Филателия

Он пролежал бесконечно долго. Время превратилось в детскую резиночку, которой играли девочки на переменах между уроками. Хаотичные обрывки фраз в голове так же скрещивались, вибрировали и сталкивались, но не рождали ничего, кроме липкой, эластичной суеты.

Мысль растянулась между двумя мирами, и Гриша не мог понять, какой ему нужнее: тот, где есть мама, школа, нормальные друзья, посиделки с песнями под гитару возле дома. Или второй: гараж, обдолбанные пацаны, большинство из которых сторчится, сядет или выпилится через пару лет. Зипка под верхней губой, чтобы не спалили. Вечный страх и отвращение при взгляде в зеркало. Дохлые рассуждения. Мертвая совесть.

Гриша сидел на полу, курил и залипал в узор на обоях.

А потом пришло решение... страшное до такой степени, что позвоночник окаменел. Капля холодного пота сорвалась с шеи и проскользнула вдоль него, но Гриша лишь улыбнулся. У него появилась тайна, которую он прятал от самого себя. Идея была простой и изящной: встретить рассвет, свисая с потолка и глядя в окно лопнувшими от лишнего давления глазами.

Суицид, почему бы нет?

Он не видел себя нигде, только в тупике. Лучше уж так, добровольно, осознанно. Если другой сюжетной ветки судьбы для него не прописали, Гриша оборвет ее, пока есть силы. Может, небесный сценарист отошел покурить или сделать бутер, но когда вернется и обнаружит, что его нелюбимый заброшенный питомец сдох, как тамагочи, задумается о других? Нарисует им жизнь счастливее и добрее?..

Шатаясь, Гриша поднялся. Дверь снова скрипнула, на пороге показался Санек. Он выглядел подавленным и растерянным и прятал взгляд.

– Гриш, тут… В общем, извини меня, но все-таки придется свалить. Мамка беснуется, уже и отцу, и бабушке звонила, чтобы «на меня повлияли», – он кисло скривился.

– Окей, куда?

– Не, ты не понял.

Санек походил на грустного рэпера – сейчас зачитает нечто мутное и нечленораздельное, и захочется либо вскрыться, либо вскрыть другого.

– Она не нас. Она… только тебя. Ну, мамка такой человек. Всех на уши подняла, у отца давление подскочило. А она только радуется. «Смотри, до чего всех довел!..» Если правда что-то случится…

– Я понял.

Приятель выдохнул – по-прежнему несчастно, но с некоторым облегчением.

– Спасибо. От души. Без обид?

– Да я все понимаю, братиш. Не парься… – Гриша похлопал его по плечу. Внутри щекотно пошевелилось, мягко прикоснулось, поболтало желудок теплой лапой. Гриша остановился в дверном проеме.

– У тебя осталось что-то? Мне совсем немного.

Санек был перед ним в долгу, но он только сильнее поник, сжался забито.

– Я че, конченый, дома прятать? Мамка шмон устраивает. Ей вечно кажется.

– Не кажется же. Где? Где, Саня?!

Санек шумно вздохнул.

– Ясно. Он сказал, что нихера больше не продаст, если мне дашь. Так?

Гриша посмотрел на него пристально. Какой он долговязый, весь узловатый-угловатый, тощий. Сверчок в человеческом обличие. Желтоглазый богомол. Ботинком прихлопни, разотри по асфальту, преврати в хитиновую труху и жижу внутренностей. Смотри под микроскопом, изучай в свое удовольствие животный мир.

Вот Валера и растер. Изучил, приручил, под себя подмял.

Санек напрягся, сжал кулаки, жилисто проступил под футболкой.

– Это я себя, как мудак вел, по-твоему?! С телкой его гулял, на наркоту в Нижнем мутил. Тут весь район под ним ходит, и братки с ним. Валерон любого со свету сживет, понятно?! А я еще жить хочу! Я еще не сдох, Гриша! – плаксиво заорал он и отпрянул вглубь комнаты. – Вали уже нахер! Я не виноват перед тобой! Я перед тобой не виноват, понятно?!

Гриша налетел, вцепился в него, тряхнул так, что Санек обмяк.

– А как он узнал про все?! Что ты ему рассказал, сволочь?!

Санек затрясся.

– Он спрашивал, давно ли я тебя знаю, откуда ты. Ну я говорю, парковались вместе. Гриш, он звонил потом кому-то, пусти!

