Кошки эти не были сестрами – это горе их общее – военное – родными сделало. Тося хозяев потеряла, когда бомбежка началась. Так ей жутко было, что забилась она в подвал соседнего дома, и несколько дней носа на улицу не показывала, даже голод не смог страх в ней пересилить. А когда решилась в свой дом вернуться – в нем уже не было ни хозяйки, ни ее белоголового сорванца – ушли они от войны спасаться. Поискали-поискали любимицу свою серую и ушли. В самом деле, не оставаться же им, из-за кошки, хоть и «родной», под бомбежками?.. Вот так Тося одна оказалась…Правда, тогда ее Муркой звали, но кто же об этом знал, кроме нее?! А Зося родилась уже под грохот разрывов и треск пуль. Кое-как попитавшись пару месяцев молоком худющей, с ввалившимися боками матери, в один из ночных артобстрелов она потеряла и родительницу, и хоть жиденькую, но живительную еду…Погибла бы она от голода и страха, но на ее счастье, спасаясь от грохота и огня, прыгнула в «зоськин» подвал Тося. Беда сближает не только людей – две одинокие кошки стали вместе бороться за жизнь. На их счастье в этом дворе вскоре появилась полевая кухня, где варили кашу с настоящим, хоть и жестковатым, но все-таки мясом. Привлеченная умопомрачительным ароматом солдатского супа, решилась Тося на свою знаменитую вылазку. Во время готовки обеда, она набралась смелости и дерзко выхватила кусок мяса прямо из котла! После чего благородно разделив его с Зосей, съела тут же, урча и давясь, и даже не думая покидать место преступления. Впрочем, терять ей было уже нечего – или смерть от голода, или от рук повара, но хоть на сытый желудок! И тут неожиданно, она получила не только ожог передней лапки, но и восхищение изумленного бойца, на глазах которого произошло это «выдающиеся» событие. С того дня, Тося с Зосей стали регулярно «столоваться» на солдатской кухне и обрели если не дом, то хотя бы подобие сытой жизни рядом с человеком. Они приобрели упитанный вид, лоснящуюся на солнце шерстку и полную уверенность в том, что их кошачья жизнь вообщем-то неплохо «удалась». Причем, бойцы не только им «паек» выделили, но и именами «наградили». У одного из солдат дома дочки маленькие остались – Антонина и Зинаида. Вот он почему-то живность Тосей и Зосей назвал – то ли от тоски по детям, то ли просто имена подходящие нашел…Несмотря на рвущиеся иногда совсем рядом снаряды и дымовые завесы, которые так не любили «подруги», уходить кошки отсюда не спешили. Люди рядом хорошие – и погладят, и на руки возьмут, про кормежку и говорить нечего – сытно и регулярно – о чем еще мечтать?
Но в один далеко, как выяснилось, не прекрасный для кошек день, во дворе не осталось, ни только солдатской кухни, но даже ее сладостного и притягательного запаха. Фронт «откатился» на запад. Тося с Зосей остались один на один с жизнью, в которой их ждало мучительное чувство голода и одиночества. Заботливый повар оставил им небольшой запасик мяса и каши в знакомых мисках. Но он быстро закончился, как быстро заканчивается все хорошее. Пришлось подругам переходить на «подножный», вернее на «подвальный» корм, а его, ой как нелегко, было добывать! Крысы давно покинули город, чувствуя приближение бомбежек. Только мыши еще кое-где оставались в подвалах, но потом и они куда-то пропали. А те, что еще встречались, были слишком осторожны, и стать добычей кошачьей парочки соглашались крайне редко. За долгое время одинокой жизни, подругами были обшарены все уцелевшие подвалы, все полуразрушенные дома на доброй половине города. Затем «в ход» пошла и вторая его половина – кошки решились даже перебраться по остаткам моста, взорванного «нашими» при отступлении еще в сорок втором. Ежеминутно они рисковали сорваться и навсегда пропасть в речной глубине, но голод упорно гнал их на другой берег. «Там обязательно будет что-то съестное» – эта надежда придавала сил - им, а лапам – ловкости. Постепенно «вылазки» на другой берег стали совершаться с завидным постоянством, но богатой, или хотя бы просто хорошей добычи вскоре перестали приносить и они… Через несколько месяцев у подруг не осталось не то, чтобы шанса выжить, им уже и жить то не хотелось. Да и разве это была жизнь? Постоянная борьба с голодом, страшное одиночество и чувство ненужности, дрожание от холода и отражение набегов таких же озверевших от собственного существования бродячих собак.
