День, заштопанный заведомо невыполнимыми планами, стремительно разошёлся по швам, обнажая багряное нутро горизонта. Солнце рухнуло в мягкие тучи, чтобы не отлежать бока на стыке времён, а тонкий месяц устроился на соседней крыше. Звёзды тоже куда-то запропастились, спасаясь от роя снежных пчёл. Позёмка с ветром на хвосте бросилась в город, и деревья поседели от страха, ощущая корнями её приближение. Затянуло, закрасило серебрянкой окна: действительность сплелась с морозными узорами, искажённая до неузнаваемости. И началось: заскрипели в домах половицы, завозились на антресолях незримые жители, загомонили на своём языке, а в мою квартиру по-хозяйски заглянула тьма.
Пространство смазалось. Из коридора в комнату потянулись озябшие тени. Осмелели под вечер. Но я, мстительно ухмыльнувшись, захлопнул дверь у них перед носом, а потом, преодолев притяжение дивана, оставил позади четыре лестничных пролёта и устремился на свет фонарей. Две отложенные встречи были попутно выброшены в мусорное ведро вместе с просроченным календарём. Мрак за моей спиной довольно заурчал, но следом сунуться не решился. Остался в подъезде.
Этот мрак был мне хорошо знаком. Он обитал за почтовыми ящиками, периодически выбираясь, чтобы поживиться чем-нибудь этаким: страхом, например, или досадой. Я старательно избегал лестницы, чтобы не попасть к нему в лапы, но лифт ломался с завидной регулярностью, и, думается мне, не просто так.
Знакомство с мраком состоялось год назад, как раз в декабре. В тот вечер я возвращался с работы выжатым, как лимон, поэтому разозлился, обнаружив, что лифт опять сломан. Делать было нечего – пришлось идти пешком. Я уныло смотрел на грязную лестницу, едва переставляя ноги. Вдруг передо мной легла густая, длинная тень. Из-за почтовых ящиков послышалось хриплое дыхание, едва ли принадлежащее человеку. Я медленно обернулся, но вокруг не было ни души. Только тень передо мной нахально игнорировала законы физики, лёжа на лестнице, тогда как моя собственная была пришпилена к стене. Я смотрел на то на одну, то на другую и не мог пошевелиться. Ноги будто приросли к ступеням. Вдруг слабое свечение окружило меня пульсирующим коконом, и от него в логово хищника потянулись тонкие нити. Я откуда-то знал, что это – моя аура, эмоциональная сфера, и некто, обитающий в подъезде, собирается съесть её на ужин. Спас меня сосед из десятой квартиры: вышел на перекур, и неведомый хищник потянулся за свежей добычей, ослабив хватку. Сосед щёлкнул зажигалкой и с наслаждением затянулся, а мрак уполз обратно, за почтовые ящики. С тех пор я тщательно его избегал, и пока мне везло. Вот и сегодня удалось выскользнуть из подъезда незамеченным. Даже дверь за спиной одобрительно хлопнула, выпуская меня на волю.
Улица дохнула в лицо предновогодней, пятничной суетой, подмигнула сразу тремя светофорами и побежала дальше. Блуждающие огни автомобильных фар наверняка знали, куда мне нужно идти, но делиться информацией не собирались, общаясь с растянутыми над дорогой гирляндами. Прохожие тоже не обращали на меня внимания, стараясь успеть как можно больше, пока время не обнулилось. На завтра у них, по традиции, была отложена новая жизнь. Однако, ничего не делая сегодня, они никак не могли её начать, потому что завтра не наступало. И не наступит. Тонкий лёд согласно хрустнул под сапогом. Идти стало легче.
