Ариадна Леонтьева

Трамвай дребезжит мимо Детской,
где оборвалось ребячество:
мать развелась с почти-папой,
август выстыл наждачнее февраля,

Изнутри скорлупа — вездесущий туман, белопенный ручей, не имеющий дна. Взгляд бессильно скользит, мир пронзительно мал, за бельмяной завесой судьба не видна. Сколь бы ни было вне, надо им завладеть.
Рубежи поддаются, клюв крепче кирки́, жажду...

На два меньше, чем истинно прожито лет, я звалась безотцовщиной, чувствуя боль. Путь лежал поперёк всех штормов. Уцелев, зазубрила простейшую суть назубок: «Если можешь, не дай повторить за собой, если хватит не силы, но дара — молчи».
Берегу...

На конечной — петля. Ироничный момент:
лемниската поддельная, просят сойти.
Между рельсами линий — раскрошенный мел,
недостёртые высохшей тряпкой пути.

Вход не оплачен. Ладонь расцарапана
попусту — кровь не чеканит орла.
Дёшево — значит звериными лапами,
даром — когда по пути умерла.

Воздух под крыльями капитулировал
в жалкой попытке спасти их полёт.
Му́ка рассы́палась пылью сапфировой —
неба лишённый пешком не пойдёт.

Неестественно нежно язык прикасается к нёбу:
восемь букв, два удара, змеиная гибкость и яд —
если выйдет, на вкус никогда это слово не пробуй;
в очаге «не-на-ви-жу» бессонные вдохи шипят.

С высоты открываются виды на сотни миров:
неизменную, вечную силу таёжной реки;
лабиринты тропинок и улиц, сплетённых хитро́;
разноликий прибой, оживлённый всему вопреки.