Под суглинистым обрывом, над зеленым крутояром
День и ночь на темный берег плещут волны в гневе яром…
Не пройти и не проехать к той пещере, что под кручей
Обозначилась из груды мелкой осыпи ползучей…
Выбивают прямо с_о
Закружит любую лодку в пене их молочно-белой,
И погибнет, и потонет в ней любой безумец смелый.
Далеко потом, далёко — на просторе на гульливом —
Тело мертвое на берег Волга выбросит приливом…
Было время… Старожилы речь ведут, и не облыжно,
Что стояла эта заводь, как болото, неподвижно;
В камышах, огородивших омут чащею зеленой,
Семь русалок выплывали из речной воды студеной, —
Выплывали и прохожих звали песнями своими
Порезвиться в хороводе под луною вместе с ними.
И, бывало, кто поддается приворотному призыву
Да сойдет к речному логу косогором по обрыву —
На него все семь русалок и накинутся толпою,
Перекатным звонким смехом заливаясь над водою.
Защекотят сестры насмерть гостя белыми руками
И глаза ему замечут разноцветными песками;
А потом, потом зароют в той пещере, в той могиле,
Где других гостей без счету — без числа нахоронили…
Клич русалочий приманный услыхал один прохожий,
Вещей силой наделенный, прозорливый старец божий, —
Услыхал и проклял заводь нерушимым гневным словом,
И на берег, и на волны пал туман густым покровом…
В тот же миг стал осыпаться по обрыву щебень серый
И повис щитом надежным над осевшею пещерой;
А русалки так и сгибли в расходившейся пучине, —
Семь гремячих водометов выбивают там доныне…
Вешней ночью в этом плеске слышны тихие призывы,
Внятны робкие моленья, слез и смеха переливы;
А под утро над ключами, перед зорькой раным-рано,
Семь теней дрожат и вьются в дымном облаке тумана…
Конный мимо них несется, не жалея конской силы;
Пеший усталь забывает близ русалочьей могилы…
И поют ключи, и плачут — слезно плачут в гневе яром,
Точно правят панихиды над зеленым крутояром…
1894
