Кава сёгун

Мы всегда были друзьями: Митька, Ромка и я. Класса с третьего точно. Вместе ездили на рыбалку в пригородной электричке, вместе стены администрации по ночам баллончиками расписывали. Даже в универ один и тот же поступили, на менеджмент. Нас все так и звали, от родителей до соседей: несвятая троица. А как ещё назовёшь двух оболтусов и девчонку? Не гардемаринами же, и не мушкетёрами.

Ромка из нас самый серьёзный был, рассудительный. И упрямый. Как вобьёт что себе в голову – так лоб расшибёт, но добьётся. Помню, он с математичкой как-то зацепился, два дня спорили о какой-то задаче. В итоге она ему автоматом за четверть «пять» вывела.

С малых лет он упитанный был, как Карлсон. Били его поначалу, а потом мы с Митьком вступаться стали. Ух, и много носов я расквасила, наверное, столько же, сколько мне бантов из кос повыдёргивали. И Митьку доставалось: то фингал под глазом, то шишак на весь лоб.

Митёк, он, как я – оболтус оболтусом, рот до ушей и веснушки вокруг зелёных глаз. Когда ругали нас за разбитое окно или собаку акварелью раскрашенную, Митёк выйдет вперёд, улыбнётся так виновато и вздохнёт со всей вселенской скорбью. И всё, отпускали нас тут же: «Ладно. Идите. Но в другой раз…» А мы и рады. И всегда Митька эта улыбка волшебная спасала: и за четверть его оценками вытягивали, и родители то новым телефоном, то мотороллером баловали. Чего уж говорить о толпах девчонок, которые за Митьком вечно увивались.

А я… а что я? Самая что ни на есть обычная: два глаза, нос да рот. Глаза серые, волосы цвета спелого ячменя, у губ слева родинка. Про приключения мушкетёров читать люблю, про пиратов. До сих пор на полке «Чёрная стрела» и «Остров сокровищ» стоят. И крапивинские тома, конечно, как без них? Но самое классное – это когда мы втроём. Несвятая троица. Помню, как в октябре на ветках старого дуба выстроили из старой фанеры штаб. Всё, как полагается: окошки-бойницы, флаг из старой простыни со знаком весёлого Роджера. А по весне нашли в камышах старую лодку, законопатили дыры и отправились в плавание. Только заткнули плохо: лодка затонула, и Ромка потом лежал с воспалением, а мы с Митьком таскали ему мандарины, да Ромкина мать нас не пускала.

А когда разозлённые нашими выходками взрослые прогоняли отовсюду, мы ехали на дребезжащем трамвае на другой конец города, к Ромкиному дяде, дядь Вите. Тот жил в своём доме с широкой печью и хмурым котом со странным японским именем Сару. Дядь Витя одно время жил в Японии, потом вернулся в Россию. А тоска по цветущей сакуре и морю осталась. Вот и поехала у него малость крыша по этой Японии. Так что был он с прибабахом, иногда на японский переходил даже. Пытался кормить нас самодельными рисовыми шариками, с сырой рыбой, и очень обижался, когда мы отказывались. Потом на печке нас спать укладывал. Но было здорово, когда Митьку удавалось раскрутить дядь Витю на японские народные сказки и легенды. А рассказывал он здорово. И про монаха, который забрёл на тот свет, и про любовь ныряльщицы О-Гин и гигантского спрута, и про страшного снежного демона. И как-то рассказывал про речного сёгуна, который желания исполняет, но за то берёт душу. И Ромка как-то загорелся весь:

– Дядь Вить, а он любое желание исполняет? А где его найти?

– Любое, Роман, любое. Только учти, что душу твою заберёт. Так что не скажу, где искать. Не к чему тебе это. Своей головой живи.

– Ну, дядь Вить, ну, пожалста!

Я ещё удивилась тогда:

– Дался тебе этот сёгун! Пошли в снежки…

И глянул на меня Ромка, да так странно, что я испугалась даже. А потом забыла. Значения не придала. А зря.

Потом снова всё классно до универа было: и походы на неделю в лес, и веселуха на катке, и Новый год в глухом лесу, когда живую ёлку под бой курантов из радиоприёмника наряжали. А как поступили, что-то изменилось. Да так кардинально, что мы не сразу заметили. А когда заметили, поздно стало. Слишком поздно.

У Митька на дне рождения дело было. Все приятели и поклонницы разошлись, отец Митька курил на балконе, а мама мыла посуду. Мы уже изрядно навеселе остались втроём, смеялись, прикалывались. И угораздило меня тогда Митька в губы поцеловать. А он шутку поддержал, в ответ поцеловал:

– Вот будешь моей женой, я тебя целоваться научу!

