Она была худа, как смертный грех,
И так несбыточно миниатюрна...
Я помню только рот её и мех,
Скрывавший всю и вздрагивавший бурно.
Смех, точно кашель. Кашель, точно смех.
И этот рот — бессчётных прахов урна...
Я у неё встречал богему, — тех,
Кто жил самозабвенно-авантюрно.
Уродливый и бледный Гумилёв
Любил низать пред нею жемчуг слов,
Субтильный Жорж Иванов — пить усладу,
Евреинов — бросаться на костёр...
Мужчина каждый делался остёр,
Почуяв изощрённую Палладу...
