Трамвай до Мадагаскара

Рву письмо

Н. Б.

Рву письмо и переписываю заново.

Не сложилось, — так и стоило ли складывать?

Слогом приторным и донельзя осанновым

Не впервой печаль растерзанную сглатывать.

Рву письмо: не по себе от слов и сложностей,

И ничто бы не мешало мне разнюниться, —

Но мне верится, что всё когда-то сложится,

Образуется и даже — образумится.

Рождественский Огонь

Выдыхаю на стёкла

морозный

рисунок,

по карманам

расстёгнутым

льдинки

рассунув,

расписавшись

безграмотным следом

на некстати упавшем

декабрьском

снеге.

По рукам меня свяжет

минута

промозглая.

Небо всё же

отважилось

выстрелить

звёздами.

Отражая

дрожанье

рождественских

свечек,

удивляется встрече

вечер.

Веет сыростью мокрого снега

от зимнего

солнцестоянья,

и молчанье

привета последнего

кажется

ненастоящим.

На ладонях у ночи

снежинки

растают:

расставаться

не хочется

с сонной

заставой,

и на пламени

плавится

солнце,

такое же сонное,

отвечая

свечами

рождественской

встречи,

опуская на плечи

вечер.

 

Середина

Золотая середина

От пелёнок до седин:

По лесам непроходимым

Стороной не проходи!

То ли буря мглою крыла,

То ли снег замёл следы...

Здравствуй, вестник сизокрылый

Окружающей среды!

Росчерк перьев бросил голубь

И полнеба откроил.

Ты теперь настолько голый,

Что сгодишься в короли.

Три непрожитые жизни,

Семь непрошеных смертей

Из турбины ржавой брызнет,

Тонкий обруч извертев.

Устремлюсь к небесной выси,

Захлебнусь в хмельном вине.

Я мечу словесный бисер

Перед ордами свиней.

Заратустра с Калиострой,

Заходите, посидим!

Это самый лучший возраст:

От пелёнок — до седин!

 

По следу

А. З.

Слишком поздно!

Секундам вечность

не учитель

в науке верить.

Слишком страшно:

рука —

на плечи, —

а бежать бы, —

закрыты двери.

Колдовали руками полночь,

а в ладони —

Звезда Полыни.

Эта чаша

была бы

полной,

да вином

серебро

полили.

Слишком

Голосом Волка плакать

тяжело.

Далеко-далёко

 

лепестком обернуться,

спрятать

жёсткий волос

из жёлтых окон...

Не вернуть

этот день рожденья,

где уйти норовил

по следу.

Свет в глазах

отодвинет

тени:

это просто

рождалось

лето.

 

Строка листопада

Игорю Белову

До неизменной улицы,

вышедшей плакать,

тысячи лет —

и один

неземной поцелуй.

Так неизбежно

рассвет

поскользнётся в слякоти,

руку

дворовым псам фонарей

протянув.

Утро поёт 

незнакомый мотив

«под фанеру»,

с листа,

обожжённого осенью,

списанной облаками в утиль.

Так,

поперхнувшись стихами Аполлинера,

выстрелит в сердце ветер,

сбившись с пути.

Солнце —

словно паук

в голубой паутине неба;

голос дождя

раскрывает крылья зонтам, —

 

и глазницы квартир,

поздним вечером

вечно ослепшие,

вглядываются в строки улиц,

подписанные —

«Стендаль».

И отчего-то,

не веря в портреты площади,

вслушиваясь

в обутый на итальянский манер

пожелтевший шарк,

раскраснеются лица

в осенний костёр

заброшенных

миллионов

таких святых

и доступных

д’Арк.

 

Охотник

Вижу след твой в крапинах алых.

Выжжен месяц над головой.

Только звёзды блещут кроваво.

Громким криком отвечу на вой.

Были тропы, сверкали зубы.

Пылью скомкан солнечный свет.

Уставали, и Белым Зубром

Уходили, но надо успеть

Выстелить хвоей,

Выдохнуть воем,

Звёздам в глаза смотреть.

Ждали, гнали, сжимали скулы.

Шалым снегом измерен путь.

Метя стрелы, влекли посулом

Встретить-спутать узнавших тропу.

Серым камнем прятали очи.

Сверен громом прощальный клич.

Тали смерить весна пророчит,

Далью Смерти зовёт постичь,

Выстелить листья,

Голосом быстрить,

Рвать огоньки-лепестки.

 

Выбор

Держаться середины — тоже крайность,

Опаснее и горше остальных.

И часто дело выбора — случайность,

Живущая в отметинах стальных.

Добро и зло в минуту откровенья

Сливаются кольцом на полюсах,

И это первородное мгновенье

Перечеркнёт цветная полоса.

