Глава 67

Ланселот не мог оставаться дальше со странной компанией, к которой его привязала жизнь. Требовалось совершить еще два десятка дел, раздать последние поручения, все подготовить к отъезду, в том числе узнать, что требуется младенцу для долгой дороги, и как перевезти тело Артура… дела складывались в огромные списки, которые можно было бы и разделить, но Ланселот как-то угадывал, что ни Моргане, ни Гвиневре, ни Лее, ни вообще кому-то в замке, не будет дела до всей этой кутерьмы.

К тому же, рыцарь не хотел тревожить женщин и позволить им побыть наедине со своим горем. Они потеряли многое, а в последние часы потеряли еще и близкого человека, который хоть и портил им жизнь, но все-таки, был ими любим.

Но потревожить Моргану все же пришлось, когда Ланселот и Лея, которая тоже не желала присутствовать при скорби Гвиневры и Морганы, упаковав вещи Мордреда, переглянулись, прикидывая что-то…

Наконец, Лея высказала общую эту мысль:

-Моргана же не собирала вещи, да?

Пришлось тревожить Моргану. Выяснилось, что Моргана действительно не собирала своих вещей, а их, между тем, было очень много: платья, парадные мантии, дорожные плащи, перчатки, какие-то ремни и обувь, украшения, пачки книг, зелья, всякая магическая дребедень, о назначении которой Ланселот не хотел даже догадываться. Моргане пришлось отвлечься от скорби и поменяться с Леей, теперь девушка сидела со своей павшей королевой и сестрой, которая, впрочем, и не знала об их родственной связи.

Моргана отправилась с Ланселотом в свои покои, чтобы собраться быстрее. Разделились так, чтобы Моргана вытряхивала вещи и просматривала их, решая, что ей нужно, и что брать, а Ланселот все это должен был методично запаковывать. С одеждой фея не церемонилась: выворачивала сундуки и обрушивала вешалки с такой силой, что пара платьев все же пострадали еще, не дойдя до осмотра.

-Это не надо, это тоже…- Моргана деловито сортировала вещи в стороны. – Это мне мало, это велико, это…вообще не моё.

Ланселот только успевал наводить за нею порядок, сортируя ненужные и нужные вещи. Нужные отправлялись в дорожный сундук, обитый бронзой, а ненужные в деревянный ящик, который Ланселот решил передать для раздачи в город.

-Плевать, - Моргана швырнула в сторону коробочку с тяжело звякнувшим содержимым в сторону, но даже не проводила ее взглядом. Звук вышел громким и интригующим, Ланселот не удержался от соблазна и открыл ее. Внутри, на бархатной подкладке лежал тяжелый и массивный медальон, украшенный сапфирами.

-Дорогая вещь, - заметил Ланселот, ткнув Моргану в бок. – Может, оставишь?

-Безвкусица! – закатила глаза Моргана. – Гадость, которой не будет в моих вещах!

Управились с покоями только к вечеру и собрали два дорожных сундука и маленький ящичек.

-Всё? – осторожно спросил рыцарь, растирая затекшую шею.

-Нет, - Моргана помотала головой. – Я же в залах совещания работала, в архивах, в библиотеках…еще хочу кое-что у Мерлина из комнаты забрать, Мелеаганту не нужно, Лилиан может и сохранит, но ведь и я имею право?

Она словно бы спрашивала, а не утверждала, и Ланселот с изумлением воззрился на нее, пытаясь не думать о том, сколько еще вещей у Морганы по замку.

-Имеешь, конечно! – на всякий случай согласился он и отправился в дальнейшее собирательство вещей феи по замку. В Зале Совета осталось из ценного ей только пергаментный свиток, любимая чернильница да еще какая-то шкатулка, остальное отправилось в хлам. Зато в архивах оказалась почти еще одна комната Морганы, а что хуже, комната, полная книг. Ланселот перемазался в пыли и паутине, пока перетаскивал пачки в постепенно собирающееся сопровождение.

В комнату же Мерлина Моргана зашла одна, велев Ланселоту ждать за дверью. Он не протестовал, только прислонился к стене и прикрыл глаза, пытаясь унять пульсирующую головную боль. Вернулась фея тоже довольно быстро и прижимала к груди плоский бумажный пакет, вынесенный из покоев Мерлина.

