По соседству со мной мастер по огранке дорогих камней Митьша Заровняев живет.
Одногодок мой.
В малолетстве мы с ним неразлучными дружками были, вместе, как говорится, собак гоняли, вместе и в заводскую школу бегали, а потом наши дорожки разбежались.
Он попал в выучку по гранильному делу и хорошим мастером стал, а я, как все мои деды-прадеды, весь век по заводскому гудку жил, в механической работал.
Тоже по своему делу от добрых мастеров не отстал.
В эти рабочие годы мы, понятно, с Митьшей встречались, только досужего времени у нас немного было, да и не на одни часы оно приходилось.
Бывало и так, что я с работы, а он на работу.
Ну, и в разговоре разнобой пошел: он про огранку, я про сборку.
Так у нас ребячья дружба и завяла.
А вот теперь, как оба на пенсию вышли, опять неразлучниками стали.
Только та разница, что теперь друг дружку не Ваньшей да Митьшей зовем, а по отчеству величаем: он меня Осипычем, я его Алексеичем.
Дня не проходит, чтобы мы с ним не сошлись.
То он ко мне приплетется, то я к нему, а в погожие дни любим на завалинке посидеть, солнышко проводить.
Дома-то наши, видишь, на закатную сторону окошками приходятся, а эта сторона недаром стариковской зовется.
К нам через дорогу приковыляет еще орел.
Тоже пенсионер.
Токарь Евграф Васильич Менухов.
Он постарше нас годов на пять.
Мы еще вовсе малышами были, а он уж в школе учился.
По-старому-то грамотеем считался, потому двухклассное кончил.
Мы с Алексеичем в заводскую школу только три зимы бегали, а он учился целых пять зим.
Тогда это уж высоко считалось.
Из-за этой грамоты судьба у Евграфа пестрая вышла.
Сперва после школы тоже в механической работал, в свои годы женился, семью завел, а дальше дорога кривулинами пошла.
Не любило начальство тех, кто пограмотнее.
Умные, дескать, стали, судят о чем не положено".
Ну,
Евграфа и выжили из механической, да и с завода.
Пришлось ему по другим заводам кормиться.
Уж после гражданской войны домой воротился.
Десятка полтора годов еще в полную силу работал, а тут старость на плечи сильно давить стала, да еще погорячился на работе, с ним и приключился удар.
Отлежался, потом вылечили, а левую ногу и теперь волоком переставляет, и в разговоре ясности не стало.
А ведь раньше-то говорок был.
Теперь при внуке живет.
Инженер он, на заводе цехом заведует.
Дельный, сказывают, парень вышел и о старике заботливый.
Старый домишко они перебрали, сбоку и вглубь прируб сделали.
Евграфу Васильичу особую комнату отвели со всяким удовольствием: и тепло, и светло, и спать мягко, на окошках цветы, радио проведено и за книжкой посидеть есть где.
Одним словом, устроенный старик.
Можно сказать, с кабинетом.
Переберется этот Евграф Васильич на нашу сторону и первым делом пошутит:
- Не горюйте малолетки, что солнышко уходит!
Приходите утром пораньше ко мне на завалинку- встречать будем.
Веселее, поди, встречать-то!
- А сам зачем на нашу сторону приволокся?
- Да тоже потянуло поглядеть на то, что прошло.
И та думка была - не заскучали бы мои малолетки перед сном.
Вот развеселить и явился.
- Садись-ка, - говорю, - в серединку, тогда за старшого признавать будем, в случае спора оба под рукой будем.
Алексеич свое начинает:
- Отдышаться не можешь, увеселитель!
Через улицу перешел, как на высокую гору поднялся!
Шуткам-то, видно, конец приходит.
- Кому, - отвечает, - как.
Иной смолоду кислится: дескать, я умру, а все останется.
Другой до гробовой доски не тужит, потому как не о себе, а о своем деле больше думает: шло бы оно, а удастся ли самому поглядеть - об этом печали мало.
И по работе отдача есть.
Ты вот за станочком в одиночку в молчанку больше играл, а я весь век на людях крутился.
На народе, известно, без шуток да прибауток, без шуму да гаму, без рассорки да мировой не проживешь...
Это у них привычка такая.
Сперва поперекоряются, потом уж вгладь разговаривать станут.
Проходящие, гляйй на нашу тройку, подшучивают:
- Вишь, какие белые груздочки на нашей улице
У росли!