К тому времени, когда в полу разбитый дом, в подвале которого обитали подруги, въехали жильцы, Тося с Зосей совсем одичали, оголодали и почти перестали быть похожими на представителей благородного семейства кошачьих – сквозь тонкую кожу со свалявшимися клоками шерсти были видны кости, морды вытянулись, в тусклых глазах прочно засел страх. Вернувшись после очередной «вылазки» по подвалам, они обнаружили, что в их «родном» дворе, который после ухода бойцов они почему-то так и не решились покинуть, появились люди! Первой решилась обследовать территорию, занятую кем-то чужым Тося – как самая старшая и смелая. После того, как она, «озверевшая» от голода, стрельбы и бомбежек, стащила тот самый, «судьбоносный» кусок мяса из дымящегося котла полевой кухни, Зося раз и навсегда признала в ней «старшую». Она теперь без подруги и шага ступить не могла, да особо и не рвалась. Вот когда Тоська все разведает, вынюхает, «мявкнет» призывно – тогда можно смело к ней присоединяться.
Шатаясь на ослабевших от голода лапах, старшая подошла к закрытой двери и начала ее обнюхивать. Тут же из квартиры послышался собачий лай – это Муха, маленькая белая собачка новых жильцов, почуяв кошачьих четко обозначала свою территорию и «намекала» непрошенным гостям, что в доме уже есть «хозяин», вернее, «хозяйка», а все прочие здесь лишние. Тоська отступила на «заранее подготовленные» позиции - в подвал, но сдаваться она не собиралась – это был единственный шанс выжить, и она твердо решила воспользоваться им до конца! Терять подругам было нечего. Они охотно обменяли бы всю свою оставшуюся жизнь на кусок мяса или хотя бы на самую «завалящую» рыбешку - от души наесться, а потом, и «помирать» можно.
Намерение во что бы то ни стало «познакомиться» с новыми жильцами Тося красочно продемонстрировала на следующий день. Всю ночь, дрожа от сырого ветра, она пролежала на ступеньках дома, чудом не рассыпавшихся от бомбежки, боясь пропустить появление людей.
Утром, когда дочки новой жилицы вышли из квартиры, кошка как бы невзначай вышла, вернее, выползла им под ноги…
- Какая худенькая! - ужаснулась та, что постарше.
- Ой, правда! Бедненькая! Она, наверное, есть хочет! - поддержала ее белобрысая сестра с двумя тощими косичками.
- Давай попросим маму ее к нам забрать! Жаааалко ее!
И они тут же, долго не раздумывая, взяли Тосю на руки и потащили домой. Муха явно не обрадовалась этому вторжению. Она лаяла, скулила, прыгала вокруг девочек, всем видом выражая крайнюю степень недовольства. Но мать девчонок – бывшая детдомовка, врожденную доброту и сострадание которой ко всему живому не смогли «уничтожить» ни детдомовское детство, ни голод, ни жестокая война, ни прочие жизненные передряги, тут же коротко бросила дочкам: «Пусть живет». Потом повернулась к Мухе и, покачав головой, сказала: «И чего ты возмущаешься? Тебя, значит, можно было приютить, а эту доходягу нет?! Где же твоя звериная солидарность?». Это была чистая правда – маленькая белая собака попала к ним на Украине, куда всю семью вывезли оккупанты из родного Воронежа. Была она не простая собака, а самая настоящая артистка – в бродячей труппе цирковой служила. Хозяев ее война застала недалеко от села, куда привезут потом немцы выгнанных их своих домов воронежцев. Кто-то из артистов вместе с воспитанниками четвероногими сразу под бомбежками погиб, кто-то добровольцем на фронт ушел, а белая собачка потерялась во время паники немецкого наступления и осталась в селе. Когда бывшая детдомовка вошла во двор пустующего дома, где можно было разместиться семьей, навстречу ей выскочила Муха и начала показывать все, чему ее научил прежний хозяин – танцевать на задних лапах, ходить на передних, крутиться вокруг своего маленького тельца. Девчонки, смертельно уставшие и напуганные долгой, тяжелой дорогой, остановились, как завороженные, радуясь неожиданному концерту. На их измученных, худых, грязных личиках с облезающей кожей, впервые с начала войны засветилось подобие улыбки. Когда собачка показала все фокусы, которым научил ее дрессировщик, она наклонила маленькую голову, словно ожидая похвалы. И тут раздались аплодисменты, которых она так давно не слышала и по которым так соскучилась! И пусть они были тихими, почти не слышными – военные дети научились скрывать свои чувства, но все же, это был давно забытый Мухой успех. Когда-то ее трюками восхищались не только маленькие, но и взрослые зрители и не известно даже – кто из них больше радовался, глядя на арену и белую маленькую собачку на ней. Они на радостях кричали, громко хлопали, смеялись от души, и четвероногая артистка всегда была так счастлива, что частенько отказывалась от ужина – казалось, она была «сыта» своим успехом и любовью всех, кто приходил на представление…
