Ди был из тех людей, которым природа мстит. И это мщение выказывалось не в заползшей в пачку чипсов сороконожке или в образовавшемся на только что купленном сыре сантиметровом слое плесени. Отнюдь нет. Наоборот, всякая живность относилась к Ди если не с обожанием и почтением, то с благосклонностью.
- Вот же паразит! – послышался из подвала грубый голос матери.
Чтобы понять, о ком шла речь, гением быть не нужно. Ди прекрасно понял еще накануне, что разбитые по нелепой случайности банки с соленьями ему аукнутся, как бы он не старался скрыть этот факт, прислонив к опустевшим полкам изломанные ящики.
Выжженная летним солнцем макушка Ди показалась в проеме подвального люка. Ди с утра был не в духе: поднять голову с подушки и смотреть выше собственных ботинок было для него сегодня задачей номер один. Награжденный чуть ли не с самых пеленок не утихающей головной болью, он надеялся обойтись малой кровью, молча выслушивая упреки и не поднимая глаз. Но Марта только больше распалялась: поднявшись из подвала, она нервно распахнула стоящий в прихожей шкаф, где висели изношенные меховые воротники и шапки, и, перекладывая их из одной кучи в другую, гневно зыркала в сторону Ди и каждым словом и движением источала недовольство, припомнив, кажется, все грешки Ди с самого рождения. То ли ее нервировал вечно приоткрытый рот сына, губы которого сейчас, казалось, отдалились друг от друга на версту и создавали впечатление, будто он вот-вот выкинет что-нибудь эдакое. То ли она со вчерашнего вечера затаила злобу на мужа, который, проведя несколько недель в море, вернулся на день, чтобы с рассветом вновь отправиться за своей треклятой рыбой. То ли ее действительно расстроило впустую потраченное на закатку время. Так или иначе, вскоре голова разболелась у самой Марты, и от крика, и от мучившей ее долгие годы мигрени, и, видно, решив, что сын понес достаточное наказание, она отпустила его. Ди, в последний раз взглянув на тонкую, выбеленную косу матери, вышел во двор.
По небу летела стая птиц, возвращающаяся после затяжной зимы в Канаду. Одна птица явно отбилась от косяка и летела на последнем издыхании. До ее дома оставалось еще больше половины пути, и что-то подсказывало Ди, что добраться до него она не сможет. В начавшемся перелете был несравненный плюс: скоро отец начнет сезон охоты и, возможно, возьмет с собой Ди. Ему не удалось составить Оскару компанию в охоте на оленей: от выстрелов ружья голова раскалывалась, и Ди сбежал домой, не успел отзвучать и второй. Но Ди надеялся, что уж на селезней они точно пойдут вместе, и отцовская коллекция лиц пополнится еще одним, хотя после меткого выстрела Оскара от головы птицы останется только клюв. Ди по-хорошему завидовал: ему стоило невероятного труда поймать жука с банку или заметить полуслепого дворового кота, что опять пролез на их двор, чтобы разворошить мусорные мешки и стащить остатки обеда.
Ди никогда не считал охоту чем-то плохим: отец ведь убивает не забавы ради. Дичь Марта, поворчав, разделает и приготовит из нее вкуснейшее рагу. А рыбой, которой отец привозит всегда так много, что кажется, она вот-вот перевалится за борт, кормится не только их город, но и соседние, более того, часть улова замораживают и отправляют в другие штаты. Единственная разница между Ди и родителями состояла в том, что он постоянно убеждал себя, что у любого поступка есть причина, а, значит, он может быть оправдан. Родителям оправдания были вшиты в подкорку, укрепились привычкой в детстве, где их родители им так же, как они сейчас – Ди, объясняли: что и зачем делается.
