Станция

Sta viaior!

Досадно слышать: «Sta viator!»

Иль, изъясняяся простей:

"_Извольте ждать, нет лошадей_", —

Когда губернский регистратор,

Почтовой станции диктатор

(Ему типун бы на язык!),

Сей речью ставит вас в тупик.

От этого-то русским трактом

Езда не слишком веселит;

Как скачешь — действие кипит,

Приедешь — стынет за антрактом.

Да и скакать — дождись пути.

Заметить должно мне в прибавку.

Чтобы точней в журнал внести

Топографическую справку, —

Дороги наши — сад для глаз:

Деревья, с дерном вал, канавы;

Работы много, много славы,

Да жаль — проезда нет подчас,

С деревьев, на часах стоящих,

Приезжим мало барыша;

Дорога, скажешь, хороша —

И вспомнишь стих: для проходящих!

Свободна русская езда

В двух только случаях: когда

Наш Мак-Адам или Мак-Ева —

Зима свершит, треща от гнева,

Опустошительный набег,

Путь окует чугуном льдистым

И запорошит ранний снег

Следы ее песком пушистым

Или когда поля проймет

Такая знойная засуха,

Что через лужу может вброд

Пройти, глаза зажмуря, муха.

Что ж делать? Время есть всему:

Гражданству, роскоши, уму.

Рукой степенной ход размерен:

Итог в успехах наших верен,

Пождем — и возрастет итог.

Давно ль могучий Петр природу,

Судьбу и смертных перемог,

Прошел сквозь мрак, сквозь огнь и воду

И следом богатырских ног

Давно ли вдоль и поперек

Протоптана его Россия?

Исполнятся судьбы земные,

И мы не будем без дорог.

Зато военную дорогу

Прокладывать умеем мы:

В Париже были, слава богу,

И, может, не боясь чумы,

Ни Магомета стражи райской,

За славной тенью Задунайской,

За тенью царственной жены

Мы доберемся до луны;

За греков молвим речь в Стамбуле

И меж собой, без дальних ссор,

Миролюбиво кончим спор,

Когда-то жаркий при Кагуле.

«Так лошадей мне нет у вас?»

— «Смотрите в книге: счет тут ясен».

— «Их в книге нет, я в том согласен;

В конюшне нет ли?» — «Тройка с час

Последняя с курьером вышла,

Две клячи на дворе и есть,

Да их хоть выбылыми счесть:

Не ходит ни одна у дышла».

— «А долго ли прикажешь мне,

Платя в избе терпенью дани,

Истории тьму-таракани

Учиться по твоей стене?»

— «Да к ночи кони придут, нет ли,

Тут их покормим час иль два.

Ей-ей, кружится голова;

Приходит жутко, хоть до петли!

И днем и ночью всё разгон,

А всего-навсего пять троек;

Тут как ни будь смышлен и боек,

А полезай из кожи вон!»

_Стой, путник, стой_! — что ж молвить больше,

Когда подвинуться нельзя?

Зачем не странствую я в Польше,

Мои любезные друзья!

Судьба по трактам европейским

(Что мне, признаться, очень жаль)

Меня не завозила вдаль.

Я только польским да еврейским

Почтовым ларам бил челом.

Как я ни рвался чувством жарким,

Как ни загадывал умом

Полюбоваться небом ярким

И мира светлой полосой,

Как я ни залетал мечтой

В мир божий из глуши далекой,

Где след мой темный, одинокой

Сугробом снежным занесен,

Как ни раскидывал сквозь сон,

Всегда обманчивый и краткий,

Своей кочующей палатки

Среди блестящих городов,

Среди базаров просвещенья, —

Но от латинских оных слов

Оглоблями воображенья

Я поворачивал домой

И жду: схвачу ли сон рукой?

О Польше речь была; но с речи

Бог весть зачем, бог весть куда

Сбиваюсь от горячей встречи

Нежданных мыслей. Господа!

Простите раз мне навсегда.

По Польше и езда веселье,

И остановка невнаклад:

Иной бы и зажиться рад,

Как попадет на новоселье,

Затем что пара бойких глаз,

Искусных в проволочке польской

(От коих он пылал и гас,

Был смел и робок в тот же час),

Так заведет дорогой скользкой,

Так закружит в нем дурь и хмель,

Что шуткой с первого присеста

Она его, не тронув с места,

Промчит за тридевять земель.

Так, помню польские ночлеги:

Тут есть для отдыха и неги

На что взглянуть, где лечь, что съесть, —

Грешно б о наших речь завесть.

И чтоб не дать себя проклятью

Патриотических улик,

Патриотической печатью

Не лучше ли скрепить язык?

Певец, который ведал горе,

Сказал: «Nessun maggior dolore» —

И прочее; не прав ли он?

Смотрю на память с двух сторон:

Благоприятной и враждебной.

Она, как в древности кумир,

На ликах носит брань и мир.

То злобный дух, то друг волшебный

Она нам в казнь или в любовь;

Иль дразнит благом, уж заочным,

Иль говорит: условьем срочным

Что было, может быть и вновь.

По крайней мере, память ныне,

Смотря приветливым лицом,

Мне светит в зеркальной святыне

Своим волшебным фонарем.

