Проба пера
- 1
- 0
- 0
Ностальгия
О, где ты, о, где ты, моя Атлантида,
сметенная яростью бунта —
одичали Атланты и Кариатиды
под серой печалью бывшего Санкт-Петербурга.
Сквозь беды и годы, навылет пробита —
Раздалась и стихла побудка,
чтоб вспомнилось то, что почти позабыто,
чтоб сердце, тоскуя, очнулось от этого скорбного звука.
(23.02.1990)
Мешанина
Холоп и бунтарь,
скряга и мот,
честен, но враль,
живой анекдот,
глуп и умен,
счастлив и нет,
трус и бретер,
анархист и корнет,
наивный подлец,
шут-фаталист,
зоркий слепец,
сорвавшийся лист,
сброд разных слов,
изречений и дум,
злой острослов,
горемыка-болтун...
Сколько слоев
срезал маленький стек!
смесь до краев —
таков человек.
(11.04.1990)
Легионы слов
Я не люблю тонконогих стихов,
Скачущих легкомысленно по лугам поэзии —
Мне отрадней поступь легионов слов,
Их мечей отточенных сверкающее лезвие!
Посмотрите, как их абордажные “кошки”
Вгрызаются в памяти башни,
Как они не похожи на ярких мошек,
Дрейфующих в ряске вчерашней!
Раз сказано было: «глаголом жги!» —
Мы не только сердца, но и разум зажжем.
Легионы слов встряхнут мозги,
Чтоб не тлели они, а пылали огнем!
(19.06.1990)
Баллада о переменах
Как колесницы дружным строем
летят, врагов круша ряды,
так волны скачут зыбким полем
прибрежных фьордов брать гряды.
Их голиафовы труды
гранит упрямо низвергает,
ломает волнам он хребты,
но вслед за павшей мчит другая.
А ветер, гнавший их вперед,
уже в других полях витает.
Он кружит снежный хоровод,
леса нагие обдувая.
Но стужа, устрашася мая,
свирепый прекращает вой...
Лесов подсвещница витая
вновь украшается листвой.
Огонь любви сердца людей,
неистовством своим взрывая,
уносит вдаль от пошлых дней
в мечты несбывшегося рая.
Тоска не гложет пусть пустая.
Все в мире тлен и суета,
но жизнь высокая, иная
сквозит, где хочет, как ветра.
Посылка:
Не надо, друг, печалить глаз
и ощущать себя изгоем.
Есть время горя, время ласк.
Ушло одно, придет другое.
(март 1991)
Мечта
Ты гуляла по лугу
и цветы собирала,
и в душе моей муку
всё сильней разжигала.
Земляникой и счастьем
твои губы пылали.
И к сему не причастен —
не я вел тебя в дали.
Мне бы лучше родиться
колокольчиком звонким,
чтоб в венке твоем виться,
таять в имени тонком.
Но не быть мне у Флоры
фаворитом и князем.
А очей твоих взоры
на меня падут разве?
...Ты гуляла по лугу
и цветы собирала,
и чудесные звуки
из меня извлекала...
(3.04.1991)
Побег
От грязи городов, от будней суеты
в луга скорей, скорей вдвоем мы устремились.
И в тишине дубрав мы музыкой струились
и в сердце там мое Она вплела цветы.
Но кружева листвы, но вязь ветвей витых
сорвали ветры зло, гармонию нарушив,
и унесли Ее... И в сердце бедном стужа
хрустальным льдом рассыпала цветы.
Я вслед за Ней ушел в безмолвье пустоты.
И души наши там опять соединились.
И, сквозь судьбу пройдя, в сем мире появились —
в сердца людей вплетенные цветы.
(21.04.1991)
Казачья гульба
Эх, вода студеная!
Ой, да сердце пылкое!
Стрелочка каленая
мне назвалась милкою!
Я гулял не с девками,
не в саду батянином!
А играл под ветрами
саблею татарина!
Палица узорная
нежно в губы клюнула...
Только вот на зорьке я
обвенчался с пулею!
Эх, вода студеная!
Ой, да сердце пылкое!
Из него каленые
батька стрелы выкует!
(6.06.1991)
Свидание
Блестя белком сквозь веки веток,
плеснув лимоном на листву,
не краб — охотник до креветок —
фонарь таращился во тьму...
