Нет, придется все рассказать сначала, и число, и гербовая печать; видит
Бог, я очень давно молчала, но теперь не могу молчать – этот мальчик в
горле сидит как спица, раскаленная докрасна; либо вымереть, либо
спиться, либо гребаная весна.
Первый начал, заговорил и замер, я еще Вас увижу здесь? И с тех пор я
бледный безумный спамер, рифмоплетствующая взвесь, одержимый заяц, любой
эпитет про лисицу и виноград – и теперь он да, меня часто видит и, по
правде, уже не рад.
Нет, нигде мне так не бывает сладко, так спокойно, так горячо – я
большой измученный кит-касатка, лбом упавший ему в плечо. Я большой и
жадный осиный улей, и наверно, дни мои сочтены, так как в мире нет
ничего сутулей и прекрасней его спины за высокой стойкой, ребром бокала,
перед монитором белее льда. Лучше б я, конечно, не привыкала, но уже не
денешься никуда.
Все, поставь на паузу, Мефистофель. Пусть вот так и будет в моем мирке.
Этот старый джаз, ироничный профиль, сигарета в одной руке.
Нету касс, а то продала бы душу за такого юношу, до гроша. Но я грустный
двоечник, пью и трушу, немила, несносна, нехороша. Сколько было жутких
стихийных бедствий, вот таких, ехидных и молодых, ну а этот, ясно –
щелбан небесный, просто божий удар поддых.
Милый друг, — улыбчивый, нетверёзый и чудесный, не в этом суть – о тебе
никак не выходит прозой.
Так что, братец, не обессудь.
