Когда Мари Анна Шарлотта Корде д‘Арман или, как называли осужденную по улицам и залам – «эта дрянь» услышала свой приговор, то ничего не изменилось в лице ее. В самом деле – за то, что совершила она, смерть была неизбежным итогом.
Луи Антуан Сен-Жюст вообще не мог понять, как толпа не разодрала ее в клочья за убийство Друга Народа. Он помнил те дни, когда Париж превратился в одно сплошное людское море, когда народ выбегал из своих домов, бросался друг к другу и спрашивал:
-Правда? Это правда?
-Марат мертв?
-Убит!
Никто не мог поверить в ту нелепость событий, в то, что Марат – неколебимый и всемогущий Марат, всезнающий и таинственный мог пасть так легко и быстро от рук какой-то дрянной девчонки.
А девчонка умела сохранять лицо.
Пока Сен-Жюст не видел ее, он успел напридумывать о ней много, пытаясь представить, что такое Шарлотта Корде. Она виделась ему то роковой красавицей, под чары которой легко можно было попасть, то, напротив, уродливой, как её подлость.
-Она обычная, - усмехнулся на его размышления Кутон, - совсем обычная.
Но Сен-Жюст тогда ему не поверил. Как юная девушка, совершившая убийство лидера толпы, САМОГО Марата, могла быть обычной? Наверняка она совсем-совсем другая.
Марата Сен-Жюст не любил. Он даже опасался его некоторым образом, но сам факт того, что смерть настигла этого опасного, даже в своей болезни, человека - был поразительным и потряс не на шутку.
И вот… Шарлотта. Предстала перед справедливо возмущенными обвинителями, перед судом, что уже обрек ее на смерть задолго до того, как она появилась в этой зале.
Что сразу бросалось в глаза? Обычность. Кутон не обманул. Если бы Сен-Жюст не знал, что это девица совершила – он бы даже не стал вглядываться в нее. Совсем обычная – миловидная по воле юности, но ничем выдающимся не обладающая.
Молода. Да. На пару лет младше самого Луи. Из дворянского происхождения, тоже не особенно удивительно – правнучка знаменитого драматурга Пьера Корнеля, содержалась на обучении в аббатстве Святой Троицы в Кане…
И как случилось, что она взяла в руки нож? Ее биография не располагала к этому!
Зато располагал к этому Кан, куда вернулась Шарлотта. Кан стал центром оппозиции жирондистов в изгнании.
Но неужели она так близко приняла к сердцу их мятеж? Неужели уверилась непоколебимо в том, что только Марат – только он – виновник гражданской войны?
***
Шарлотта держалась нагло и самоуверенно. Казалось, ее не страшит ни одна мука, что может быть дана адом или землей. Словно бы она, выполнив свой долг, готовилась к вечному сну, успокоившись, что свершила должное.
Даже когда читали написанное ею письмо перед убийством «Обращение к французам, друзьям законов и мира», Корде не вздрогнула.
И когда гремели роковые его строки в притихшей, скованной зале:
-О, Франция! Твой покой зависит от исполнения законов; убивая Марата, я не нарушаю законов; осужденный вселенной, он стоит вне закона…
И в ропоте, последовавшем после того, как тишину разрезали эти слова, взятые из письма, Шарлотта осталась спокойной.
Впрочем, Луи, сидевший близко к трибуне, услышал конец этого письма и понял – не мозгом, а скорее интуитивно, почему она осталась такой холодной к собственной судьбе. Шарлотта уже написала разгадку:
-Я хочу, чтобы мой последний вздох принес пользу моим согражданам, чтобы моя голова, сложенная в Париже, послужила бы знаменем объединения всех друзей закона!
Слишком разумно для юности. Слишком цинично для монастырского воспитания! Возле самоубийцы никто и никогда не стал бы объединяться, а вот возле мученицы…
О, эта дрянь, похоже, собиралась всерьез вернуться знаменем, именем святой, что погибла за свободу, за идею жирондистов!
Ярость окутала Луи кровавым плащом. Он знал, что единицы слышали это – ведь ропот и гул стоял в зале страшный. Но тот, кому нужно было это слышать – услышал, либо понял и без письма.
Шарлотта держала ровно спину и взгляд. Она даже немного улыбалась одними уголками губ, наблюдая за той реакцией, что производило одно ее присутствие в зале суда.
***
Спокойствие воцарилось с трудом и ненадолго. Последовал допрос – скучным голосом зачитывалась последовательность преступления, но даже этой скуки хватало, чтобы всколыхнуть зал в той или иной фразе.
-Последовала на улицу Кордельеров, 30 в фиакре…
И вот она – улица. Облупившаяся дверь. Узкий проулок, от которого несет сыростью. Мрачность окон. Зловещая тишина. Фиакр…
-Однако гражданка Симона Эврар не пустила гражданку Корде в дом…
Симона!