Гриша разжал пальцы, отшатнулся и вышел в темный коридор. Никто его не поджидал, никто не подслушивал под дверью, не глядел в замочную скважину, лишь телевизор на кухне работал с изрядно приглушенной громкостью. Мать Санька выглянула, посмотрела по-рыбьи холодно, но не обратила внимания на едкое табачное облако, стелющееся за Гришей, и снова затворилась.

«Победоносная, воинствующая сука. Надеюсь, ты все слышала про своего любимого сыночка... Даже сдохнуть нормально не дадут».

Как сказала Ульяна про отца Валерона? Удавился на пруте от кровати. Не нашлось для Гриши здесь кровати. И лишней табуретки на кухне тоже не нашлось…

***

Несколько дней после кошмара с Соней я не выходил из дома. Задернул шторы, забаррикадировался в комнате по совету какого-то поэта из школьной программы. Почти не общался ни с кем, игнорил звонки, на вопросы матери отвечал, что траванулся на работе и неважно себя чувствую.

Мне действительно было хреново. Только не физически. В четверг я набрал номер Мигеля, с замиранием слушал мучительно длинные гудки.

«Здравствуй, дарагой! Как дела? Пачиму рано звонищь? Уже справился? Ищь, шустрый пацан!»

– Нужно встретиться. Я бы… Мне надо поговорить.

«Не вопрос. Завтра пришлю за табой водителя!»

Вот так просто. Я отключился и выдохнул. Пальцы мелко подрагивали.

На следующий день черный джип ждал за углом возле школы. Подойдя ближе, я заметил на месте водилы парня-азербайджанца, что был в прошлый раз. Рядом сидел Мигель. Он зачем-то приехал сам. Спешил или, может, почувствовал? Уловил смрад страха, идущий от меня во все стороны? Я сел назад, зажал трясущиеся ладони коленями, потупил взгляд. Снова захлестнуло предчувствие близкой опасности.

– Чего такой напряженный? – спросил папка, оборачиваясь.

Я заерзал, скользя на неудобных кожаных сидениях, но сказал негромко и твердо:

– Мигель, я… Я больше не хочу этим заниматься.

– Не хочешь продавать товар?

– Да.

– Вах, пачиму? – Он удивленно всплеснул руками.

Я только пожал плечами. Не объяснишь же сейчас про других ребят, про Соню…

– Можно, я буду просто покупать, ну… Ну, чтоб больше не сам?

Мигель прищурился. Нехорошо так, точно стервятник. Все его добродушие куда-то разом попряталось. Морщинистый лоб с редкой линией черно-седых волос съежился.

– Понимаищь, друг, у нас очень сирьезная и опасная работа. Думаишь, ты наркотики людям продаешь? Нэ-эт, ты удовольствие им продаешь, дарагой, даешь живыми себя пачувствовать. У кого ума не хватает, берут сразу много. Никто в этом не виноват. Знаишь, как в природе? Глупые и слабые умирают, их кущают сильные. А мы эти, «санитары леса». Ты куда хочешь? С нами или к остальным?

Я нервно сжал похолодевшие ладони. Раньше никто не спрашивал, куда я хочу. Все произошло без меня. Я таким родился, с судьбой – то ли проклятый, то ли избранный. Непонятно теперь, не выковырять в небесном замысле, не разглядеть.

Мигель смотрел на меня через зеркало заднего вида. Я видел сизую щетину на его левой щеке, чувственные пухлые губы, ворот лиловой рубашки. Сколько ему лет – сорок или уже за все пятьдесят? Есть ли у него дети? Говорил бы он так же, если б знал Соню?

Кондиционер гонял по салону холодный воздух, в котором чувствовалась горечь. Запах смерти, может?

– Я сам по себе теперь.

Папка усмехнулся.

– Тот товар, что у тебя, принес?

Я часто закивал.

– Давай сюда.

Я отдал ему сумку-банан – ту самую, Ромкину. Мигель не глядя кинул ее на приборную панель под лобовым стеклом, сказал:

– Все, иди, дарагой. Разочаровал ты меня…

– А… ну… – я в растерянности замялся.

– Нет у меня для тебя ничего. Давай, выхади. Фарид.

Парень-водитель шустро вылез наружу, открыл заднюю дверь, сгреб меня за шкирку и вытолкал на улицу. Джип взревел колесами по гравию, укатил прочь, а я остался стоять на обочине, глядя ему вслед. Только тогда я наконец осознал, что натворил.