Очевидно, предновогоднее настроение улиц передалось и мне: скрежет, с которым стрелки наручных часов упорно приближали полночь, сделался невыносимым. Он шёл со всех сторон, будто каждый прохожий считал своим долгом сверяться с ручным измерителем времени как можно чаще. Хорошо ещё, что собственные часы я забыл дома, иначе этот скрежет свёл бы меня с ума. Звук, между тем, нарастал, вызывая пульсирующую боль в затылке. Стараясь отвлечься, я смотрел на спешащих куда-то людей, заполонивших широкие улицы, и вдруг услышал, как насмешливый голос за моей спиной произнёс: «Они опаздывают!». И тут же ему ответил другой, механический: «Они уже опоздали». «А ты чего стоишь?» – обратился ко мне тот, первый. Я обернулся на звук, собираясь поинтересоваться, а кто, собственно, со мной говорит, и невольно замер. Позади никого не было. Напротив: там виднелись из-под снега трамвайные рельсы, уходящие в пустоту. Ещё одно воспоминание, постепенно превращающееся в городскую легенду. Облепленные льдом параллельные прямые, которые никогда не пересекутся. Слева – остановка с покосившейся крышей и размашистой надписью «здесь были мы», тусклая, будто старая фотография: трамвайный парк закрыли за ненадобностью восемь лет назад. Вскоре я уже шагал по скользким, блестящим рельсам, представлял себя студентом-безбилетником, который едет в общежитие на Советской и думал, что именно за этой освежившейся памятью вышел на мороз, но давешний голос, тот, насмешливый, со мной не согласился. «Двигай на «Железку»! Поворачивай, говорю!» – нагнал меня он. «Железкой» гордо именовалась автобусная остановка на привокзальной площади, собиравшая в своей стеклянной утробе любителей поездов и увесистых рюкзаков. Я философски пожал плечами, принимая правила игры, и отмерил двадцать семь шагов в обратном направлении, – именно такое расстояние отделяло меня от пешеходного перехода, преодолев который, я попал бы на пресловутую «Железку». «Двадцать семь!» – произнёс механический голос в моей голове, как на вокзале, и я обрадовался, потому что разгадал ребус. Нужно срочно возвращаться домой! Это был номер моей квартиры.
Очередной светофор подмигнул мне зелёным глазом, позволяя перебраться на «Железку». Я всё делал правильно. Вскоре мягкое шуршание шин по заснеженной трассе выдало приближение автобуса. Оставалось уютно устроиться на потёртом сидении и смотреть, как мимо пролетают мерцающие городские огни. Ощущая себя усталым путником, я прислонился головой к стеклу и почти задремал. «Не пропустить бы...» – сказал весёлый голос, но что именно, – осталось загадкой. Я всё-таки уснул.
Внезапно кто-то коснулся моего плеча. С трудом открыв глаза, я увидел, что соседнее сидение теперь занимает худой, какой-то вытянутый мужчина. Он смотрел на меня круглыми глазами, контрастирующими с узким лицом, и показывал на своё запястье. Тонкая рука дрожала.
– Что вам нужно? – раздражённо поинтересовался я.
– У вас есть... время? – пробормотал он так невнятно, что я вынужден был переспросить:
– Что?
– Время? У вас есть..?
Я всё равно ничего не понял. Какое ещё время? Кто вообще о таком спрашивает? Минуту спустя я, наконец, сообразил, что неизвестный забыл где-то часы и, видимо, хочет узнать, когда можно будет обновить календарь. Увы, я оказался его собратом по несчастью, и поспешно обронил:
– У меня нет времени!
Дрожь пробежала по телу, когда я услышал свой голос будто со стороны: «У меня нет времени». Тут же вспомнилось предупреждение: «Не пропустить бы...» – и меня осенило: остановка! Задремав, я перестал следить за дорогой, и теперь, глядя в окно, не видел ни одной знакомой улицы. Куда меня занесло? Я с недоумением повернулся к соседу, но тот пропал. В салоне кроме меня не было ни одного пассажира. Происходящее нравилось мне всё меньше и меньше. Я снова посмотрел в окно и увидел в нём отражение электронных часов, висевших напротив водительского сидения. Красные цифры привели меня в ещё большее замешательство: «45:32», – говорили они. Несуразное время, нелепое место. Мимо окна проносились чёрные деревья, освещённые редкими фонарями, и сельские дома. Внезапно автобус затормозил. Я остался на месте, поражённый цифрами и загадочным исчезновением попутчика, но насмешливый голос, хорошо мне знакомый, прозвучал прямо над ухом:
– Выходи, конечная!
Я встал и вышел.
***
Тусклый фонарь, облепленный насекомыми, качнулся на столбе, выхватив из мрака обрывок грязной дороги и деревянную избу. Лужа, по масштабам сравнимая с небольшим озерцом, привольно раскинулась у моих ног. С развесистого ясеня сорвалось несколько жёлтых листьев. «Ну, не чокаясь, за упокой!» – припечатал насмешливый. Я чуть не подпрыгнул и завертел головой по сторонам. «Помянем старый год, с добром помянем!» –продолжал мой невидимый собеседник. Я не выдержал:
– Эй, есть тут кто? Куда снег девался? Да что же это, в конце концов?!
– И чего ты раскричался-то, а? – внезапно спросили из темноты.
Я повернулся на звук. В нескольких метрах от меня стоял старик в сером пальто и чесал немытую голову.
– Ну, ты оглох, что ли? – продолжал он. – Чего орёшь?
– Который час? – зачем-то спросил я, вспомнив недавнего попутчика.
– Час? А нет его, часу! – весело крикнул дед.