Все первое военное время потерявшаяся Муха жила во дворе заброшенного дома, питаясь кусочками хлеба, которые бросали ей сельчане. Когда особенно везло – ей удавалось «разжиться» и миской молока, налитой особо сердобольными. Но взять к себе в дом маленькую собачку никто не спешил – все справедливо рассуждали – «сейчас не до жалости. Война. Самим бы выжить, а тут – лишний рот…». Вот почему, когда во дворе появились люди, ей так захотелось им понравиться, и вовсе не хотелось, чтобы они прогнали ее с «насиженного места», потому-то она и устроила им самое настоящее цирковое представление. Успех превзошел все ожидания – Муху не просто оставили жить во дворе, ее взяли в дом, и она, о счастье!, стала самым настоящим, маленьким «членом семьи». Бывшая детдомовка понимая, что им самим есть нечего, собаку все равно приютила. Так в ней сильна была любовь ко всему живому, что никакая кровавая война не смогла ее истребить.
Однажды к ним во двор зашел полицай – злой, как собака, хоть и не хорошо славных животных таким сравнением обижать…Муха этого большого черноволосого Николу не любила – он всегда как-то не хорошо щурился, когда на ее семью смотрел – старшая дочка Хозяйки была кудрявая, черноволосая, не похожая на русскую девочку. А тут он зашел в их двор, по-хозяйски сорвал яблоко с дерева у плетня, обошел весь двор, заглядывая во все закутки, и неторопливо двинулся к дому. Этого вторжения маленький сторож перенести не могла. Она с лаем выскочила ему навстречу, а он винтовку с плеча снял и в малявку выстрелил. Как же она крутилась, визжала – пыталась шею свою раненную зализать…Когда изверг ушел, Хозяйка Муху на руки и в дом - выхаживать. И ведь выходила! Только старалась больше ее во двор не пускать, особенно если полицаи или немцы мимо шныряли.
После освобождения села, хоть и не сразу, семья вернулась в родной Воронеж, и собаку с собой взяли – не тот детдомовка была человек, чтобы хвостатого «члена семьи» на улицу выкинуть.
Вот и кошку тут же согласилась взять, хоть и понимала – времена тяжелые, война идет, людям есть нечего, не то, что животным, да еще детей одной поднимать надо – муж погиб в июле сорок четвертого… Как только дочки понеслись в школу, солидно опаздывая туда из-за общения с кошкой, а сама новая хозяйка, положив в старую консервную банку маленькую, но аппетитно выглядящую рыбку, принялась готовить обед, Тоська тут же шмыгнула в незапертую дверь и отправилась за подругой.
Зоська, прождав старшую всю ночь и, потеряв под утро всякую надежду, увидеть ее живой, завалилась на бок и, вытянув худющие лапы, и приготовилась умирать. Она закрыла глаза и перед ней пестрой вереницей потянулись воспоминания. Мама – совсем маленькая, такая же худая, как сама Зося сейчас, с пугливыми янтарными глазами. Старенький подвал… А вот Тося, крадущая мясо из дымящегося котла... Потом в них появился рыжий пес, на которого совсем недавно она, сама от себя не ожидая такого, набросилась со звериным отчаянием, защищая подругу, повредившую переднюю лапу и потому не могущую спастись бегством. Скоро эти картинки, образующие причудливые узоры калейдоскопа жизни стали совсем фантастичными. Она увидела живую и невредимую Тоську, а перед ней – настоящую, маленькую, вкусно пахнущую свежестью половину рыбешку. Постепенно эта картинка стала такой реальной, что Зосе стало чудиться, будто она слышит призывное «мявканье» подруги и даже чувствует, как та старательно облизывает ей мордочку, пытаясь привести в чувство. Зосе совсем не хотелось просыпаться, чтобы опять увидеть тот же ободранный, холодный подвал, ощутить страшное одиночество и острое чувство потери подруги. Но видение не исчезало, и Зося большим усилием остатков воли заставила себя открыть один глаз. Тоська из сна почему-то перекочевала в реальность и все настойчивее пыталась заставить младшую подняться. Та, честно хотела это сделать, но лапы Зоськи не слушались и расползались во все стороны, как в пору не очень далекого детства, поэтому ей никак не удавалась опереться на них и сделать хотя бы какое-то подобие шажка. После многочисленных бесплодных попыток подняться, она впала в отчаяние, легла на пол, закрыла глаза и совсем перестала реагировать на голос подруги. Тогда Тоська, которая никогда в жизни не имела своих котят, а, значит, и не имела ни малейшего представления, как их носят матери-кошки, Тоська, в которой жизнь тоже еле-еле теплилась, схватила подругу за шкирку и потащила к лестнице. Ее отчаянное упорство вселило в младшую надежду, и Зося сама стала пытаться переставлять лапы по ступенькам. Этот подъем вверх, такой, казалось бы, несложный и давно привычный показался им вечностью. Наконец подруги оказались на крыльце. Теперь предстояло «уговорить» новую семью принять еще одну «жилицу»…
Но уговаривать никого не пришлось. Как только хозяйка квартиры увидела «живописную» картину: Тоську, которая поддерживала за шкирку еле держащуюся на дрожащих лапах Зоську, тут же прослезилась и, конечно же, определила к себе на жительство обоих.