Другие опять советую:
- Что сидите-то?
Поразмялись бы!
В лошадки бы хоть поиграли!
Улица широкая, полянка кудрявая - раздолье!
Неужто не бегивали?
- Бегать-то, - отвечаем, - бегали, да теперь кучера из нашей ровни не подберешь, и очередь не наша.
Нам другое отведено - на завалинке сидеть да поглядывать, бойко ли молодые бегают.
Шутят так-то, а все-таки у кого досуг случится, подходят послушать нашу стариковскую беседу, спрашивать примутся, свое слово вставят, старое к новому прикладывать станут, спор затеют.
Разговаривали, понятно, про разное, житейское, а без того не проходило, чтоб который-нибудь из нас, стариков, не помянул о деле, каким весь свой век занимался.
Один такой разговор мне больше запомнился.
Алексейч его начал.
В какой-то летний праздник было.
Наша улица хоть не из самых людных, а молодого народа вечером по ней много бродит.
Одних студентов сколько из города приезжает.
Раньше-то наперечет знали, кто из заводских в городе учится, а теперь разве сочтешь, коли чуть не из каждой семьи, уезжают в институты да техникумы.
Очередные отпуски тоже к летним месяцам подгоняются.
Ну, отпускники, которые не уехали по дальним местам, а проводят время на рыбалке, охоте либо просто в лесу и на покосах, тоже непрочь похвалиться, что ближний загар не хуже дальнего.
К Евграфу Васильичу подошла за ключом невестка, внукова-то жена.
Она у него врач и вместе со своими двумя ребятишками живет летом в лагере,(пионерском - прим.ск.) который на бывшей владельческой заимке.
С Менуховои еще три женщины.
Из лагеря же, видно, потому на одной машине приехали.
Лагерь-то ведь оздоровительный.
Ребят там много из всех заводских школ.
Ну, и врачей да воспитательниц не мало требуется.
Не помню уж, по какому случаю Алексеич стал рассказывать про свои камешки:
- По нынешним, дескать, временам научились чуть не все дорогие камни из подходящих составов плавить.
Александрит только не одолели, да изумруд упирается.
Делают его, да пока плоховато, а остальные камешки хорошо идут.
Кто в этом деле не крепко разбирается, тому, пожалуй, и не отличить плавленый от настоящего.
Горщики, разумеется, не ошибутся, а гранильщики и подавно.
Одна из женщин и спрашивает:
- А в чем, скажите, разница?
Как отличить плавленый камень от настоящего?
Алексеич позамялся, потом говорит:
- На глаз хорошо вижу, а растолковать не могу.
При нашей работе это явственно видно.
С плавленым камнем тебе думать не о чем, потому камешки один в один.
Твое дело - соблюдать размер - и все.
А самородный камешек, который из горы добыт, он смекалки требует.
Подумать надо, с которой стороны и как его показать.
Зато и утеха есть, коли угадаешь огранить, как тому камешку подходит.
Глядишь на такой - и сердце радуется!
Туг парень один врезался.
Не знаю его фамилии.
Знаю только, что с турбинного.
Задористый такой.
В передовиках его на заводе считают.
Портрет его как-то в нашей газете видел.
Так вот он и говорит:
- Если самородный только тем отличается, что с ним возни больше, так это пустое дело.
- Нет, не пустое! - говорит Алексеич и показывает на Менухову. - Вот у Варвары Петровны брошечка с самородными камнями.
Ты, небось, эту брошечку приметил.
А у них вон, - указал он на другую женщину, - кулончик будто и богаче, а видимости той не имеет, потому - из плавленых.
- Верно, дед, - не скрывая своего удивления, подтвердил парень, - на брошку поглядел, а кулона вовсе не заметил.
- Вот то-то и есть.
А цвет, состав и крепость у камней одна.
На любых приборах проверяй, какие хочешь пробы бери, разницы не найдешь, а живого огонька, какой в самородном камне есть, все-таки не увидишь.
- Значит, чего-то не нашли, - говорит парень и с уверенностью добавляет: - Изучат полностью и доведут.
Не беспокойся, дед.
- В том спору нет, что доведут, - говорит Алексеич. - Сам вижу, что дело вперед идет.
Камни самой высокой марки выходят.
О другом говорю: когда плавленый камешек, как самородный, свою особину иметь будет?
