Волки Нового Леса

Лопнула упругая преграда, и Стая вырвалась в Новый Лес. Там, позади, осталась цепочка следов на рыхлом снегу, в котором они без толку рыскали почти неделю, исхудав до костей; и прошлогоднее логово, где по весне резвились беззаботные цуцики, ни один из которых не пережил декабря; и занесённые январской падью кости старого оленя, на которых не осталось ни лоскутка мяса и ни единого сухожилия; и вмёрзший в лёд труп Седого, так и не сумевшего выбраться из коварной полыньи; и навеки уснувшая рядом с ним Альфа, не бросившая своего вожака и супруга даже ради детей и братьев. Она прощалась тоскливым воем — с Седым, в чьих удивлённых и печальных глазах искрились первые льдинки слёз, с тремя рано повзрослевшими переярками, едва пережившими своих младших братиков и сестричек, с угрюмым, матёрым Бирюком, в чьём боку до сих пор торчал кремниевый наконечник стрелы охотников, отчего он всегда хромал на левую ногу, и с ним, с Легконогим — жилистым трёхлеткой, на которого теперь легла задача вести Семью, грудью прорубая топкие сугробы.

Легконогий никогда раньше не сталкивался с Преградой, а столкнувшись, не нашёл в этом ничего необычного: то ли небогатый жизненный опыт не позволял ему судить о степени вероятности событий, которые не попадались раньше на его пути, то ли просто он был прирождённым воином, привыкшим в экстремальных условиях действовать, полагаясь только на нюх и рефлексы спинного мозга и не вдаваясь в пространные рассуждения о природе вещей. Он только почувствовал, что грудь его вонзилась в нечто плотное, тягучее, невидимое, и что идти стало ещё труднее. Уставший, изголодавшийся до рёбер, впившихся в кожу, он напряг последние силы — шаг, ещё шаг, — прикрыв глаза от непрекращающейся метели, от колючего январского ветра, ни во что не верящий, ни на что не надеющийся, лишённый страха и желаний и полностью готовый к смерти, но всеми четырьмя цепляющийся за ускользающую ниточку жизни. Двухлетка, идущий вслед за ним — имя он получит только тогда, когда переживёт вторую свою зиму — ткнулся носом в круп ведущего, подтолкнув его, и Легконогий, преодолев барьер второго дыхания, сверхъестественным усилием прорвал невидимое препятствие.

Сил, едва хватавших для борьбы с сугробами и метелью, оказалось здесь более чем достаточно: потеряв упругую опору перед собой, Легконогий кубарем перелетел через голову и повалился ничком на ароматную, пахнущую летом траву, втягивая ноздрями тёплый влажный воздух Нового Леса. «Я умер», — подумал он отрешённо, но тут, испуганно взвизгнув, на него налетел идущий за ним волчок, потом второй и третий, образуя мокрую кучу-малу из костей, драных шкур и мгновенно тающих на свалявшейся шерсти снежных звёздочек. Это немного отрезвило Легконогого, привыкшего думать о смерти в более возвышенных тонах, а когда свалку тел дополнил исхудавший, но всё ещё увесистый Бирюк, он окончательно пришёл в себя и даже умудрился отползти на полметра в сторону.

Переярки нервно отряхивались и вертели удивлёнными мордочками, ощупывая взглядами окружающую их зелень. Исполинские стволы, врезающиеся в безоблачное небо, не походили ни на смолистые столпы вечнозелёных елей и сосен, ни на тонкие ивы и берёзы, ни на могучие дубы: бугристые, обвитые лианами и поросшие мхом, они венчались раскидистыми кронами, напоминающими абсурдно-гипертрофированные кустики орляка и щитовника. Трава была почти такой же травой, как и в их родном лесу, если не считать того, что там она, пожухшая и замёрзшая, спала под полуметровыми сугробами, а здесь благоухала и цвела, приманивая многочисленных насекомых.

Бирюк приподнялся на негнущихся лапах, которые тотчас расползлись в стороны. Со второй попытки, придерживаемый Легконогим и девочкой-двухлеточкой (два других переярка были мальчиками), он встал на ноги и тут же клацнул челюстями, поймав зазевавшуюся возле его носа стрекозу и болезненно сглотнув. Это было сигналом: после нескольких дней голода Семья впервые смогла перекусить — улитками, букашками, корешками, но всё же, но всё же, но всё же...

Заморив червячка, все пятеро, как по команде, завалились спать, прямо здесь, на полянке, вповалочку: царящее тут лето позволяло не заботиться о рытье снежной норы и даже не сгруждаться в единый тёплый комок. Желудок всё ещё страдал от нехватки пищи, но уже активно выражал своё недовольство урчанием, а не просто молча тёрся к позвоночнику. Спали без задних ног и без сновидений, сном всепоглощающим и чутким одновременно, дарующим долгожданный отдых, но не позволяющим забыться.

Хруст веток и басовитый храп незнакомого зверя заставил Семью вскочить. Стадо энтелодонов — огромных диких свиней с мощными, зловеще торчащими зубами — с хрюканьем продиралось сквозь заросли. Легконогий свечкой взвился в воздух, оттолкнувшись всеми четырьмя лапами: незнакомые, с лося ростом твари, хотя и были копытными, выглядели устрашающе, и волчья интуиция подсказала молодому вожаку, что звери эти столь же неутомимые охотники, как и он сам.

Переярки, прижав уши и хвост, влились в землю, не зная, бежать наутёк от чудовищных вепрей, замереть или ринуться на врага. Бирюк, вздыбив шерсть на спине, оскалился и рычал, чуть заметно подвывая. Энтелодоны тоже растерялись сперва при виде незнакомцев, но, самодовольные и не отягощённые лишним интеллектом, зато толстокожие и смертоносные, быстро рванули в атаку, храпя и топоча. Стая бросилась врассыпную: привыкшие загонять и убивать, волки оказались теперь в не слишком приятной роли добычи и приняли тактику своих прежних жертв.