-Заинтригован…- с опаской взглянул на содержимое Ланселот.

-Это так, - Моргана неопределенно мотнула головой и стремительно покраснела. Она согласилась бы и вовсе никуда не уезжать, остаться подле убийцы Артура, но никогда не призналась бы, что именно она забрала из комнаты. Она утащила два предмета. Первый – редкая книга магии, что-то около сборника всех известных обрядов и ритуалов на момент выхода книги, а выход состоялся почти век назад, и кое-что уже сильно изменилось, но книга была все еще очень полезной. Вторая вещь – мантия Мерлина, которая, казалась, еще пахла лесом, кострами и проблемами для Морганы, что не выучила очередной урок…

Но Моргана никогда бы не призналась в этом. Она завернула мантию, чтобы никто не увидел ее, даже чтобы ее саму не жгло так стыдом, ведь она могла забрать что угодно – книги, приборы Мерлина, которые любила всегда разбирать Лилиан, всё, до чего Моргана не могла бы добраться. Но она пожелала только мантию. Чуть запыленную, выцветающую мантию друида.

-Я просто надеюсь, что там нет ничего опасного…- осторожно заметил рыцарь и открыл дорожный сундук. – Здесь еще есть место.

-Нет, - Моргана покачала головой и сильнее прижала сверток к груди, - нет, спасибо. Я довезу его так.

-Если там какая-то очередная проблема для Камелота, то лучше выбрось, - посоветовал рыцарь настороженно. Он уже не ждал ничего хорошего от сентиментальной, скорбной Морганы.

-Тут нет проблем для Камелота, - вздохнула фея, - тут мое детство. Тут свежая от росы трава, костры, вокруг которых весело было прыгать…

Моргана улыбнулась воспоминаниям. Запах и треск костра долетел до нее через года, она вспомнила, как Мерлин, до того, как появились в его доме Лилиан и Лея, брал иногда Моргану в далекие походы, по пути разводил костер, жарил рыбу, а отужинав, начинал прыгать вокруг него,

как сумасшедший шаман и распевать частушки. Моргана хохотала до слез, и тоже лезла прыгать у костра, перемазываясь сажей и взвизгивая, когда костер подбирался слишком быстро.

-Тут мое босоногое детство, - продолжила Моргана, улыбаясь и не замечая, что по ее лицу бегут слезы. – Тут мои ненавистные пирожные, невыученные уроки, мои ссоры, моя первая любовь…

-Почему-то я представил, как Мерлин пишет длинную рукопись о каждом человеке, что попадает к нему, - Ланселот с сомнением взглянул на сверток в руках феи. – Ладно, пойдём, а то уже я сейчас начну плакать.

Моргана кивнула, прижала сверток так, чтобы руки плотнее и удобнее удерживали его, и пошла за рыцарем.

-Знаешь, я жалею, что Мордред не будет обучаться у Мерлина. Нет, он не был самым лучшим учителем, но детям было весело.

-Нашим детям тоже будет весело, - не оборачиваясь на нее, напомнил Ланселот, - когда они узнают историю своего рода, узнают, как и кто у них был в предках. Надеюсь, ты знаешь какое-нибудь заклинание, которое спасет пятилетнего мальчика от седины.

***

Казнь на главной площади города – это всегда зрелище, на которое падок народ. Казнь во время празднества, когда на этой самой площади бушуют шуты и ярмарки – это вдвойне увлекательное зрелище. Народ шепчется, кажется, даже ветер прислушивается к этому шепоту и пытается угадать – что же такое совершили преступники, что их казнят, да еще прилюдно и в дни празднеств? Народ шепчется, стягивается к площади, смотрит на позорную деревянную площадку, держащуюся на таких же деревянных опорах, с шаткой лестницей…

Народ шепчется и поглядывает на место будущей казни, пытаясь угадать, кого и за что казнят. Строит предположения, пускает сплетни и сам же попадается на них. Народ становится единым организмом на пути к страху и любопытству.

Когда же организовывают возвышенность и выносят туда трон, собирают стражников вокруг – все становится еще интересней. Запираются лавки далеких торговцев и стягиваются люди, чтобы не только видеть, но и слышать короля…

-Гвиневру казнят! – торжествующе обводит всех глазами молодая женщина, привлекая к себе внимание роскошью собственной красоты и копны каштановых волос.