Во тьме, играя бликом блёклым,
дождь гладил крыши и зонты.
Прикосновеньем капель к стёклам
ко мне прильнула нежно ты...
Тобою воздух был насыщен.
Кружась, звенела голова
такой мелодией из тысячи,
что тусклы стали вмиг слова...
(1991)
Вино и мех
Рыцарь жало копья уж не точит давно...
Его сердце, как мех, прохудилось. — Вино
его буйной любви утекло, утекло...
Кто-то мудрый подставил свой новенький мех
и блестящей победой украсил доспех...
Отчего же хрусталь так похож на стекло?
И хоть горный хрусталь не похож на стекло,
но сердца бьются, рвутся, когда нелегко,
когда червь подточил у копья острие,
и — сомненьем — поддых! под ребро! — чтоб легло
на крыло и любовь из тебя унесло...
для кого-то — роман, для иных — переплет.
но роман просто кипа бумаг... переплет
в старый мех из шагрени заплату вплетет.
И вдвоем то вино будут вместе хранить.
До скончанья веков, где б ни кончился лет,
где б копье не воткнулось, кого изберет
сердце Дамы, тот должен из чаши испить...
(12.12.1991)
Март
Своим чредом пройдут заботы,
утихнет боль, прольются тучи,
падет капель, и снег скрипучий
растаяв, лоб земли подставит
под поцелуи туфель звучных.
Уже мотивы саксофона
метель не мучит гулкой ночью. —
Повсюду Бах — как встарь всклокочен —
ручьем звучит — могуч и сочен!
И время ставит многоточья…
А март, права свои качая,
в чертоги к Афродите рвется…
Там локон прихотливо вьется,
и море, бросив флотоводца,
в глазах восторженных смеется!
Короче, все теперь иначе!
И в предвкушении феерий
к нам солнце вырвалось из прерий —
так, что сердец сорвало двери
и души унесло в аллеи…
(1992)
Обыденное чувство
Горячих будней гул шумел,
лепилась жизнь неровными мазками…
но петь хотел реликтовый шумер —
не ткать, не сеять, не вгрызаться в камень.
Петь о той, чей взгляд мотыгой взрезал
пласт его иссушенной груди
и потоком в сердце влился резвым,
меж морщин ища себе пути…
Наш черед. И нам проклюнет темя
Рок. И скроет все земля.
Изучаться будет наше время
по особенностям хоз. инвентаря…
Песня, что неловко наиграл я
душной ночью с матовой луной, —
вся останется в корпускулах и гранях
наших душ. Меж мною и тобой…
(1992)
Вторая половина суток
Вторая половина суток. Ночь.
Быт отражается в бездонности икон.
А бездна силится толочь
звезд неизбывных толокно.
Струна натянута, и крик
застрял в гортани — засмолен.
Хоть глаз коли о мрачный риф!
На нем трепещет галион
прекраснодушных, легких снов
(наивный детский эскапизм!) …
А рядом смерть — циничный сноб —
лихву считает с новых тризн.
Кругом ночно, черно, темно.
И энтропией льется лень.
Но на челе земли клеймо —
вторая половина суток. День!
(3.10.1992)
***
Что без любви потуги бытия?
Лишь шестерней всем надоевший скрежет?
Движенье в никуда и без руля?
(в конце туннеля ничего не брезжит?)
Что без прощения закона маета?
Цепь воздаяний холодно-учтива?
И разума могильная плита
нас от свободы спрятала пугливо?
Что жажда выбора, коль все предрешено?
Что без него парад столетий?
Лишь жесткий план? Нет выхода из клети?
Но все ж просеивает нечто решето?
Что жизни мимолетная эклога
пред вечности нулем и единицей Бога?
(18.11.1992)
Странное дело
Мне странно вспоминать тебя,
мне кажется, ты где-то рядом —
мелькнешь нечаянной наядой
в пронзительной тиши ручья...
Когда картинкой мир застыл,
в тот час, когда слезятся росы,
кос расплетенно-золотых —
в снопах лучей — я вижу россыпь
Тебя унес в горсти с собой, —
тебя вобрал в свои глаза я,
перебираю, как скупой,
слов искрометных состязанья...
Мне странно вспоминать тебя,
мне кажется, ты где-то рядом...
но не ищу тебя, бродя, —
ведь пульс не смог тебя упрятать.