Так и стали они жить вместе – не очень довольная этим соседством Муха и весьма обрадованные новой семьей Тося и Зоська. Правда, теперь они в очередной раз сменили имена. Никто же не знал, да особо и не задумывался, что у этих военных «доходяг» уже могут быть клички, а не только своя собственная жизненная история. Теперь подругам пришлось учиться отзываться на Мусю и Тусю…Но, как говорится – есть захочешь – не только на новое имя согласишься…
Через три года случился в квартире пожар. Взрослые уехали в соседний городок на свадьбу к родным, а белобрысая девчонка, гладившая ленточки для своих смешных косичек, оставила включенным утюг…Это сейчас техника «умная» пошла – если сильно утюг перегревается – отключается. «Защита от дураков», если сказать грубо, а если мягко – «от детей» срабатывает. А в то, технически не «продвинутое» время - такого не было…Стоял-стоял утюг, перегревался-перегревался, да ладно бы сам раскалился, он же еще и одеяло, на котором бантики гладили, перегрел…Ну, а дальше полыхнуло – сначала одеяло, потом кровать загорелась, тут и занавеску прихватило…Вообщем, когда соседи заметили дым, да в школу побежали – ключ у девчонок забрать, много времени прошло…Пол комнаты уже выгорело или закоптилось…Муська, она же бывшая Зоська, как самая пугливая, за шкаф забилась – еле вытащили ее оттуда – шерсть уже тлеть начала, а Туська с Мухой под кровать забились, хорошо, не под ту, на которой утюг стоял. Все спаслись, только Муська слабенькой здоровьем оказалась – видно, сказалось военное младенчество, она недолго после этого прожила. Наверное, дыма наглоталась – начала часто чихать, кашлять, болеть. С каждым днем становилась все слабее и слабее. А в последний день свой металась по комнате – место искала…На улицу уйти сил уже не было, а на виду у всех умирать кошки не привыкли…Природа у них такая…Девчонки плакали, сидели с ней рядом, гладили, просили: «Не умирай, Мусенька, пожалуйста…» Особенно младшая, белобрысая, которая утюг тогда на кровати оставила, переживала, себя в Муськиной болезни винила…Мать девчонок любимицу гладила, а слезы капали на серую кошачью шерсть…
Все оставшиеся, отпущенные им судьбой годы, Муха с Тусей прожили очень мирно – горе потери друга сблизило их. Первое время Туся очень переживала, ждала младшую – сядет у двери в квартиру и смотрит, не отрываясь. Как только дверь начинает открываться, она сразу в образовавшуюся щель мордочку сует – вдруг она там сидит, серым хвостом помахивая. Ночью спит, а сама ушами «прядет», как лошадь – может быть, Муськино мяуканье услышит? В подвал, бывший когда-то их военным домом, как на работу бегала. Все углы обойдет, все обнюхает, осмотрит – вдруг где серый бок мелькнет. Потом смирилась, поняла, что не увидит больше свою подругу. С тех пор стала она грустной и молчаливой, подолгу лежала одна, не подходя к хозяевам за «порцией» ласки. Зато с Мухой общий язык «нашелся» - стали они вместе вечера проводить, даже на прогулку вместе ходили, причем обе «без поводка». Так весь свой век и скоротали вместе…
