ехо камлания слышишь, —

Остались только сны.

На миг непотребный — не злой, не холодный, —

На истинный — искренний и искромётный, —

Чья плоть не железна, чей взор не бумажен, —

Секунде ерошенных кроличьих скважин

Остались только сны.

На миг золотистый, беспечный и нежный,

Пушистый, лохматый, чудной и, конечно,

Весёлый, ехидный, цветной, всемогучий —

Сегодня — единственный каверзный случай:

Остались только сны.

На Грани

Триптих

Я будил тебя ночью,

пытаясь застать

безголовой,

ослепительно-новой

в каждой детали

от кончика ногтя на левой ноге

до волос на макушке

и обратно

до кончика ногтя на правой.

Но слова шевелились не в такт

и в ресницы

вплетались отравой,

убивая

гвоздями атак.

Так

любимой игрушке

бывает грустно,

когда после того,

как приснится

страшный сон,

ты рыдаешь —

в подушку,

не в её

мохнатое брюшко.

Так, бывает, у птицы

чешутся крылья —

к полёту,

а случается —

дождь.

Дождь на грани войны

и джазмены

на грани измены

среди смятых подушек

и тёплых тушек

любимых

по левую руку

и справа.

Вы —

под одним одеялом.

Как славно

с тобой переспали

под утро!

Меж Дхаммападой

и Камасутрой —

лохматые

тени

видений

в зеницы замочные.

Ах! —

ведь и я — озабоченный!

Словно бы —

пóд руку не ходили,

чтобы стать ближе

к постели...

К счастью, не залетели...

Залетели стихи,

словно птицы

в открытые окна.

Факелá,

ржавый гвоздь,

древний сумрак

и запах дождя.

Фиолетовых платьев,

ободранных джинсов шёпот,

и следы,

что оставишь мне,

уходя.

Режь мне вены

так сильно,

как ты меня любишь!

Обалденно

алый

течёт в них сок.

Мы — не люди:

зачем гордиться

дырявой грудью,

если сердца полёт высок?

Знаешь,

эта река

не впадает в море,

в этой лодке

только свернувшимся

хватит места — двоим.

Но на белом листе —

на холсте —

громоздятся истории,

и они —

как всегда —

Твои.

* * *

Не найти спасенья в ржи нескошенной,

Млечный троп прокисло молоко.

В сердце остаётся только крошево

Воли вперемешку с табаком.

Бесконечны ночи полнолунные! —

Да тела в объятьях холодны...

Льётся в сладкозвучье шестиструнное

Ледяная девственность луны.

Самых страшных битв поля бесславные

Отдают постельной белизной.

Окна настежь надо бы, да заново

Осень перепутать бы с весной!

Только песен звуки быстротечные

Падают пощёчинами с губ.

Вот бы — вечером...

да поздно...

вот бы — вечером...

...да поля —

в снегу...

сказка о тебе

беги

по ковылям да по рельсам

беги

по ковылям да по рельсам

беги

по ковылям да по рельсам

беги

по ковылям да по рельсам

беги

по ковылям да по рельсам

беги

по ковылям да по рельсам

беги

бери

меня в пустые ладони

бери

меня в пустые ладони

бери

меня в пустые ладони

бери

меня в пустые ладони

бери

меня в сухие ладони

бери

меня в святые ладони

бери

сыграй

на моей кожаной флейте

сыграй

на моей кожаной флейте

сыграй

на моей кожаной флейте

сыграй

на моей кожаной флейте

сыграй

на моей кожаной флейте

сыграй

на моей кожаной флейте

сыграй

закрой

собою серое небо

закрой

собою серое небо

закрой

собою серое небо

закрой

собою тёмное небо

закрой

собою мрачное небо

закрой

собою вечное небо

закрой

Гонки за Бесконечностью

Всё повторяется снова и снова:

Хочешь Луну — а имеешь корову,

Надо — по небу, а выйдет — по морю,

Хочется счастья — а выпадет горе.

Звёздной тропою безликой толпою

Мчатся созвездия вслед за тобою —

В чёрном просторе, себя раззадоря,

Мчишься ты вслед за Единой Звездою.

Так продолжается ныне и присно:

Споришь и споришь с судьбою капризной,

Прячешься в норы от взгляда напротив,

Рвёшься из кожи по прихоти плоти,

Через века, сквозь пустыни и реки,

Чертишь хвостом заповедные треки,

В поисках дома из дома уходишь,

Чтобы домой не вернуться вовеки.

Видеть не хочешь в драконовой пасти

Скрытое в венчике лотоса счастье...

Миг... остановишься... Чувствуешь — воздух?..

Как же горят они, хитрые звёзды!..

Следующая глава