(30. 07. 1993)
Ловитва
По всей земле идет ловитва душ —
капканами, арканами, сетями...
В них попадает тот, кто неуклюж,
и тот, кто ловок — тоже попадает...
«Играть на флейте — мудрости не надо...»
А в душах люди сверлят клапана
и в них вдувают разные слова...
Ловитва душ — блаженство и отрада!
По всей земле идет ловитва тел —
глазами, помышленьями, руками,
опять-таки речами да стихами....
ловитва тел — счастливый наш удел...
Так и живем, друг другом обладаем,
являясь втай взаимными рабами...
(1993)
Как радостно!
Как радостно мне знать, что где-то ты
босыми пальцами песок перебираешь,
ромашки рвешь (хитрющие цветы!),
посуду моешь, книжку вслух читаешь...
Как радостно мне знать, что утром ты
выходишь поглядеть, как дышит небо,
и, может быть, готовя у плиты,
ты думаешь, что я ведь тоже где-то...
Мне радостно, что ты на свете есть,
что по ночам смотреть на звезды ходишь,
и о себе мне радостную весть
через пространство переправить хочешь...
(03.08.1993)
***
Солнце, солнце, научи меня любить,
чтоб тепло не таяло туманом,
чтоб, как ты, его я мог дарить
в равной мере правым, и неправым.
Солнце, солнце, ты горишь во тьме,
в пустоте и холоде системы,
но твоя она, и потому в тебе
есть пыльца с пурпурной хризантемы,
что живет на грядке под окном,
радуя по вечерам старушек,
чьим седым морщинистым трудом
расцветают хороводы кружев.
Впрочем, и старик, что был "Вольтером",
сидя на крыльце под звезд гирляндой,
произнес с улыбкой загорелой:
«Всем нам сад возделывать свой надо...»
(14.08.1993)
Не стыдитесь
Не стыдитесь зажечь свечу
и поставить ее на окошко —
может, кто-то, бредя в пороше,
кров найдет по ее лучу.
Не стыдитесь писать стихи —
может, кто-то слезу обронит...
иль споет во церковном хоре
наподобие древних стихир...
Не стыдитесь, идя в бюро,
золотые искать каштаны.
Не чурайтесь открытой тайны.
Не стыдитесь взмахнуть крылом.
Не стыдитесь помочь убогим,
пока сами еще здоровы...
И, читая свои некрологи,
не стремитесь покинуть горы.
(2.10.1993)
Обывательское ницшеанство
«Бог умер…» — средь людей
о Нем забыта мысль —
идейность без Идей:
«ешь, пей и веселись!»
Мы предъявляем иск
Любви, держа пари.
А, проиграв, — каприз! —
мол, «лгут календари».
Нам сладостно цедить
Свободу от Небес:
«Нет Ока, что следит,
не ноет в сердце бес…»
И всякий втихаря,
закрывшись на замок,
свое лелеет «Я»,
свой громоздит мирок:
из глины и песка,
из чувств и из идей…
но все ж свербит слегка —
Бог умер средь людей.
(1993)
Соединение
Что нас соединяет — не понять.
Что держит нас в столь замкнутом пространстве,
что и ресниц не в силах мы поднять...
В чем равноденствие такого постоянства?
Что нас соединяет — не понять.
Легко порвать, труднее — удержаться
в одной упряжке и не утерять
желание порой в комочек сжаться.
"Что нас соединяет?" — не вопрос,
а опыт недряхлеющих столетий,
конкретных жизней неизвестный взнос
в сокровищницу пылких междометий...
Что нас соединяет, нас двоих —
таких несхожих и таких единых? —
То, что в глазах горит твоих, моих —
сжигающе-неутолимых...
(10.08.1993)
Спектр
Да, мир — проекция меня,
да, я — его конспект.
А в толстой книге бытия
лишь полстроки — мой спектр:
Мой глаз налит, мой злобен пульс,
от крови я багров,
ее соленый, горький вкус —
в питье, в еде веков.
Я апельсиновый окрас
ношу в своем нутре,
я — заводной.
Страстей экстаз,
я весь в чужой игре.
Я желт изменой и грехом —
и в помыслах, и так.
А солнца круг — всего лишь ком,
горящий в облаках.
Но фотосинтез зеленит
безжизненность листвы.
Из мрака вырвавшись в зенит,
Я приобщен Любви.