…Сначала показалось, все случилось правильно и очень легко. Я даже засмеялся – непринужденно, весело, как не смеялся, наверное, несколько лет подряд. Пошел в сторону дома, по пути купил у бабуси в переходе букетик садовых цветов. Я нес завернутые во влажную газету пурпурные хризантемы на вытянутой руке, будто свечку, и думал, как обрадуется им мама и как давно ей не дарили цветов.

– Ты чего такой напряженный, сынок?

Мама поставила на стол тарелку с супом, подвинула ближе хлеб, положила передо мной ложку. Я вздрогнул, во второй раз за сегодня услышав этот вопрос.

– Нет, все хорошо. Почему ты так думаешь?

Мама погладила меня по отросшим волосам, но распространяться не стала – только грустно улыбнулась одними уголками губ. Она сама выглядела уставшей. По-прежнему сильной, показательно бодрящейся, деятельной. Но не было в ней той свежести, живости и упругой отдачи, что раньше.

Пурпурные хризантемы стояли в вазе посередине стояла. Мама бережно погладила их. Только сейчас я заметил, что на ней длинная юбка-карандаш, синяя блузка с цветочками, штопанная на груди, – перекочевавший из молодости костюм, который она носила на работу.

– Ты сегодня опять на дежурстве? – расстроенно спросил я.

– Ну а как же? Не сидеть же в старости у тебя на шее.

Она оглаживающим движением расправила невидимые складки и оборки на одежде. В ее руках чувствовалась заботливая мягкая сила. Такая обычно бывает у неудачливых, но очень добрых и душевных людей. Я понял, почему многие пациенты так тепло благодарили маму после выписки: у врачей есть бесконечные знания, опыт, желание исцелить, но за заботой о теле они часто забывают о душе, в то время как нянечки и медсестры имеют только одно средство в арсенале – магию слова, жеста, внимания.

– Ну что за глупости, мам?! А для кого я, по-твоему, стараюсь?

«Старался», – пронеслось в голове, и снова заскреблась, зацарапалась внутри тревога.

Она только вяло отмахнулась.

– Давай закончим бесполезный разговор. Ты у меня умница, я тобой горжусь. Но я наконец нашла работу, которую люблю. И не хочу ее бросать.

– Ты опять до утра?

Снова виноватая улыбка.

– Часов в девять сменюсь и приду. Я запру дверь снаружи? Опять ведь ляжешь поздно, не хочу тебя будить, когда вернусь.

– Ладно.

Настроение сделалось совсем паршивым. Есть перехотелось, я отодвинул тарелку, услышал, как в коридоре хлопнула дверь. Понял, что остался в квартире один. А было ли когда-нибудь иначе? В мыслях я всегда оставался один, привык, возрадовался своей автономности, обособился. Эволюционный механизм такой – сбрасывать лишнее, чтобы выжить. Вот и сегодня я снова решил за себя, ни о ком не подумал.

«Хотел мать на море повезти следующим летом. Пальто ей новое подарить. Дать живой себя почувствовать, любимой…»

Я кинулся в комнату, достал с полки хрестоматию за второй класс – ту самую, где прятал вес два года назад. Бегло перелистал страницы, выгреб купюры, оранжевым веером рассыпавшиеся мне на колени. Неделю назад я положил сюда сорок кусков – восемь бумажек, получается. Но надолго ли их хватит? С маминой зарплатой, с моими копейками в баре?

«Хорош сынок, ничего не скажешь. Пообещал светлое будущее и бросил. Поманил сладкой конфетой и слился…»

Вспомнились ясные глаза Сони, Ромкина отчаянная беспомощность и надежда. Они как будто оба возникли в дверном проеме – полупрозрачные, молочно-белые призраки. Сощурься, и заметишь над плечом их бледные ладони, почувствуешь дыхание в шею. С их влажными прохладными прикосновениями на щеках я и уснул.

А проснулся через два часа словно от изжоги. Пока я был в забытьи, внутренний зверь не терял времени и тихонько копошился, мутил неизвестный план. Я сполз с кровати, нащупал на спинке стула куртку. Губы перемалывали слова, не с первого раза получилось разобрать: «Последняя. За Соню… Последняя. За Соню…» Я шарил в одежде, ища свою сумку. Потом словно ледяной водой окатили. Я вспомнил, что днем отдал ее Мигелю. Дурак! Ничего себе не оставил!