Искать вопрос — и не найти ответа,

Узнать себя — и возвести на трон...

По Темноте, по Радуге, по Свету, —

Пути на выбор — в миллион сторон.

 

Заколдовали

Заколдовали этот день,

А ночь оставили нетленной,

И отпускают по воде

Цветное облако Вселенной.

Ручей звенит: он полон сил, —

А берег мрачен и недвижен:

Он в грёзах видится вблизи,

Но наяву — стократно ближе.

В цветной туман не опрокинь

Мечтаний радужное знамя:

Сплетутся вместе две руки

Цветущим парусом над нами.

И облако умчится прочь,

Чтобы для нас по всем Вселенным

Заколдовали эту ночь, —

А день — оставили нетленным.

 

Первый Час Пустоты

Взвыла сирена. Бежать — не осталось минут.

Окна и двери щетинятся злыми стволами.

Вжаться в траву, притаиться, судьбу обмануть,

Выждать мгновенье, а после рвануться на пламя.

Палец вспотел на груди спускового крючка:

Броситься с криком к не знавшему омута броду!..

Через секунду настанет пора отмечать

Семьдесят восемь часов долгожданной свободы.

Чёрные маски скрывают ухмылки ловцов,

И металлический голос взывает сдаваться.

Чёрные взгляды прицелов стремятся в лицо,

Слушая бешенный ритм автоматного вальса.

Пылью взметнулась земля под ударом свинца.

Выстрел в ответ: он отчаяньем в сердце оправдан.

И на последних страницах пора написать

Семьдесят восемь часов напряжённой облавы.

...Брошена спичка. Затлел уголёк сигареты.

После побега не будет дороги назад!

Этот последний бросок и последнее лето

Высветит громом свинцовой звезды полоса.

...........................................................................

Отплевались стволы. Тишина опустилась на плечи.

Первый луч зацепился за ржавые кровью цветы.

Побледневшим лицом и последней улыбкою встречен

Первый час —

долгожданный предутренний Час Пустоты.

 

Перед рассветом

Она качнулась чёрным вымпелом

на мачте слёз

и кровь из вен холодных выпила

устами звёзд.

А оттого, что солнце мечется

по небесам,

на разнотравье человечества

блестит роса.

Куда бы ни упали ястребы, —

белым-бело:

лежат следы крестообразные

в грязи болот.

Одевшись в плесневую ржавчину,

уходит ночь.

Светает. И уже заплачено

за этот дождь.

 

Пришёл

Я пришёл в этот мир —

голым:

с чистым сердцем,

с глазами

чистыми.

Я принёс в этот мир

голос,

что звучит

наподобие выстрела.

А уйду,

так —

вопрос ясен —

не оставлю ни сердца,

ни голоса, —

и отправлюсь

рассвет

красить

в разноцветной радуги

полосы.

 

Плакать звёздами

Не сестра,

не жена,

не любовница,

но такая, что —

не дыши, —

пронеслась,

будто Красная Конница,

через поле

моей

души.

То ли звёздами плакать хочется,

то ли просто —

смеяться

вплачь:

только с ней

светло одиночество,

только с ней

тепло без тепла.

Не догнать,

не найти,

не выведать

долгожданного часа встреч:

 

то ли гнётся

прибрежной

ивою,

то ли в поле звенит,

как меч.

Не сестра,

не жена,

не любовница, —

если время

назначит срок,

наша встреча

сердцами

вспомнится

посреди

заповедных

строк.

 

Рождественский сон

Ты пришла ко мне тёмной рождественской ночью:

Смуглолицей зарёй заповедного сна —

В предрассветную сумерь, когда обесточен

Электрических звёзд побледневший фонарь.

Я не знал, что чернее: ночные доспехи

Или кос твоих тонких небесная смоль.

А в зените писали созвездия вехи

Предрассветной — предсмертной — минуты письмо.

Небо сыпало звёзды и ждало оваций,

И купался январь в прошлогодней листве.

Я был счастлив — и так не хотел просыпаться,

Чтобы ты не ушла...

Но забрезжил рассвет.

 

Спираль

И мечта уже невыносима

И совсем неясна для меня,

И стоит осенняя осина,

Золотыми косами звеня.

Но осталось до звезды немного,

И, чертя за окнами спираль,

Жёлтый лист слегка коснётся стёкол,

Из Сегодня прячась во Вчера.

А туда, где на ветвях созвездий

Отразится звёздный листопад,

Стелется переплетеньем лестниц

Дней неповторимая тропа.

Звёздный дождь и дождь осенний выжег

Торный путь в разорванную даль:

От мечты до облака — и выше —

Чертит лист последнюю спираль.

 

Ваши руки

Зачерпните в ваши руки горстку пепла:

Мне сегодня почему-то не до шуток.