Луи даже вздрогнул, глянул через три ряда – Симона Эврар – гражданская жена Марата, много младше своего возлюбленного казалась теперь совершенно выцветшей. Со смертью
обожаемого ею человека кончилось для нее будто бы все. Осталась только совершенно ненужная ей собственная жизнь.
О, Симона! Зараженная от Жан-Поля Марата идеями революции, не жалеющая своего состояния на содержание его газеты, съем квартиры, терпевшая его отстраненность, увлечение одной борьбой, и даже не отвернувшаяся от него, когда усилилась его страшная экзема, от которой единственное облегчение наступало ему в ванной.
В той же, где он нашел смерть…
О, Симона! Луи испытывал странное чувство к этой женщине. С одной стороны – восхищение ее самоотверженностью, доблестным чувством долга и храбростью, а с другой – отвращение. Тень Марата была в ее лице, его взгляд стал ее взглядом. Его слова – ее словами.
Впрочем, сейчас в ее словах была еще одна тень.
Луи прекрасно знал, что недавно, пару дней назад, Максимилиан был у Симоны. Он зашел к ней выразить свое сочувствие и сообщить о назначении ей пенсии, как вдове (пусть они и не были женаты), но Сен-Жюст понимал, что сочувствие было лишь предлогом.
Смерть Марата была на редкость удачным стечением обстоятельств, после которого можно было открыто начать суд над врагами, это пятно на всех жирондистов. Очень удачное пятно! Народ будет только рад покарать их теперь.
Наверное, по этой причине и судилище над Шарлоттой идет с максимальным обеспечением ее безопасности. Этой дряни надо дожить до гильотины, нельзя позволить толпе растерзать ее, но нужно убедить толпу в справедливости и неотвратимости наказания. Показательная казнь.
***
-Сообщив гражданину Жан-Полю Марату о депутатах-жирондистах, бежавших в Нормандию, дважды ударила его ножом в грудь…
Допрашивали ее несколько раз. В первый – сразу же, на квартире Марата, когда еще у самих обвинителей немного дрожали руки, когда еще рыдала Симона, когда тело еще не осмотрели должным образом.
Во второй раз – уже в тюрьме. В камере ее находились два жандарма, призванные не дать ей покончить с собой, если уж она решится.
Тогда еще не были совсем ясны ее мотивы, и можно было ожидать всякого.
Допрос в Уголовном Революционном трибунале заставил всех внимательнее наблюдать за процессом. Она держалась ровно. Это уже неприятно поражало. Она не производила впечатления напуганной и сломанной заключением девушки. Корде четко понимала, что ей не убежать от гильотины, но, словно бы приветствовала ее мрачный образ.
На суде Корде твердила, что у нее нет сообщников. Нет и не было.
-Врет? – с надеждой спросил Луи, не обращаясь ни к кому в особенности, но ответил ему общественный обвинитель Фукье-Тенвиль:
-Не похоже.
И отказался от разъяснений. А позже, зачитав ее письмо из тюрьмы к отцу, потребовал казни, что, собственно, и было принято с удовольствием в возмущенной толпе.
-Несчастные…- Шарлотта обвела их равнодушным взглядом и кивнула, как бы соглашаясь с приговором, словно ее согласие или несогласие имело здесь какое-то значение.
У Луи же, пока шла суматошная эта игра в суд, перед которым все уже было решено, сложилось впечатление, что Шарлотта ни разу не хочет быть оправданной. Она признавалась в совершенном ею покушении и сообщала, что поступила бы так снова и снова, обдумав все тяжкие, отягощающие вину, обстоятельства.
Единственной же ее защитой стало невозмутимое спокойствие, полнейшее самоотречение, не обнаруживающие ни малейшего угрызения совести даже в присутствии самого призрака смерти.
***
-Она позирует художнику, - сообщил Луи Сен-Жюст Робеспьеру, смутно догадываясь, что тот уже в курсе. – Пока нет казни…
-Знаю, - Максимилиан подтвердил его подозрения. – Гойер начал ее портрет еще во время судебного заседания. Они очень мило беседуют.
-Может быть…- Луи помялся, - не стоит ее допускать к общению с людьми?
-Почему? – Робеспьер глянул ясно и Луи понял, что ни один его аргумент не будет принят. Он и сам не мог понять той причины, по которой хотел, чтобы Шарлотту казнили как можно скорее.
Робеспьер подождал пару минут и, увидев, что Сен-Жюст не продолжает своей явно готовой фразы, продолжил сам:
-Суд постановил, что ее казнят в красной рубашке.
Луи поднял голову. Ему показалось, что он ослышался:
-Что?