-Так ей и надо, заразе Кармелидской! – тут же выпаливает кто-то.

И начинается народное буйство. Народ делится на кучки. Кто-то кричит, что казнить надо Гвиневру, кто-то, что она уже казнена или бежала. Кто-то говорит, что Гвиневра – жертва узурпатора Артура, кто-то и вовсе видит ее олицетворением мирового зла, а самые опытные сплетники поддерживают и опровергают тут же любой слух. Они рьяно защищают Гвиневру, и тут же чернят ее, когда к ним присоединяются другие люди. Они говорят, что казнят и вовсе нее, когда все кругом решили, что ее… сплетники эти опытны, им важно идти против, им важна погоня за сенсацией, а не сам факт деяния. Они готовы поверить и придумать все, что угодно и ничто не остановит их, кроме страха…

Страх притормозит, заставит собирать слова чужих шепотом.

А народ продолжает буйствовать. И буйство это переходит в ликование, когда, наконец, появляется Мелеагант де Горр – их новый король. Он выходит к народу, он садится на трон и его лик скорбен и мантия его черна, не расшита. Он – олицетворение скорби.

С королем – верная свита. Дюжина лучших рыцарей, пять министров из новых… «его земель», Голиард, сэр Николас, Лилиан…

Последняя прячется в мантию из смущения и чувствует на себе колючие взгляды, но знает, что бесполезно сопротивляться Мелеаганту. Если он велел ей быть здесь – она будет здесь. Лилиан уже давно попрощалась с понятиями собственной чести в глазах народа, он еще в землях Мелеаганта видел ее в лучшем случае – любовницей принца, в худшем, и более частом – подстилкой для хозяина. Лилиан билась со слухами, а потом махнула рукой и только редко вздыхала, услышав особенно гадкое слово о себе…

Да и то, вздох этот был, чаще всего не из-за содержания слова, а из-за того, что срывалось оно с губ хорошенькой родовитой дамы или же было неверно произнесено. За последнее Лилиан всерьез подумывала начать травить.

Как и толпа, Лилиан не знала, кого казнят и за что, но раз казнят… к казням она привыкла в его землях, ей было в новинку лишь столпотворение, потому что когда Мелеагант устраивал казни в землях де Горр, туда приходили священники, монахи, семьи покойников, да мальчишки…

Впрочем, в Камелоте может быть, совсем другая жизнь. Может, у них здесь принято разводить гораздо большие семьи, и это все – родственники.

Толпа приветствует, свита восхищенно смотрит на короля, король скорбит и сохраняет загадку, подогревает интерес к происходящему так, что не остается сомнений, что до следующего значимого события все только и будут говорить об этой казни. Бедный народ не знает, что скоро привыкнет к этим казням, разучиться удивляться падению имен, которыми еще вчера хвалился. Народ ничего не знает и ждет, уже предчувствуя восторг.

Как странно устроена толпа! она любит чужое страдание, извращенно любит слушать о пытках и казнях, смотреть на смерти отдельных представителей своих, детей от своей же плоти и при этом, даже в самые кровавые дни, она будет славить палача. Иногда лишь, распадаясь от волны до отдельных брызг-людей, вздрагивать: «лишь бы мимо…»

И снова собираться. И снова ликовать. И снова радоваться чьему-то падению.

Проезжает покрытая черной краской телега. В телеге трое. Двое юношей – Гифлет Гедей, Маркус и еще один, незнакомый большей части двора, безымянный и безвольный. Все трое держатся по-разному, но вместе. Маркус безучастно смотрит вперед, иногда лишь похлопывая Безымянного по спине или плечу, как бы подбадривая…

Маркус всегда был понятливым. И преданным. Он верил в Мелеаганта и знал, что однажды умрёт за него. Но время шло и это «однажды» не наступало. Но вот Мелеагант стал королём, а за два дня до его восшествия на престол, почва закачалась под ногами Маркуса, показывая внезапную гниль болота, а не твердыню. Неожиданно начали вскрываться его прошлые зверства, задетые пленки срывались, падали маски…

И вот уже в среде Мелеаганта говорят, что Маркус – не воитель, а Зверь, а Зверей надо убивать. На самом деле, на место Маркуса много охотников, но только один из них догадался, что надо добиваться не только военной славы, но и запятнать своего соперника. Факты собраны, что-то подтасовано, заменено, изувечено и вот…Маркус не герой. Маркус – Зверь, которого стали бояться солдаты.