Я ещё посмеялась тогда. Мы с Митьком целовались иногда, было дело. Но больше так, по шутке. А чего и не поцеловаться с красивым парнем, когда и он не против? Но на большем Митёк и не настаивал, а я и не просила. Так это всё было, шуткой…

Только Ромка вдруг почернел весь, как удавленник. Задышал тяжело, будто плохо стало. И как закричит:

– Моей ты будешь. Моей!

И бегом в прихожую. Мы с Митьком так оторопели, что даже догонять не пошли. Всё сидели и слушали тишину, в которой отдавалось эхом: «Моей ты будешь. Моей!». Минут через двадцать только в себя пришли. Переглянулись, и будто впервые увидели, что взрослые уже. Двадцать лет. Первый курс. А мы всё ха-ха, хи-хи. Разошлись тогда молча. Не знали, что и сказать друг другу. А с Ромкой встретились уже осенью, на парах. Он улыбался нам, как ни в чём не бывало. Мы с Митьком решили, что он всё забыл, и снова всё, как раньше, будет.

А дальше, зимой, трещина между нами пошла глубже и шире. У Ромки, как у дядь Вити, натурально крыша поехала. При виде меня ронял всё из рук, бледнел, заикался, бормотать что-то начал. Все полки книжками с японскими легендами заставил, все закладки в сайтах – тоже, на форумах каких-то специализированных засел. Картину странную на стене повесил: на берегу моря закат золотой, и песок вокруг.

Летом все походы и пикники потеряли веселье. Мы больше не могли спать в одной палатке. Ромка то ворочался всю ночь, то сидел у костра, прислушиваясь к малейшему звуку внутри тента. Мы с Митьком пытались превратить всё это в шутку, но даже когда я варила уху над огнём, Ромка смотрел так по-чёрному тоскливо…

Всё спуталось. Усложнилось. Дружба рассыпалась, как песок на этой Ромкиной картине. Мы с Митьком не знали, что и делать. Даже перестали по выходным в футбол гонять на заброшенном стадионе. И однажды Ромка позвонил:

– Я хочу, чтобы ты знала. Я больше не могу.

– В смысле? Ром…

– Я нашёл речного сёгуна…

И отключился. На душе стало как-то нехорошо, и захотелось, чтобы появился дядь Витя и отчитал племянника, чтобы он не искал этого чёртового сёгуна. Дрожащими пальцами я набрала Митька, и решили мы проследить за Ромкой.

Взяли его фотку и по расспросам прохожих ближе к вечеру вычислили, куда его черти понесли. А понесли они его на берег Половинки, на старую мебельную фабрику. Солнце уже скатывалось к горизонту и плескалось в мутной воде, когда мы вошли внутрь. Облезлые снаружи стены внутри оказались небольшим холлом с красными коврами и восточными фонариками. Мы с Митьком сначала глазам не поверили, долго стояли у входа, а мимо всё шли и шли люди прямо к азиату-администратору в кимоно за стойкой, исчезая уже за его спиной. А он ещё и поторапливал:

– Побыстрее, побыстрее, не опаздывайте! Кава сёгун ждать не будет! Церемония уже начинается!

Мы переглянулись.

– Ты чё-нить понимаешь?

– Неа. А ты?

Он покачал головой.

– Пойдём разведаем?

Я кивнула и мы поспешили к администратору. Он скептически оглядел нас с головы до ног и недовольно поинтересовался:

– Что-то не видел вас в списке…

Митёк мигом включил свою волшебную улыбку:

– А мы с другом! Роман его зовут.

Азиат подозрительно сощурился:

– Есть такой, есть… Что же вы тогда без костюмов, причёсок? Марш в примерочную! Не успеете на церемонию – сами знаете, что будет!

Он хлопнул в ладоши и в стенах справа и слева от него вдруг появились розовые ширмы с цветами сакуры. Из-за левой выбежали и защебетали что-то на японском девушки в кимоно. Они подхватили меня за руки и настойчиво потащили за собой. Перед тем, как ширма скрыла холл, я обернулась и увидела, как Митька тащат за правую ширму маленькие японцы. Не успела я и ахнуть, как мои джинсы и топик полетели на пол, а на тело намотали тяжёлое шёлковое кимоно, крепко перевязав алым широким поясом, как праздничный подарок. В одно мгновение мой конский хвост превратился в какую-то замысловатую высокую причёску. Японки не переставая, щебетали и уже что-то решили рисовать на моём лице, но я отмахнулась и вывернулась:

– Да хватит уже! Опоздаю на церемонию.