Мне голубь мира ветвь принес,
а Божий Сын — Себя.
Чтоб, нищий духом, я воскрес
в просторах Бытия.
Из пекла жизни в синь очей,
в их звездность устремясь,
я чувствую — с моих плечей
спадает грузом грязь.
Но мой фиалковый уют
погас как вечер дня…
И белый свет — сквозь мир,
меня — страницы Жизни льют…
(1993)
Клавесин
Стреляют окна пучками света,
витраж искрится, что глазки фрейлин!
И по узорным карэ паркета
порхают пары под звуки трели.
Шаги пружинят — банты трепещат,
и жемчуга чуть дребезжат.
В глазах — амуры! И радость плещет
и блестки брызгами летят.
И друг за дружкою, вскачь, вприпрыжку,
картавя квартой — капели нот!
И будет долго в мечтах парижских
гоняться за яркой звездой аккорд.
(17.10.1993)
Война и мир
Люди — голодные львы,
но в овечьем руне.
Жадны, коварны и злы —
значит, быть войне.
Люди глупы до слёз —
спасения нет в огне!
Злато — предел их грёз —
И власть! — значит, быть войне.
В счастье или в беде,
в сытости или нет.
Но каждый лишь о себе
думает, — быть войне.
Рубеж расширяя стен,
мечтая владеть вселенной:
"Кто против?! — Расправа с тем!" —
быть войне нетленной…
Но некто, закрыв глаза,
в транспорте тесно сжатый,
молится небесам,
чтоб мира продлить караты…
(29.10.1993)
Пускай!
Пускай я говорю банальные слова —
их из себя я вытащил зубами.
И по сравнению с обширностью ствола
земного дерева познанья,
они, быть может, жалкая труха.
Но то, что я прочувствовал и прожил,
они орут, как вопль петуха,
что некогда Петру царапал кожу.
Я говорю про то же — про любовь,
хотя уж столько про нее сказали —
у большинства не вздрогнула и бровь,
а кто услышал — отвечал делами.
Пускай я бренно говорю о вечном —
мозоли на ушах я не натру,
но, может быть, идя дорогой млечной,
ты, путник, обретешь созвучное нутру...
(13.08.1993)
***
Блажен, кто искренен и прост,
кто не уходит под наркоз
самовлюбленности и лжи.
Блажен, кто не скрывая слёз,
читает жизнь, кто перенес
испуг растраченной души.
Блаженна та, что сберегла
от глаз настырного сверла
невинный взор очей,
что отдалась любви волнам,
но в ил кокетства не вошла,
откинув прядь с плечей...
Блажен, кто напоит коня,
блажен, кто не щадит себя —
не как Сизиф — как Ной!
Блажен, кто ищет днём огня,
кто понимает, что нельзя
спор разрешать войной...
Я, может быть, средь миражей,
но кто сейчас блажен?
(18.08.1993)
На тютчевскую тему
О, как убийственно мы любим,
как жаждем обладать сполна
тем, кто отдался нам до дна,
забыв о собственной минуте.
Как в буйной слепоте страстей
мы мучаем и разрушаем
тот идеал наш обветшалый,
что стал иным при свете дней.
И, изнывая от сомнений,
от подозрений и обид,
мы губим, с болью стервенея,
любовь — наш пешечный гамбит.
И, разуверившись во сказках,
заметив разность двух людей,
над тем глумимся мы с острасткой,
что сердцу нашему милей…
(1993)
Каменный век (цикл стихов)
1.
В многолюдном метро неподвижная серая масса
вещной жизнью оттерта к стене.
И прохожие люди с надменной гримасой
опускают в ладонь горстку старых монет.
Нищий камнем застыл, но бесплотен он, словно
неприметный святой из готических ниш.
Ликом темен, он — белая все же ворона,
ибо он не понятен иным, кто не нищ.
Может, он — Бонапарт, не схвативший судьбу за загривок.
Может, он — дармоед, не изведавший счастья труда.
Может, чей-то отец, испытавший отчаянье Лира
или "красный пиджак", кого обыграла судьба.
Он — ненужный булыжник на кромке асфальтовых трасс…
Но кто знает, что с ним будет завтра?
А подземный туннель, изгибаясь под тяжестью нас
чем-то схож с нутром бронтозавра…
2.
Страх перед неиспытанным томит.