Мелеаганту жаль расставаться с верным слугой так. Он вызывает его к себе, честно говорит, что есть задание, после которого – бесславная смерть, но Маркус всегда знал, что умрет за Мелеаганта, а потому соглашается без проблем и колебаний. У него нет детей, нет жены и братьев с сестрами. Вся жизнь его прошла в походах, под палящими лучами солнца, под дождями и ветрами. Все, что осталось – престарелая мать, почти ослепшая и почти уже потерявшая рассудок.

В последней просьбе Маркус просит Мелеаганта позаботиться о ней, и король обещает ему это. Маркус же узнает, что заодно Мелеагант избавляется от худших рыцарей Камелота и отправляет их с ним на последнее задание.

Маркус едет в позорной телеге ровно, глядя вперед, не боясь смерти, но приветствуя ту, как старую подругу.

Что до Гифлета, то тот…разочарован. Он едва держится на ногах и в сознании, ему хочется свернуться калачиком и забиться на самое дно телеги, закрыть глаза и никогда больше не видеть лиц Маркуса и Безымянного. Но он не может распоряжаться своей судьбой. Ему оставили его молчание. Гифлет едет, пытаясь, как юноша, преисполненный романтических чувств, разрушенных и иллюзорных, вспомнить, кто бы мог его пожалеть, увидеть, такого героического…

И понимает, что кроме Тамлин – его проклятой, позорящей род сестры, у него поблизости нет никого. Гифлету кажется, что Тамлин следует за телегой, через толпу, иногда будто бы мелькает ее голова, и глаза, наполненные блестящими слезами. Он оскорблял ее и проклинал, называл дворовой девкой за прошлое, за вечную вертлявость жизни, а она здесь…

-Словно Мария Магдалина за Христом! – еле слышно шепчет Гифлет и от этого чувства едва-едва, но все же теплеет на душе. Он – мученик. Он – жертва. Гифлет падет, красивый в смертельном покрывале, а она – его сестра, искупающая грехи свои, будет стоять перед ним на коленях и рыдать…

Может быть, ему тоже удастся воскреснуть?

Безымянный держится немотой. Ни разу он не произнес и слова. Может, он вообще не говорит? Его знают плохо. Его знают мало. Маркус же видит, что Безымянный готов потерять сознание от страха, и пытается его подбодрить. Безымянный лишен романтики Гифлета, лишен храбрости Маркуса, он вообще, кажется, всего лишен!

И движется, движется телега. И кто-то из толпы бросает, на всякий случай, в нее гнилым яблоком. И толпа подхватывает это развлечение. Ошметки от гнилых овощей и фруктов, какие-то куски сожженных тканей, мусор и гниль, летящие в телегу, ранят куда больнее вражеских стрел…

Телега останавливается у площадки, на которой произойдет казнь. Великий палач облачен в темные одежды. Он не скрывает лица, как и полагает палачу – все в городе знают, кто палач и что палач - это наследное мастерство. Палача боятся и презирают, с него иногда не берут денег в

лавках, потому что боятся, не понимая, что палачи зачастую более гуманны, чем их жертвы и управители.

Палачи не придумывают казни, они исполняют те, что придумывает и поручает исполнить им толпа. Палачи знают, как облегчить страдания умирающего и нередко, за круглую сумму или из чистого сердца, помогают, вовремя поднося усыпляющий вар, или подстраивая особым образом веревку на виселице… да мало ли способов! У палача свои секреты, семейные, мрачные, как их книги, в которых многие и многие поколения записывали и станут записывать имена жертв своих.

-И приходит царство Палача! – вздыхает какой-то уличный поэт. – Основано Царствие Твоё, Палач!

Не стоит сомневаться, что сегодня же по городу разлетятся дешевые стишки, в которых опять будут чернить Палача, но он привык и даже не смотрит в сторону сказавшего, хоть и сказано громко.

Мелеагант поднимается с трона, поднимает руку, заставляя толпу замолчать. Одним жестом он унимает её. выдерживает паузу, простирает руки к толпе, как бы обнимая её:

-Мои братья, мои сестры, мои дочери и сыны, отцы и матери, мой народ, скорбите!