Вепри были стремительны, но неповоротливы, и волки, даже изнеможённые голодом и долгой дорогой, всякий раз успевали свернуть в то мгновение, когда полутонная туша уже дышала им в круп. Кусты, через которые волкам приходилось перемахивать в прыжке, трещали под натиском энтелодонов, почти не сдерживая их, но Легконогий и его собратья быстро сообразили, что гигантские кабаны Нового Леса, как и привычные им дикие свиньи средней полосы, неуклюжи и слеповаты, и, вместо того, чтобы драпать от них по прямой, волки принялись лавировать зигзагами среди древовидных папоротников.

Легконогого не покидал ужас, смешанный с беспокойством за Семью, ответственность за которую после смерти Седого и Альфы лежала на нём, и заглушающий слабость в ногах и пение голодного брюха. Эта чехарда не могла продолжаться долго: силы скоро оставят Стаю, и пришельцы падут в неравной битве с местными хищниками. Каждый раз всеядные монстры успевали подобраться к нему всё ближе, прежде чем ему удавалось сделать прыжок в сторону, пропуская топочущую тварь, и его соплеменники слабели ещё быстрее. И тогда, когда предсмертный крик переярка, сражённого клыками энтелодона, огласил лес, а Легконогий, гонимый одним из чудовищ, оказался позади другого, ужас плавно опустился на дно полупустого желудка, а ему на смену пришёл привычный азарт охотника.

— Королевская охота! — взвыл он, и Стая услышала его.

Жёлтый взгляд молодого вожака превратился в прицел, в котором серыми громадами обозначились семь зверей — гигант-секач, четверо молодых самцов и две самочки, — между которыми сновали Бирюк и два оставшихся в живых переярка. Три кабана и свинья, уставшие от изнурительных зигзагов, столпились возле убитого волка и дрались за добычу, — три пишем, четыре в уме. Легконогий проворно увернулся от несущегося на него энтелодона, даже не удивившись, откуда снова взялась сила, и, призывно тявкнув, бросился на бегущую перед ним свинью, преследующую молодую волчицу. Семья, подбадриваемая вожаком, молниеносно перегруппировалась, встраиваясь в тактику Королевской охоты — редчайшей и опаснейшей волчьей забавы, которая под силу только матёрым десятилетним волчарам.

Среди собратьев Легконогого только Бирюку приходилось однажды играть в эту игру, но тогда он был загонщиком, а трёхлетний волк, на которого лишь несколько дней назад волею судьбы пала небывалая ответственность, призывом своим заявил о своих правах на Лобовую. Но им было нечего терять: Бирюк был уже стар, к тому же ранен, все они изголодались и устали, поэтому им оставалось лишь победить или погибнуть — расклад, легко дарующий победу лишившимся надежды. Смерть рано или поздно была неизбежна, об этом знал каждый щенок, а убитый энтелодон насытил бы Стаю на несколько дней.

Прежде всего волки, играя на охотничьих инстинктах гигантских свиней, отманили своих преследователей в сторону от их дерущихся и пирующих родичей. Затем переярок-самец, волчок с расцарапанным буреломами Старого Леса ухом, принял на себя гнавшегося за Легконогим вепря, развязывая руки — то есть, клыки и когти — своему старшему брату, а Легконогий таким же образом подменил сестричку, оказавшись впереди клыкастой свиньи. Петляя меж деревьев, Бирюк и Рваное Ухо увели гнавшихся за ними энтелодонов в разные стороны и притаились в высокой траве, пропуская тупых и близоруких тварей, а затем оба ринулись на подмогу вожаку. И тогда, услышав сквозь топот энтелодонши шелест двенадцати волчьих лап за собой, Легконогий обернулся и, оскалясь, рявкнул на вдруг опешившую свинью.

Свинья, остановившись, как вкопанная, яростно хрюкнула в ответ, обнажая мощные жёлтые зубы. Челюсти её раскрылись чуть ли не под прямым углом, и в них легко поместилась бы голова волка, но Легконогий был готов и подался назад. Заметив движение по бокам, свинья мотнула мордой, огрызаясь на подкрадывающихся хищников, но те и не собирались подходить к ней слишком близко. Зато новый выпад сделал вожак: рычание смешалось с рычанием, а клыкастые пасти открывались друг другу навстречу широко и стремительно.

Удар был рассчитан до миллиметра и до мгновения — рассчитан миллионами лет эволюции и безупречным чутьём хищника. Когда пасть энтелодона сомкнулась, готовая вновь раскрыться навстречу волку, Легконогий ринулся вперёд, и его верхние клыки вонзились в рыло свиньи, а нижние припечатали её подбородок. Свинья захрипела, пытаясь разжать челюсти, но вожак держал её мертвой хваткой, не давая вздохнуть. А когда жертва, обессилевшая от боли и нехватки кислорода, почти перестала хрипеть, подскочившие к ней переярки и Бирюк короткими движениями челюстей перегрызли сухожилия на её ногах, и Легконогий, плавно склонив голову набок, уложил три центнера мяса на забрызганную кровью траву.

Молодой вожак победно взирал на поверженного гиганта. Мёртвые глаза энтелодона, уважение в зрачках переярка, нежный взгляд юной волчицы и довольный, но слегка насмешливый взор Бирюка ласкали самолюбие Легконогого, и он растворился в четырёх парах глаз, сочащихся радужным светом Любви и Смерти.