Я бросил куртку и принялся искать телефон. Через двадцать минут я уже оборвал трубки всем друзьям и знакомым, но постоянно натыкался на одинаковое «Не, извини, сам сейчас на сухую. Удачи, братиш»…

Теперь жгло уже невыносимо, натурально выпиливало внутренности паяльником.

По нашему общению с Ромкой я помнил – чем дольше терпишь, тем ярче и вкуснее картинки с употреблением и тем жестче кажется мир. Кажется, все вокруг сговорились не пустить тебя к наркотикам, улыбаются в лицо, разговаривают, как обычно, а на самом деле смеются, стоит отвернуться.

Ты одинок, никто тебя не понимает, никому ты не нужен. И это сводит с ума.

Отчаявшись, я ткнул в контакт Мигеля, но меня встретили лишь протяжные холодные гудки. Я сбросил и набрал еще раз, затем снова и снова, пока не осознал – никто не ответит. Возникло желание разнести мобильник об стену и следом хорошенько долбануться башкой самому. Я в бессилии заплакал, упал на диван, вжался лицом в подушку. То, что случится дальше, представлялось очень хорошо. Меня просто размажет, как масло по хлебу.

Я не знал, как поступить, но из кучи безрадостных вариантов сознание внезапно зацепилось за одно слово.

Мама.

Нужно пойти к ней, рассказать. Она все поймет, она спасет, согреет. Вместе мы найдем способ жить. Мама…

Я почувствовал, как нервные клетки прорастают в кровать, сплетаются с пружинами матраса. С каждой минутой их становилось все больше, корни расползались все длиннее, сильнее привязывали меня к одному месту. Ломило кости. Бросало то в жар, то в холод. К горлу подкатывала тошнота. Я вдруг остро ощутил печень и легкие, словно их обвили металлической проволокой.

«Началось».

Я снова вскочил, из последних сил ринулся к двери и только тогда вспомнил, что мама, уходя, заперла ту снаружи. Я тщетно бился, ревел, выл, в горле клокотал горький комок, но я все повторял:

«Мама. Ну, мам. Ну, приди, пожалуйста!..»

Но она, естественно, не приходила. И не придет в лучшем случае до девяти-десяти утра, пока не закончится смена в больнице. Тогда она переоденется, попрощается с коллегами, выйдет на улицу, где долго будет ждать автобус до дома.

Не вмазавшись к тому моменту, я просто умру.

Я бросился к окну, благо жили на первом этаже и форточки оказались достаточно широкими, чтобы протиснуться подростку. Для верности стянул с себя рубашку, понял, что сжимаю в руке какие-то бумажки, скомкал и не глядя сунул пятитысячные купюры в карман.

Кусачий октябрьский холод вцепился в спину, стоило оказаться снаружи. Кое-как я нырнул на ходу в рукава. Пуговицы отказывались застегиваться, пальцы не слушались. Ноги уже несли автопилотом, и я боялся потерять контроль над ними прежде, чем доберусь до городской больницы. Я пытался придумать, как все рассказать маме, а тварь внутри любую мою мысль выворачивала так, что я должен вернуться искать наркотики.

Неожиданно телефон в кармане шевельнулся, издал протяжный писк. Я едва не потерял сознание от радости.

– Алло. Мигель?

– Дарагой, ты знаешь, который час? Ты чего мне звонил?

– Зна-аю-ю… – я почувствовал: сейчас меня справедливо отошьют. «Иди гуляй, мальчик. Ты все решил. Теперь ты сам по себе». – Я, я передумал. Я все сделаю.

– Что сделаишь?

– Все что угодно!

В трубке повисла тишина. Я даже испугался, что случайно скинул звонок, так сильно вжимал трубку в ухо, точно хотел скукожиться и влезть в нее целиком, превратиться в звуковую волну и перенестись в загородный особняк.

– Ладно, приезжай, поговорим, – наконец произнес Мигель. Я чуть не разрыдался.

– Я не знаю доро-о-ги!..

– Да, придется Фарида будит, звонит ему, просить. Ты хоть понимаишь, сколько проблем из-за тебя?

Показалось, или Мигель передумал меня посылать? Мой добрый волшебник снова был благосклонен ко мне, желал помочь. А я так глупо, так эгоистично отверг его помощь днем.

– Да! Прости! Прости меня!