По всей видимости, сегодня жечь кучи листьев Ди будет один. В новостях, которые он краем уха слушал, отвлекаясь от ворчания матери, сообщали об очередном сошедшем с ума ките, что ночью выбросился на берег в нескольких километрах к югу от его дома, и главное – о дожде. Это могло нарушить все планы. За дело нужно было приниматься как можно скорее.
На соседнем дворе показался школьный друг Ди – Дени. Они сошлись на почве любви ко всяким жучкам-червячкам. Только вот сколько бы Дени не пытался поймать бабочку, крылья отрывались, сколько бы не копал червей на совместную рыбалку, лопата не раз и не два входила в землю так, что перерубала жирного дождевого червя пополам. Ди никогда не ругался, но смотрел как-то жалостливо, как человек, который собирал высокий карточный домик и разрушил его одним неосторожным движением, сочувственно хлопал по плечу, выхватывал лопату и уверял, что коллекция бабочек – ерунда, ведь по-настоящему редкие виды у них не водятся. Но он бы покривил душой, если бы сказал, что замалчивание обиды за бесполезную смерть давалось ему легко.
Дени нес мусор, лениво вышагивая к контейнеру и жуя жвачку. Заметив Ди, Дени уже было подошел к забору рассказать о неудачной охоте отца, который смог смертельно ранить больную волчицу, но упустил щенков, как его окрикнула старшая сестра и он, нехотя повернул к крыльцу своего дома: его ждал визит ко врачу. Жвачка потеряла всякий вкус и противно липла к зубам. Дени вытащил ее своими костлявыми руками изо рта, скатал в комок и бросил на асфальтированную дорожку. Он развернулся всем корпусом к Ди, махнул рукой и скрылся за дверями дома. Голубь, сидевший на декоративной арке в саду Дени, плавно спустился на траву, урча подобрался к дорожке и клюнул белый комок. Но вместо того, чтобы оторвать маленький кусочек, птица с жадностью пыталась проглотить разом все, но в горло попала лишь половина, остальное кольцом налипло на клюв. Ди глянул последний раз на соседский двор, поджал губы от глупости птицы и занялся кострами.
Ничего красивого в горящих листьях не было. Но сколько бы раз Ди не проделывал эту работу, сердце его пылало не меньшим огнем, чем костры. И Ди всегда думал, что с этой сжимающей, искусственной болью он не против жить всю жизнь, лишь бы не мигрень, вышибающая слезы.
Прогноз погоды не соврал: не успели кучи прогореть и на треть, как пошел дождь. Противная, вечная морось. Поход на пляж пришлось отложить. В конце концов Ди и не обязан собирать разбросанные пластиковые бутылки и пакеты за туристов. А черепахи, у которых начался сезон откладывания яиц и которых Ди хотел исподтишка запечатлеть на пленке старенького фотоаппарата, в такую погоду вряд ли покажутся. Делать нечего. Приведя все в относительный порядок, Ди ушел в свою комнату и стал точить старые карандаши.
Карандаши ломались. Ди весь извелся и чуть ли не мольбами упрашивал их стать хоть немного острее. Бесполезно. Ди со злостью сбросил коробку предателей со стола, но позже раскаялся, потянулся за ней и столкнулся лицом к лицу со своим отражением. Зеркало было старым и потрескавшимся, но в нем все равно были различимы и скелет, стоящий в углу комнаты и доставшийся Ди после победы в олимпиаде по анатомии, и дыра в картонной стене, окруженная ореолом приклеенных дешевым клеем розовых стеклышек, и он сам, с тонкими ключицами и с бледной кожей, сквозь которую просвечивали вены. Ди смотрел и не понимал: как так могло выйти из-за таланта страдать взамен?
***
Ди взглянул на свою картину – не отличишь от настоящего мира, так правдоподобно списан широкими, неровными красными мазками дельфин на синем небе.
Ди вздохнул, покорился убивающим оковам мигрени, решил простить мать и отца за все и взялся за кисть.
Таким, как Ди, природа мстит, но она же и любит больше.