- По моим приметам, скоро, - неожиданно вмешался Евграф Васильич.
Алексеич, как он любил с Евграфом на словах сцепиться, сейчас ухватился за это:
- Что зря болтать-то!
Какие у тебя могут быть приметы, когда ты близко к нашему делу не подходил?
Что ты в нем знаешь?!
Разговор у Алексеича резкий, крикливый.
Кто близко к завалинке был, слышит - старики заспорили.
Подходить стали.
Любопытно им.
И те женщины, которые за ключом пришли, тут же стоят.
Алексеича это, видно, еще больше раззадорило, он уж вовсе кричать стал:
- Ну-ка, скажи свои приметы!
Что навыдумывал?!
- И скажу, только с уговором, чтоб не перебивать.
Потом твой разговор будет.
- Как на собраниях?
- Так-то, по-моему, лучше, чем перекоряться да кричать.
- Ну-ну, балакай, коли ты такой умный!
Пусть послушают, что выходит, когда берутся судить о том, чего не знают.
- Ты не подковыривай до времени, а слушай.
После уж душу отведешь.
- Ладно, ладно.
Говорю, балакай.
До конца слова не выроню.
Тут Евграф Васильич и стал рассказывать:
- К гранильному делу мне касаться не приходилось.
Это он правду говорит.
Зато я знаю мастеров своих годов.
А мастер, как известно, всему делу голова.
Недаром сказано:
Дело мастера боится".
Вот об этих мастерах я хочу сказать.
Сегодня вы наглядно видели, какие они, эти старые мастера.
Когда товарищ с турбинного попросил объяснить разницу между самородным и плавленым камнем. так что ему мастер сказал?
Самородный, дескать, сердце радует, живой огонек в нем, особина.
Разве можно это понять без показа?
Как живой огонек образуется, в чем особина - все это ему не сказать.
А показал на деле, и человеку ясно стало, что разница есть, что мастер хорошо это понимает, только на словах объяснить не может.
Это я не в укор Алексеичу.
Другие мастера наших годов такие же были.
Сошлюсь на себя.
Я считаюсь пограмотнее Алексеича, побольше учился да побродить по многим местам привелось, а спросите меня по моему делу, тоже показать покажу, а объяснить, почему и как, не сумею.
А сам я учился токарному делу вовсе у неграмотного мастера.
Теперь об этом скажешь, так не все верят.
А было.
Покойный Петр Михайлыч Шевелев тонко свое дело знал, а ни читать, ни писать не умел.
Скажут ему размеры, он их запомнит, больше не спросит и сделает вещь без ошибки.
Ну, а на словах станет объяснять, ничего не поймешь.
Он вдобавок заикался, так и вовсе неразбериха выходила.
И все-таки показом он не одного меня выучил.
И в доменном, и в медеплавильном деле, да и в остальных заводских производствах то же самое было.
У мастеров был наметанный глаз и большой навык, а грамота слабая.
Учиться у них - как у немых.
И то мешало, что старые мастера боялись за свое положение.
Они и не торопились передавать молодым свои навыки.
А если имелся производственный секрет, так мастер старался передать его только кому-нибудь из своих близких либо вовсе никому не показывал до последних дней своей жизни.
Конечно, кроме таких мастеров-практиков, были и люди с инженерским образованием, но они мало что значили.
В лучшем случае на целый заводский округ таких было два-три человека, да и те на должностях управляющих либо управителей.
Что они могли сделать, когда по цехам-то пробегали не каждый день.
В горном деле раньше, а у нас, металлургов, много позднее появились техники, с образованием.
Учились они примерно столько же, как нынешние ремесленники.
Сперва двухклассную школу кончали, потом в техническом училище три года.
Только по-старому это уж высоким образованием считалось, и этим, окончившим курс, давалось зданье - ученый мастер; а кто похуже учился, тех называли ученый подмастерье.
Попадали в это училище, конечно, только дети тех служащих, которые были угодны заводскому начальству.
Насмотрелся я на этих ученых мастеров да подмастерьев!
Смех и горе.
Придет этакий парнишечка годов шестнадцати-семнадцати вроде начальства в цех, а там старый мастер не первый десяток всем правит.
Дело свое знает до тонкости, только дальше не видит и не о всем рассказать другому может.
А этот новенький-то кой-чему из книжек поучился, а по делу ровным счетом ничего не знает.
В училище, понятно, были мастерские, да много ли от них за три года между учебой получишь?