«Ты с нами или с ними?»

«Я без вас никто…»

– Жди, скоро за тобой приедут.

Мигель сбросил вызов.

Те двадцать минут, которые я топтался за поворотом от школы, показались целой вечностью – космически холодной, наполненной жутким безнадежным одиночеством. Наконец со стороны переулка вырулил знакомый джип. Желтый свет фар прорезал темноту, ослепил на секунду.

– Э, слышь! Бегом сюда! – Фарид высунулся из окна, махнул рукой.

Я радостно подлетел, забрался на переднее сидение… и растерянно уставился на него. Фарид пожевал губу.

– Деньги принес?

– Какие деньги?

Он присвистнул.

– А ты, шкет, думал, будет как раньше? Плати по тарифу или выметайся. – В толще двери щелкнул замок, приглашая на выход. – Ну?

Я растерянно заморгал.

– Я… у меня ничего… – замямлил, шаря рукой по карманам. А потом вспомнил, вцепился в оранжевые фантики, застрявшие за подкладкой джинсов. – Этого хватит?

Фарид расправил бумажки, пересчитал, слюнявя палец, довольно шлепнул меня по плечу. – Хватит, пацанчик. В бардачке посмотри.

Я послушно открыл ящик. Внутри, в пластиковом файле, в которых обычно хранят документы, лежал шприц с уже готовой дозой.

Дальше воспоминания смазывались…

…Я пришел в себя в непонятной комнате, похожей на складское помещение. Стены были до половины обшиты серыми металлическими листами, в углу высился стеллаж, заставленный коробками. Рядом грудой шмоток валялся незнакомый парень, уткнув рожу с отвислой губой в ворот куртки. Парень тихо стонал, но головы не поднимал.

В мигающем свете галогеновой лампы его рука под закатанным рукавом казалась синюшно-белой, покрытой зеленоватыми синяками. Из канала торчала забытая машинка.

Я хотел оглядеться, но в глазах скрипел песок, они будто вросли в голову. Во рту было сухо, мерзко. Мысли кучкой висели за пределами досягаемости. Они просто копились нерешенными задачами. Я не понимал, где я, как сюда попал, какого хрена рядом гниет это полуживое тело.

За стенкой раздались шаги, до меня долетели голоса.

– Че, еще одного притащили?

– Ну да, очередное мясо. Сначала храбрятся, а через сутки припираются в ногах валяются. Папка сказал, того, последнего, к нему сейчас.

Хлопнула дверь, двое подхватили меня за руки, выволокли в коридор. Мое сознание плелось за ними, по-прежнему отдельное от физической оболочки, вплоть до знакомого дубового кабинета Мигеля. Там меня сунули в кресло напротив стола, пару раз вмазали по щекам, приводя в чувство. Как ни странно, это возымело действие.

– Свободны, – махнул рукой Мигель. – Как дэла, дарагой? – обратился он ко мне с отеческим переживанием. Я только моргнул, привыкая к такой быстрой смене локаций. – Кивни, если услышал.

Я старательно дернул головой.

– Ты меня очень подвел, панимаишь?

Снова кивок. Я похож на пластиковую автомобильную собачку. «Куда мы едем? В лучшую жизнь?»

«Да-да…»

– Из-за тебя важный клиент остался недоволен, званил, спращивал. Я ему пообещал, что в следущий раз все харашо сделаишь.

Мигель вытащил из стола и раскрыл передо мной мою сумку-банан. Внутри лежал плотный сверток. Грамм сто, может, даже больше. За такой вес пришьют и имя не спросят.

Я оторопело посмотрел на Мигеля.

Я видел его смуглое горбоносое лицо, и в густых бровях, седой щетине, желто-карих сощуренных глаза видел хищника.

Волк, он и есть волк. Санитар леса. Плотоядная тварь.

Ромка у него в роли пса был. И еще многие, наверно, такие же, которых он на цепь посадил. А когда непокорный щенок вырываться начал, свободы дыхнуть вознамерился, хозяин цепочку натягнул, чтобы силу показать, ближе к себе подтащить, приручить строптивое ничтожество, выслужиться ему дать.

– Для меня там что-нибудь есть?

– Сделаишь все аккуратно, тогда получишь.

Он был уверен – проштрафившийся пацан наизнанку вывернется, только бы вернуть прежнее расположение. Но я лишь упрямо глядел на лежащую посреди стола сумку с товаром и молчал.