-Красная рубашка, - повторил Максимилиан спокойно, - ее казнят в красной рубашке, как казнят наемных убийц и отравителей. Это будет последним приветом для такой фигуры. Мы начнем процесс над жирондистами после того, как она сложит голову.
***
Шарлотта Корде в день своей смерти была весела. Она ожила. Это было иронично и, если честно, даже жутко. Ее глаза – ввалившиеся на осунувшемся лице, оживились, заблестели.
От исповеди она отказалась, о чем сразу же донесли.
-Чёрт с ней, - пожал плечами Кутон, - за ее душу мы не в ответе.
Сен-Жюст промолчал. Им владели странные чувства.
Облачаясь в красную рубашку, принесенную специально для ее казни, Шарлотта вдруг весело воскликнула:
-Моя одежда смерти, в которой я иду в бессмертие!
Когда донесли об этой ее фразе до Сен-Жюста, он с облегчением понял для себя, что Корде – сумасшедшая.
***
Она держалась мужественно. Провела весь путь в позорной телеге стоя, хотя трясло по дороге.
-Это ненадолго, - она рассмеялась, отказываясь от табурета.
На гильотину же Шарлотта и вовсе засмотрелась, так как прежде не видела ее никогда и оглядывала с настоящим, почти детским, любопытством.
Голова Корде слетела в половине восьмого вечера семнадцатого июля 1793 года на площади Революции. Луи не был свидетелем самой казни, Робеспьер тоже избежал своего присутствия.
Позже Сен-Жюст узнал, что один из плотников, что помогал устанавливать гильотину в тот день, ударил по щеке отсеченную голову Корде.
-А смысл? – Кутон пожал плечами, - она уже мертва.
-Гнев, - коротко ответил Сен-Жюст, - небывалый энтузиазм гнева.
Робеспьер и вовсе не отреагировал на это сообщение – он готовил новую речь для выступления, в котором должен был финальным аккордом обвинить жирондистов в убийстве Марата.
***
Шарлотта Корде дала повод превратить Марата в мученика, и дала возможность истреблять политических противников.
Стихийный культ почитания Марата возник по всей стране. Луи снисходительно реагировал, когда выставлялись его бюсты, переименовывались улицы, площади и города, но когда его начали сравнивать с самим богом, не выдержал:
-Интересно, они сами себя слышат?
-Неважно, мы их слышим. Они жаждут почитать Марата и наказать виновных в его гибели. Мы откликаемся, - мгновенно отозвался Максимилиан. – гражданка Корде не должна стать фигурой мученицы. Она должна остаться гордячкой, не имеющей принципов и желающей прославиться на манер Герострата…
-Я понял, - Луи кивнул.
Но Корде не терялась в народе, несмотря на все оскорбительные сочинения в ее честь и карикатуры. Люди, подражающие её доблестному поведению на эшафоте, не позволяли ее имени кануть в небытие.
Подобно ей – они пытались быть мужественными, перед смертью нередко вспоминали ее имя, не давая про нее забыть. И призрак Корде витал в народе, неразделимый с призраком Марата.
И сам Луи Сен-Жюст, оказавшись в позорной телеге вместе с Робеспьером, поддерживающий его ослабленное состояние, его, истекающего кровью и измученного болью, вдруг вспомнит слова осужденной Шарлотты на допросе, когда будет проезжать через толпу, к площади Революции…
-Кто внушил вам столько ненависти?
-Никто, мне хватило своей.
Примечания:
Мари Анна Шарлотта Корде д‘Арман – казнена якобинцами за убийство Жана Поля Марата 17 июля 1793 года в возрасте 24-х лет.
Луи Антуан Леон де Сен-Жюст – деятель Французской Революции, робеспьерист, казнен 28 июля 1794 года в возрасте 26-ти лет.
Друг Народа – Жан Поль Марат – деятель французской революции, врач, журналист, известный под прозвищем «Друг Народа» - в честь газеты, которую он издавал. Убит 13 июля 1793 года в возрасте 50-ти лет.
Робеспьер Максимилиан – деятель Французской революции, казнен 28 июля в возрасте 36-ти лет.
Кутон – Жорж Огюст Кутон – адвокат, политик, деятель Французской Революции, казнен 28 июля 1794 года в возрасте 38 лет, страдал параличом обеих ног.
Пьер Корнель – драматург, отец французской трагедии (1606 – 1684), умер в нищете, в Париже, и лишь Великая Революция 1789 года принесла ему посмертную славу.
Фукье-Тенвиль - Антуан Кантен Фукье де Тенвиль – юрист, общественный обвинитель Революционного Трибунала, казнен 7 мая 1795 года в возрасте 48 - ми лет. Фукье-Тенвиль был противником Робеспьера, но арестован как робеспьерист.