По месяцам разнести, так на каждое дело двух-трех дней не наберется.
И станки разные.
В мастерской поновее, а тут такая старина, что новый-то не знает, с какой стороны к ней приступиться.
Вот и попробуй от таких двух мастеров чего-нибудь путного добиться!
Если и выйдет тут сплавленный камень, так не лучше плитняка, который на щебенку идет.
Стукни его по ребру, он и развалится по слоям.
Так и было.
Кроме свары да подвохов, ничего не выходило.
- У нас этак же было, как стали художников посылать.
Рисовать умеют хорошо, а толку в камнях не знают, - поспешил откликнуться Алексеич.
- Не перебивай, а то спутаешь меня на главном.
Уговорились, поди-ко! - отмахнулся Евграф Васильич. - При советской власти по-иному пошло.
Сами рабочие в голове производства встали, но и от науки не отвернулись.
Тех, кто знал дело по-книжному, ближе к производству подвинули, а сами за книжки взялись, через рабфаки и другие школы к большому образованию потянулись.
Тут уж было из чего сплавить камень, который любую пробу выдержать мог.
Теперь это еще дальше пошло.
Да вот лучше я вам случай расскажу.
Годов близко двадцати с той поры прошло.
Работал тогда в городе.
Поручили мне набор людей для большого строительства.
Приходят раз пятеро слесарей, все из Харькова.
Из разговора выяснилось, что ехали они Сибирь посмотреть да по случаю Первого мая в нашем городе остановились.
Отпраздновали так, что денег на дорогу, дальше ехать, не осталось.
Ну, и пришли ко мне.
Посмотрел их документы.
Вижу, народ подходящий, и зачислил их всех пятерых.
Потом справлялся, конечно, как работают.
О всех хороший отзыв получил, а одного на отличку похвалили, по всем статьям.
Потом этого парня с книжками встретил.
Учусь, говорит, без отрыва от производства!" Годов через пяток он уж в институте учился.
Решил, говорит, по-настоящему поучиться, потом опять на то же место".
Ну, а не так давно прочитал в газете, что такой-то удостоен Сталинской премии первой степени за сконструированную и смонтированную под его руководством машину.
Машина, говорят, такая, что в день дает больше, чем наш старый завод за месяцы, а управлять этой машиной можно в белых перчатках: ни пыли, ни копоти в цехе.
Мне не случалось видеть эту машину, а все-таки знаю, что конструктор здесь не забыл, что мешало в машинах слесарю, что ему помогало.
Одно постарался устранить, другое - еще улучшить, и получилась та особина, какой до этого не было.
А разве мало у нас таких людей?
Чтоб не ходить далеко, сошлюсь вот на них, которые тут стоят да сидят.
Не угадаешь, кто из них у печи стоит, у станка, кто - за чертежной доской либо в лаборатории.
А раньше-то я бы инженера от слесаря и в бане отличил.
Раздельно было.
Одни вверху, другие внизу.
При случае переговаривались, конечно, а теперь вот сливаться стали.
Из этого и растет новый, советский мастер.
У него либо долголетние рабочие навыки хорошо освещены наукой, либо книжные знания прочно закреплены рабочей практикой.
Этот новый мастер и дает в любом деле живой огонек, какой чаще и чаще видишь на изделиях с нашей советской маркой.
Сказав это,
Евграф Васильич подтолкнул локтем Алексеича:
- Твой разговор!
Тот сначала отшутился:
- О чем говорить?
Ты же у нас старшой, в серединке сидишь!
Разве можно такому прекословить? - Помолчав немного, проговорил: - Кабы тебя,
Евграф Васильич, в свое время другой гранью повернуть!
Хороший бы фонарь на темной дороге был!
Все как есть ты правильно сказал.
- А я чуть было про тебя худое не подумал, - сказал парень с турбинного, обращаясь к Алексеичу.
- Торопиться с этим никогда не надо, - наставительно проговорил Евграф Васильич. - Мало ли что с первого взгляду покажется.
У старика одно пятно - малая грамота.
В этом молодых укорять надо, а стариков нельзя.
Время другое было.
А что перекоряемся мы с ним, так это одна видимость.
Вроде стариковской игры.
Женщина с кулоном из плавленых камней пожала всем нам руки.
За ней потянулись другие, кто с шуткой, кто с вопросом, и беседа пошла мелкими ручейками.