И сбросила с ног сабо, которые неизвестно когда успели на меня напялить. Босиком оно безопаснее. Девушки захихикали, прикрыв крашеные губы ладошками, и вытолкали меня в неизвестно откуда взявшийся белый длинный зал. А в зале уже толпился народ всё в тех же кимоно, кто-то помахивал веером, кто-то с довольным видом перешёптывался с соседями. Я ринулась, было, на поиски Митька, но тут вдруг ударил гонг, все замолчали, и кто-то с другого конца зала торжественно и громко протянул:

– Слава и жизнь Великому Кава Сёгуну!

Нестройным хором гости тут же подхватили:

– Слава и жизнь Великому Кава Сёгуну!

На середину зала прошагала процессия мужчин в каких-то забавных японских доспехах, каждый держал копьё, с древком, украшенным алыми и белыми лентами. Воины встали в круг, посреди которого на мягких подушках уселся сам сёгун – оплывший и старый, как карп, весь в чешуе и рогатом шлеме. Торжественный голос гнусаво протянул:

– Приветственный танец для Великого Сёгуна!

Откуда-то грянула визгливая чужая музыка. Зашелестели кимоно, люди взяли друг друга под руки, зацепив и меня, и, выстраиваясь в странные цепочки, стали лавировать по залу. Я пыталась вырваться, но на меня зашикали справа и слева, и только сильнее сжали в локтях. Цепочки кружились под музыку, подныривая друг под друга, извиваясь по залу в каком-то странном порядке. Одно время это напоминало то наш русский ручеёк, то обычный хоровод, то цепи-кованые.

Когда мы пробегали мимо сёгуна, в одном из воинов-охранников я неожиданно узнала Ромку. И он меня тоже узнал, судя по довольному и тяжёлому взгляду. Я позвала:

– Ром…

Но на меня опять зашикали, уже громче, и утащили в другой конец цепочки. Когда я уже думала, что конца этому дурацкому танцу не будет, я столкнулась с Митьком и прошипела ему на ухо:

– Гляди! Рядом с сёгуном! Это ж Ромка наш!

Митёк никак не отреагировал. Он обалдело лыбился, глядя в пустоту, но это была не волшебная фирменная улыбка Митька, а слюнявый какой-то оскал. Тут же нас растащили порознь наши цепочки. В этот момент и пришёл страх. Какого чёрта? Куда мы забрались? Куда мы попали? Ради… Догадка сверкнула огнём в голове: это он нас заманил, Ромка. Только легче не стало. Я решила прорываться к Митьку. Пусть Ромка рехнулся, но Митёк-то здесь причём? Митька надо спасать.

Я рванулась вперёд, ломая цепь, что было сил. Закричала:

– Митёк! Миииииииить! Мииитькааа!!!

Удалось выпростать одну руку, но за другой рукав проклятого кимоно схватили сзади, кто-то уцепился за волосы. Музыка смешалась, заглохла.

– Миииииить! Митька! Бегиии!

Началась свалка. Люди падали и орали, закрывая белёные лица. Кому-то я расквасила нос, кому-то заехала в зубы. Причёска развалилась, волосы сыпались на лицо, закрывая обзор. Трещала ткань, кто-то уныло визжал на одной ноте, сухо ломались веера и сабо. Оборвав рукав, я, наконец, высвободилась и побежала искать Митька, расталкивая других и путаясь в длинном кимоно. Мне всё казалось, что я вижу его (вон он, забился в угол и уставился в пустоту), вот-вот доберусь до него, ещё немного, только убрать с дороги этих двух вопящих дур…

А потом один из охранников сёгуна (и я могла поклясться, что это был Ромка) ударил древком о пол и настала тишина…

Берег тёплого моря золотился закатом. Солнце топило последние лучи свои в тёмных водах и жадно облизывало обожжённый горизонт. Волны накатывали нежно, упрямо. Под босыми ногами змеями шипел песок. Я в ободранном кимоно сидела на взморье и пересыпала его из ладони в ладонь.

Это всё ловушка. Одна большая ловушка…

Я откинула со лба спутанные волосы и утёрла непрошеную слезу. Митёк…

От тяжёлой руки, упавшей на плечо, почти не вздрогнула. До смерти испугал голос, чужой и властный:

– Я же говорил, что ты будешь моей…