– Так не пойдет, – наконец сказал я.

– Ты мне условия еще будищь тут диктовать?

– Мне тоже надо. Иначе у меня соображалка не работает.

Мигель мрачно и долго смотрел на меня, что-то решая. Потом пододвинул к себе шкатулку, вынул ополовиненную зипку, швырнул в мою сторону.

– Все. Позже получишь от меня указания. Какие проблемы будут – тебе разбираться. За все ответишь. Понял?

Я кивнул. Мыслей в голове не было…

Осознание догнало только на подходе к дому. Я даже остановился на углу парка, потерянный сел на скамейку, зажал дрожащие ладони между колен.

«Вот и вышел на старую дорожку, вприпрыжку по ней бежишь. Сам ли до могильной плиты первый дойдешь или других сначала проводишь?»

– Что мне делать? – спросил я сам себя без особой надежды на ответ. Просто хотелось услышать голос, в сути человеческой убедиться. Что не только монстр внутри остался.

Посетившая меня идея была сумасшедшей.

– Я не стану вам подчиняться! Я не ваш…

В ближайшем мусорном баке нашелся пластиковый пакет. Я засунул в него сумку, прикинул место поприметнее и безлюднее, хотя время было шесть утра и людей кроме меня в парке не наблюдалось.

Нашел углубление в корнях березы и стал рыть. Жирная, напитавшаяся дождями земля податливо проворачивалась под руками. Я сбросил в получившуюся яму пакет, закидал обратно, засыпал листьями, вымыл ладони из лужи.

«Лучше уж так, чем кто-то из твоих знакомых. Или друзей твоих знакомых».

Теперь предстояло валить.

Я вытащил мобильник, написал маме смс, что поссорился с девочкой и решил на недельку махнуть в Москву к старому другу.

«Нет, все хорошо, ма… Конечно, тебе не за что переживать… Ну а что школа? Не умрут они там без меня… Позвоню обязательно… Целую… Да все будет хорошо…»

Все будет хорошо…

Я повторял эти слова, торопливо шагая к станции. Разменял остатки бабок на вонючую шаурму с вокзала, сел на рейсовый автобус. Потом было восемь часов тряской темноты и полусна, другой вокзал – почище и побольше, – областная электричка, солнечный день, болеутоляющий из-за своего тепла. Как будто лето здесь вообще не кончалось.

Заброшенная больница. Половинчатая зипка и лабиринт бетонных стен. Ульяна и песни под гитару во дворе. Ульяна и затыканные иглой вены. Ульяна и Валерон, который откуда-то знает про меня все.

Если есть в мире что-то вроде судьбы, тягаться с ней в чувстве юмора бессмысленно…

***

Гриша собирался на станцию, но сам не заметил, как незнакомые дворы вывели к Ульяниной многоэтажке. Понял по плюшевому чебурашке, сидевшему на дереве возле подъезда.

Ульяна говорила, в таких брошенных игрушках поселяются заблудшие души спальных районов и поэтому их лучше не тревожить. Гриша запрокинул голову. Темно во всех окнах, хотя не удивительно – середина ночи. В груди тревожно екнуло. Не зря же все, точно не зря.

Кодовый замок был сломан. Целиком не осознавая своих действий, Гриша зашел, поднялся пешком на пятый этаж. Квартирная дверь щерилась на лестничную клетку непроглядной чернотой. Он толкнул ее, обрушил в коридоре какой-то хлам, переступил, пересек залитый лунной полосой коридор.

Ульяна лежала в спальне на неразложенном диване. Рассеянный свет ночника лучами расходился по ее лицу. Ресницы мелко подрагивали. Услышав шум, Ульяна тихо произнесла:

– Я не ваша собака… Понимаешь, пап?..

Ее взгляд остановился где-то на стене позади Гриши. А может, в мертвой ночной темноте Ульяна разглядела над его плечом белого призрака?

Гриша вздрогнул. Сквозь неплотно сомкнутые губы он различил маленький цветной квадратик, прилипший к Ульяниным зубам, уже наполовину растворенный слюной, стершийся.

Марка. Кислота. ЛСД.

– Да что ж ты творишь?..

Он обессиленно упал рядом с диваном, запустил пальцы в волосы, затряс головой.

Гриша понял, какое желание несло его навстречу Ульяниному дому.

Он понял, что хочет ее спасти…