Нет, братцы, нет:
Тот, у кого есть печь с лежанкой,
Жена, полдюжины ребят,
Да щи, да чарка с запеканкой!
Вы видели: я не
Ни пуль, ни дротика куртинца;
Лечу стремглав, не дуя в ус,
На нож и шашку кабардинца.
Всё так!
Но прекратился бой,
Холмы усыпались огнями,
И хохот обуял толпой,
И клики вторятся горами,
И всё кипит, и всё гремит;
А я, меж вами одинокой,
Немою грустию убит,
Душой и мыслию далеко.
Я не внимаю стуку
И спорам вкруг солдатской каши;
Улыбки нет на хохот ваш;
Нет взгляда на проказы ваши!
Таков ли был я в век
На буйной Висле, на Балкане,
На Эльбе, на войне родной1,
На льдах Торнео, на Секване2?
Бывало, слово: друг, явись!
И уж Денис с коня слезает;
Лишь чашей стукнут - и
Как тут - и чашу осушает.
На скачку, на борьбу готов,
И, чтимый выродком глупцами,
Он, расточитель острых слов,
Им хлещет прозой и стихами.
Иль в карты бьется до утра,
Раскинувшись на горской бурке;
Или вкруг светлого
Танцует с девками мазурки.
Нет, братцы, нет:
Тот, у кого есть печь с лежанкой,
Жена, полдюжины ребят,
Да щи, да чарка с
Так говорил наездник наш,
Оторванный судьбы
От крова мирного - в шалаш,
На сечи, к пламенным сраженьям.
Аракс шумит,
Аракс шумит,
Араксу вторит ключ нагорный,
И Алагёз3, нахмурясь, спит,
И тонет в влаге дол узорный;
И веет с пурпурных
Зефир восточным ароматом,
И сквозь сребристых
Луна плывет над Араратом.
Но воин наш не
Ночною роскошью полуденного края...
С Кавказа глаз не сводит он,
Где подпирает
Казбека4 груда снеговая...
На нем знакомый вихрь, на нем громады льда,
И над челом его, в тумане мутном,
Как Русь святая, недоступном, Горит родимая звезда.