Пауза. Эффектно. Толпа в замешательстве. Мелеагант указывает рукой на введенных на позорную площадку осужденных.

-Скорбите! Скорбите со мною! Трое братьев моих, трое слуг моих совершили ужасное предательство короны и сознались в нём. Хитростью они пытались совершить убийство сестры погибшего узурпатора Артура Пендрагона – Морганы и её сына от графа Уриена Мори…

Толпа поднимает страшный шум. Лилиан смотрит во все глаза на Мелеаганта, пытаясь понять – не спятила ли она, но все легко складывается в линию. В один миг она понимает, что Артур погиб, что Мелеагант к этому причастен…объясняется и отъезд Морганы с сыном в Корнуэл, о котором говорят все в замке.

Лилиан прислушивается к себе и понимает, что даже не удивлена. Мелеагант рассчитал правильно. Народ – это Дракон, Дракон нуждается в деве, в жертве. Жертву нельзя отнимать у Дракона, но можно позволить ему защищать ее. Многие желали бы казни всей крови Артура, многие знают, что Мордред не от графа Уриена, но готовы поверить словам Мелеаганта, так как Моргана за миг стала их пленницей, а пленников надо кормить и оберегать. Варварство здесь не нужно. Варварством нужно отвечать на подлую попытку убить женщину с сыном, мать. И Мелеагант позволяет всем дойти до состояния отмщения, возжелать кары.

-Эти предатели короны, нарушители спокойствия перед вами…

Толпа ревет. Толпа хочет крови. Толпа хочет рвать и метать.

-Перед вами! – Мелеагант изображает полную покорность толпе. – Решайте же! Смерть или жизнь?

Единогласное «Смеееееерть!» - прокатывается по площади и словно бы эхом разбивается о стены и закоулки, и разносится повторной волной. Лилиан ловит себя на том, что тоже кричит «смерть» и пытается понять, как и когда она попала в ловушку Мелеаганта.

Толпа едина, когда надо растерзать. Толпа едина в жажде крови, в жажде кары на чужие головы.

Мелеагант поворачивается к осужденным, пожимает плечами, дескать, это не моя вина, но сейчас прольется кровь.

-Решением своего же народа, своих братьев и сестер, вы проговариваетесь к смертной казни…путём обезглавливания.

Всё-таки, они убили Артура. На последнем пути нет равенства, но есть честь. Пусть будет обезглавливание.

Маркус последний. Потому что – выдержит. Безымянный первый. Его швыряют на доску, с которой он встаёт на колени и кладет голову на указанную подставку. Палач мягко протирает блестящий топор шелковой тряпочкой, помощники его прижимают голову осужденного крепче, да он и сам связан страхом…

Короткий взмах, в котором замирает солнечный блеск на лезвии и ветер. Лилиан закрывает лицо руками, для верности зажмуривается…

Только вот слух не оставишь, если прячешь взор. Свист рассекает воздух, опускается…глухой удар, стон толпы – ликующий и страшный, затем возгласы одобрения, что-то катится по дереву…что-то круглое, глухое.

Снова глухой удар тела на доску. Осужденный что-то бормочет, но кто ж его слушает, кроме Лилиан, палача, да, пожалуй, Мелеаганта. Свист, воздух снова замирает, снова удар – снова катится что-то…

И женский плач вдруг разрывает возгласы. В толпе расступаются, Лилиан, не глядя на место казни, смотрит в толпу и…видит Тамлин. Служанка Морганы! Лилиан медленно догадывается…

Тамлин бьется в руках двух торговцев, проявивших сочувствие к бедной девушке. Любопытные подступают к ней:

-Кто он вам? Муж?

-Брат…- выдыхает Тамлин, ее глаза закатываются и она теряет сознание.

Тотчас ее куда-то уводят, под навес лавочки. Толпа жестока, но стоит ей отвлечься от кары, так тут же в ней возникает отдельные сострадания и сочувствия. Ей подадут воды, ей подадут успокоения и утешат, как смогут, но в сердце Тамлин огонь мести. Слепая ярость и одна мысль «это всё из-за Морганы. Это все из-за Морганы…»

Гифлет ведь так сказал? Он не стал бы лгать. Значит, Моргана заплатит!