– То есть как это, нет? – я глядел на него во все глаза.
– А вот так! Кончилось ваше время.
– А как отсюда в город попасть? Остановка где? – зашёл я с другой стороны, надеясь, что дед только прикидывается сумасшедшим.
– Никак, – ещё веселее откликнулся тот. – Конечная тут, не понял, что ли? Город-то твой когда накрыло?
– Чем накрыло?
– Ну как же! Известно, чем. Как полночь с востока на запад пошла, так и накрыло. Интересно так: где год уже кончился, а где ещё живут и ничего не знают. Первыми-то тех шарахнуло, которые как раз с часами были. И техника тоже того, загнулась. А потом, видать, что-то у них там важное поломалось, и совсем потеха пошла. Огненных грибов уродилось много, добротные, со всех сторон видать!
– Так Новый год не наступил ещё! – раздражённо бросил я, отчаянно цепляясь за обрывки реальности.
– Ясное дело, не наступил. И не наступит! Кончилось ваше время, говорю. Ты как попал-то сюда?
– На автобусе...
– Приехал, значит? Вот в дороге оно тебя и накрыло. Тут у нас никто просто так не появляется. Правда, и вопросов до тебя никто не задавал...
– Ничем меня не накрыло! – разозлился я, ощущая, что начинаю сходить с ума. – И город тоже, и с часами все радостные ходят, к празднику готовятся!
Дед ничуть не смутился:
– А они и будут ходить, а ты чего думал, – все наземь повалятся и дух вон? Было бы, чему вон, тогда – другое дело. У них и душ-то не осталось, у людей твоих. Или у тебя – есть?
– Не знаю, – растерялся я. – Должна, наверное, быть.
– То-то и оно, что должна! Да только нету. Всё в материю ушло, вот и не заметили, значит, как конец настал. И дальше ходить будете, – дед устало махнул рукой.
С каждой минутой разговор становился всё более путаным. Я снова ощутил пульсирующую боль в затылке и схватился за голову, прикрыв глаза, а когда открыл, деда поблизости не было. Избы тоже. Вместо широкой лужи у ног белел песок. Душно пахло липовым цветом. Я сел на землю. «Конец? Что это значит?..». Словно мне в ответ, из лиловых сумерек, клубящихся среди деревьев, донёсся механический голос: «Дальнейшее существование человеческой расы признано нецелесообразным. Энергетический запас исчерпан. Приказ «ликвидировать материальную угрозу» выполняется». «Ну, за упокой?» – повторил насмешливый своё предложение. В ответ раздались гудки, будто кто-то повесил трубку старого телефона. Я тоже не собирался ему отвечать. Обладатель голоса обиделся и замолчал. Сумерки едва заметно поредели, и впереди стали вырисовываться очертания деревенских домов. Приглядевшись, я обнаружил, что дверь одного из них распахнута настежь, и направился туда. Дом встретил меня запахом плесени и робком лепетом штор. О чём они там шептались, я не разобрал. Кажется, бранили сквозняк и нерадивого хозяина. Комнат было всего три. Пустые, холодные, они уставились на меня. Я вошёл в самую большую и захлопнул дверь. Надо было остаться наедине со своими мыслями и что-то решать. Чтобы никто не вторгся в моё убежище, я закрыл дверь на ржавую щеколду, к которой, кажется, давно не прикасались. Всю обстановку комнаты составляли стол, диван и два деревянных стула. Толстый слой пыли можно было принять за снег. Но почему на улице нет снега?
Я выглянул в окно и обомлел. Снег был. И увесистые сосульки, свисающие откуда-то бахромой, и тонкая наледь на стёклах. «С Новым годом, с новым счастьем!» – ожил насмешливый. От такого и дверь не спасёт. Приложить бы кирпичом, а то и чем потяжелее, да некого. А руки так и чешутся...
– И тебе того же, – мрачно пожелал я пустоте. За окном рассвело.
День выдался мягким и снежным. Сердитые белые пчёлы взяли солнце в плен и утащили в улей. Сумерки плелись по деревне, захватывая один дом за другим. Кажется, это уже не вьюга закружила, затуманила землю, а что–то другое, большое и страшное, шло мне навстречу. Чтобы отвлечься, я огляделся вокруг, подмечая ничего не значащие детали: пятно на ковре, закатившийся под стол карандаш… На стёклах – морозная серебрянка, только она не снаружи, а в комнате, вместе со мной. Мне нестерпимо захотелось спать, веки налились свинцовой тяжестью, и я закрыл глаза. «Пусть это будет сон, пожалуйста, пусть!»...
«Ну, за упокой!» - сказали откуда-то снизу.