Но, если чашу пить, то — до конца.
В кровь пальцы драть о жизненный гранит
с упорством не Сизифа, но борца.
Пусть веселятся те, кто бед не знал,
кто на перине спит, а не в воронке,
кто черствые выбрасывает корки…
Блажен богатый, что хоть раз взалкал!
Не то чтоб я судил, рядил и мерил —
я слишком мало износил сапог,
я слишком мало сам чего-то смог,
чтоб различать победы и потери…
В карманах, в почках, в сердце, на душе —
везде бывают камни — в горесть, в радость…
Нет рая ни в пале, ни в шалаше —
он не живет ни за какой оградой.
Он к нам приходит, если груз забот
и беззаботности не ерзает на шее...
На камне вечности построенный оплот
не соблазнится сумраком аллеек…
3.
Считает камень, что он летит
по собственной воле, но
запущен он кем-то в чье-то окно
иль в лоб, как сделал Давид…
А камень упрямо с надеждой мнит,
что он траекторией правит.
Тяготенья сила его тяготит
и в воздухе им играет…
Чьей пращой раскручен, к чему влеком,
намагниченный кодом Неба? —
Сам в себе застрял я, как в горле ком,
как несыгранный марш победы…
4.
Люди притворяются искусно
злыми, сердобольными, больными.
Выглядеть лазурь стремится тускло,
всякий прячет истинное в мнимом.
Только камень остается камнем —
на горе лежит, не то в долине —
воздух взрежет или в омут канет —
он свое не обессмыслит имя.
Твердый как шершавый лоб ягненка,
в линиях своих неповторим —
он ногой пинаем что щебенка,
торопящимися в сытый Рим…
Что, мы, суетные, знаем про предметы?
Камень — тверд, недвижим, бессловесен…
Может, тая в космосе, кометы
посвящают звездам песню песней…
Есть у каждой вещи в мирозданье
смысл особый и предназначенье, —
человек тоскует неприкаян,
либо занят, как всегда, столпотвореньем…
5.
Я под ноги смотрю — я великан!
Мне кажется, что гравий и щебенка —
скопленья валунов, а вереск и трава —
угрюмая колючая трущоба.
Я, словно Бог, устроил сад камней,
где вижу каждый камень целиком.
Они мне холод отдают теней,
я грею их рук трепетным теплом.
А в луже я пускаю корабли,
и муравьи на палубах толпятся.
На их тельцах играет солнца блик —
они как будто собрались смеяться.
Они глядят с улыбкой на пылинку…
А Бог глядит — на камешек Земли,
крутящийся в космической пыли —
я ж в травах исчезаю под сурдинку…
(23.10.1993 — 10.01.1994)
C’est la vie
Подводит зрение, и не хватает сил уви-
деть ангела, на твою присевшего табуретку.
Сердце тоскует по небу, но с’est la vie —
тоска выражается возвращением в клетку
обыденной, дряблой, немного счастливой жизни,
но все-таки пресной, как пища в соседней сто-
ловке, и по ночам приходится ставить клизмы,
поститься, скрипеть зубами и моното -
нно посылать сигналы в кромешный космос —
SOS обезумевшего — с корабля глупцов!
А потом, причесав и пригладив космы,
завоевывать Даме кулек леденцов.
Подводит зрение, и не хватает сил уви-
деть ни ангела, ни пера на дрожащих крыльях.
Сердце тоскует по небу, но c’est la vie —
с годами черствеет оно и покрывается пылью.
(30.11.1994)
Конец тысячелетия
Конец тысячелетия. Второго...
Факт, совпадение иль дань
часам песочным, метроному,
протянутая в ожиданье длань
из века нового, иного?
Есть в этом смысл какой, знаменье?
Число как притча? Или только миг
для рвущегося к жизни поколенья,
не знающего тяжести вериг,
не помнящего душного томленья?
Что он — конец — зарубка, веха, плаха?
Эпохи скомканный клочок?
Обыденность иль торжество с размахом?
Путь? Повторение? Толчок?
Распахнутая на ветру рубаха…
(1996)
Не от мира сего…
По инерции
ты еще помнишь
лица живущих рядом...
Вбираешь иль издаешь
членораздельные звуки...
Выпиваешь, коль предлагают,
закусываешь салатом...
Но в сущности ты уже там,
где не знают муки...
(1998)