Маркус последний. Он сам становится на колени, сам кладет голову и прижимает ее плотнее, чтобы палач не промахнулся и смог отрубить голову с одного удара. Палач коротко кивает ему, поощряя смелость, но на деле – это усталость. Маркус бегал от смерти и за нею, но это все было пустым. Он точно знал, что однажды умрет за Мелеаганта.

Три головы по очереди показывает палач толпе. Он поднимает их за стриженные волосы, Безымянному отвешивает пощечину…

И щека краснеет.

Но головы уже летят в общую корзину, тела сваливают в ту же позорную телегу, тревожно звучат колокола, народ расходится по праздничным гуляниям.

Лилиан смотрит в спину удаляющемуся Мелеаганту и понимает, что отныне ее жизнь не будет прежней.

***

Ланселот устроил все сундуки Морганы в сопровождении, получалось теперь, что сам Ланселот должен был ехать на коне, Моргана, Гвиневра и Лея с Мордредом – в карете, а их сундуки – в повозке. В другой же повозке лежало завернутое в саван тело Артура.

До покоев, где оставались Гвиневра и Лея дошли в молчании. У самых дверей Ланселот вдруг дернул Моргану за руку и оттащил в угол.

-Дверь в другой стороне, - напомнила фея, но покорилась, опыт научил ее, что Ланселот не полный идиот, и у него, скорее всего, есть мотив для такого поведения.

-Ты сможешь спасти Лею? – без перехода спросил Ланселот, понижая голос и оглядываясь на покои.

-Э…не знаю, - честно признала Моргана. – После…Артур умер, понимаешь? заклятие ослабело, но не ушло. Если пытаться… не знаю, Ланселот, не знаю. Я попробую. Леди Озера отказала в помощи Лее, сказала, что не желает умирать или как-то так…

-Я поеду к Леди Озера, - сообщил Ланселот. – Может, она поможет, если буду я.

-Леди Озера – это вариант последний из последних, - фыркнула Моргана, - и я, и Лея – мы учились у Мерлина. Наверняка, что-нибудь сможем вместе.

-А если нет? – упорствовал Ланселот.

-Тогда – леди Озера, - признала Моргана. – Но, скажу тебе откровенно…дрянная она какая-то! нет, ты прости, но я что-то ей не верю. И связываться с ней не хочу.

-Она о тебе также, - Ланселот склонил голову, усмехаясь, - говорила, что ты – интриганка и что тебе нельзя верить. Но, если времени нет, и Лея может пострадать?

-Я ходила с Мордредом, когда был жив Артур, за исключением пары обмороков и постоянного осознания глубины морального падения, я спокойно выносила. Сейчас же заклятие ослабело. – Моргана воззвала к разуму. Разум и для нее был сейчас спасением. Можно было не думать о том, что сейчас Артур лежит, далекий и холодный…

-Просто, - Ланселот помялся, - мне жаль её. Хочется, чтобы у нее все было хорошо. И у тебя. И у Гвиневры.

-Не будет хорошо, - Моргана покачала головой. – Кому-то будет плохо. Уриен любил меня – Лее было плохо. Артур связался со мной – Гвиневре было плохо. Мелеагант пришел – нам всем плохо. Нет, хорошо, конечно, что пришёл, но…

-Но плохо, - рыцарь кивнул. – Но Лея, она молода. У нее нет таких травм, как у тебя. О Гвиневре я позабочусь. О вас с Леей тоже, не подумай, но я ведь не могу дать всё, что вы заслуживаете.

-А мне уже ничего не надо, лишь бы Мордред вырос, а дальше – плевать. Мне нет цели жить, Ланселот! Я жила местью, но отравилась ею и отравила других. Я пыталась жить любовью, и все потеряла. Теперь я просто пытаюсь существовать!

-Тебе пора спать, завтра далеко ехать, - Ланселот отвел взгляд от Морганы, почему-то чувствуя вину перед нею. – Ты…ступай к ним. Лея и Гвиневра, наверное, легли уже. А я – пойду к себе.

-Да, иди, - медленно отозвалась Моргана и повернулась к покоям, но остановилась и коротко бросила через плечо:

-Иногда я задумываюсь, почему именно ты стал…таким. Нет ли тайны в этом? Откуда ты взялся-то такой?

-От воспитания леди Озера, - фыркнул рыцарь, радуясь, что Моргана не видит его лица.