Голодный, стол окинув взглядом

И видя в ранних племенах

Живой обед со мною рядом

На двух и четырех ногах,

Голодный, видя к злой обиде,

Как по ногам моим со сна,

С испуга, в первобытном виде

Семейно жмется ветчина,

Я не грущу: пусть квас и молод,

А хлеб немного пожилой,

Я убаюкиваю голод

Надеждой, памяти сестрой.

Постясь за полдником крестьянским,

Отрадно мне себе сказать:

Я трюфли запивал шампанским,

Бог даст, и буду запивать.

Итак, ваш путевой нотарий,

Из русской почтовой избы

Вам польской почты инвентарий

Я подношу назло судьбы.

Жена иль дочка комиссаржа

Полячка, — словом всё сказал:

Тут и портрет и мадригал;

Притом цыплята, раки, спаржа,

Или технически скажу

И местность красок удержу:

«Kurczeta, raczki i szparagi»

(Чего не стерпит лист бумаги

И рифма под моим пером?),

Гитара на стене крестом

С оружьем старопольской славы,

Кумиры чести и забавы

Патриотической четы;

На окнах свежие цветы,

Сарматской флоры дар посильный;

Там в рамках за стеклом черты

Героев Кракова и Вильны,

На полке — чтенье красоты,

Роман трагическо-умильный

И с ним Дмушевского листы,

В которых летописец верный

С неутомимостью примерной

Изо дня в день, из часу в час

Ведет историю Варшавы,

На всё вперяя зоркий глаз:

Спектакли, выезды в заставы,

Продажа книг, побег собак,

Проказы, добрых дел примеры,

Волненье мод и атмосферы,

Движенья жизни — смерть и брак;

Движенья биржи — курс, банкруты;

Дела веков, дела минуты, —

Всё сгоряча в сырой листок

Передает печать прилежно,

Уездам и потомству впрок.

Как я заслушивался нежно

Тебя, варшавский вестовщик,

Когда в душе, во дни разлуки,

Будил замолкнувшие звуки

Словоохотный твой язык.

На голос дружного привета

Ответ созвучный я давал:

Поэзией была газета,

И над афишкой я мечтал.

Я волю дал широким перьям

Залетной памяти моей,

Мечтой коснулся я преддверьям

Чертогов прелестей и фей.

Влетел в Варшаву — и, бессильный,

Засел я в сети прежних дней.

Здесь тайна. Критик щепетильный,

Ты не поймешь моих речей.

«Umizgac sie!» {*} — за это слово,

{* Ухаживать (польск.). — Ред.}

Хотя ушам оно сурово,

Я рад весь наш словарь отдать:

На нем хранится талисманом

Могущей прелести печать;

Обворожительным дурманом

Щекотит голову и грудь

Того, кто воздухом Варшавы

Был упоен когда-нибудь,

Кто из горнушек Вейской кавы

Пил нектар медленной отравы

Или в Беляны знает путь.

«Umizgac sie!» — в сем слове милом,

Как в сердце, Польша вся живет

И в хороводе легкокрылом

Своих соблазнов рой влечет.

При этом слове я в Варшаве,

И сон минувший снится въяве:

При блеске свеч передо мной

Взвились, зажглись чета с четой,

Цепь вьется и мазурки знойной

Кипит и гаснет вихорь стройный

Под гул отрывистых смычков.

Или день праздничный: косцёлы

Пустеют; полдень: будто пчелы,

Из ульев набожных трудов,

Расправя крылья золотые,

Спешат святоши молодые.

Пестреют улицы, кипят;

Глазам раздолье и мученье,

Но средоточится волненье —

И рой за роем хлынул в сад.

В аллею сжался город тесный.

Вот в лицах старины мечты:

Вот сейм державный, сейм прелестный,

Вот Посполита красоты.

Здесь блещет знаменьем утешным

И мнений и одежд успех;

Чин с чином, с знатью скромный цех

Сравнялись равенством безгрешным

(Хотя оно и вводит в грех)

Пригожих лиц и ножек стройных,

Мой Пушкин, строф твоих достойных

И так обутых, что едва ль

Их обнажить любви не жаль.

Или в театре народ_о_вом_,

Где окриляют польским словом

Патриотический порыв,

Стихи Немцевича забыв,

Глас старца, убежденья полный,

Которым движет и живит

Он зыбкого партера волны,

И увлекает и разит,

Смотрю я на другую сцену,

Где страсти действуют живьем,

Где в представлении немом

Актерам зрители на смену.

Тут романтическая связь:

Единства места не держась,

Из кресел в ложи и обратно

Огнем чуть зримым, перекатно

Живая нить игры живой

Завязкой тайною снуется,

А там развязкой распрядется,

Как следует, своей чредой.

Теперь для критики судейской

Словцо ученое: глагол

«Umizgac sie», глагол житейской;

Ему нас учит женский пол.

Он жемчуг польского наречья,

Его понятья без увечья

В другой язык не передашь,

Как в словарях других ни рыться;

Faire la cour {*} и волочиться

{* Увиваться (фр.). — Ред.}

Смешно напоминает блажь

Маркизов чопорного века

Иль заставляет заключить,

Что волокита должен быть

Или подагрик, иль калека.

Могло б досадно быть ушам,

Когда читатели-зоилы

Завопят: «Sta viator! Нам

Тащиться за тобой нет силы».

Но к притязаньям дерзких лиц

В нас, к счастью, самолюбье глухо,

И золотом, как у девиц,

Завешено поэта ухо.

Итак, пока нет лошадей,

Пером досужным погуляю.