Положите в эту землю моё тело,

Посмотрите ветру в сердце, я прошу вас!

Подставляйте ваши руки струям ливней,

Бросьте камнем сердце ветра в эти двери!

На дорогах заказных авиалиний

Много чисел, и одно из них — для Зверя.

Двери настежь: Бог простит и Бог рассудит.

Ваши руки не испачкаются кровью,

Если солнце не осветит вечер судеб,

Если вечностью тоска меня накроет.

Видно, город наш не создан для веселья,

Видно, мало в нём свободы и простора.

Ваши руки протяните мне из сердца,

Чтобы нам скорей покинуть этот город,

Чтоб всегда для нас играло сердце ветра

В синем небе да серебряные звуки, —

И посмотрим мы в глаза Судьбе и Смерти,

Чтобы Смерть не разлучила наши руки.

 

Время

Тебя

ни о чём не спрашиваю:

Любовь отравляя в ревность,

живёт в моих жилах

страшное,

пропахшее плесенью

Время.

Распухшее,

злое,

проглоченное,

меня миражами пилит,

впечатавшись

в рифмы точные

следами каблучных шпилек.

Плывут от тебя —

в Неведомое,

дрожа

заповедной ланью,

смешав

с деревенской ведьмою

портреты древесных ламий.

И виснуть

на тонком проводе

тебе не даёт,

наверное,

густая сметана проседи

на ржавом затылке Времени.

 

Гильотина

Голова! для чего ты сидишь на плечах,

Придавив своим куполом тонкую шею,

Генерируя мыслями смех и печаль,

И надежду в душе, и отчаянье сея?

Не устала ли ты, изрыгая слова,

Всё вертеться туда, куда больше не хочешь?

На каком частоколе себя, голова,

Ты оставить на память воронам пророчишь?

Сколько жизни осталось: на год или век?

Что в глазах заблестит: уголёк или льдина, —

Когда, спрятав глазницы за ставнями век,

Ты положишь себя на ладонь гильотины?

 

Линия Жизни

Возводить по кирпичику строки вчерашних стихов

И давиться своими локтями, как завтрашним хлебом,

Чтобы вновь окунуться в Медведицы треснувший ковш

И в Сегодня войти, словно птице — в бескрылое Небо.

Сознавать по частям неподвластную времени Смерть

Как кривую тропинку в лесу между жизнью и Жизнью,

Чтоб проснуться и жить

в электрически правильном сне,

Поклоняясь камням и деревьям в слепом фетишизме.

Уходить, для себя не оставив ни дня, ни покрышек,

И ни духа, ни перьев не взяв из крыла Пустоты,

Чтобы голос весны раскалёнными пальцами выжег

На ладонях Судьбы перечёркнутых линий мосты.

 

Локон

Зацелуйте меня до дрожи!

Обнимите меня до смерти!

Ничего для меня дороже

Нет на этом безумном свете.

Подарите мне тонкий локон, —

Тот, что солнцем горячим выжжен.

Я смотрю из высотных окон

И лишь вашу фигурку вижу.

Я в глаза посмотрю вам просто,

И заплачете вы от ветра.

Но никто не задаст вопроса,

И не скажет никто ответа.

 

Первый снег

Струилась в ночь луна,

и нехотя,

с ленцой,

как будто в полусне,

я смутно различил,

что снег идёт —

всё тот же

бесконечный

снег.

Я помнил всё.

Я знал,

что следует

за ноябрём

старик-декабрь,

но всё глядел

уныло

вслед ему,

как новоявленный

дикарь.

Он крыл поля

узором

искровым

и вис

на нервах проводов,

 

бледнел

предсмертными

записками

и таял,

обратясь водой, —

Но

торжествующей и преданной

сырой земле

вонзал ножи,

и звёзды снега

осень

предали

бессмертной казни

через жизнь.

 

Полчаса

Осталось полчаса

до моего отъезда

На загородный дом

без окон и дверей.

Цветная полоса —

и яркий дым оркестра —

Насытившимся ртом

пьёт воздух декабрей.

Полдня — до суеты,

полвечности — до смерти.

Глаза из-под оправ

глядят на чёрный круг,

Собрав мешком следы,

подняв бокал симметрий

И платье подобрав

простым движеньем рук.

Слова доведены.

Дела для них назначу

И, чёлку подчесав,

приму контрактный душ.

Полвека — до войны,

полжизни — до удачи, —

И только полчаса —

до омовенья душ.

 

Апрельский сонет

Весёлые, ласковые

Деньки весенние

С нас куртки стаскивают

До окостенения,

Летят, уверенно

По льду выплясывая,

Раскрывши двери нам,

Как фильмы кассовые,

Причудливо щурятся,

Забавно бесятся,

Вися на подножке трамвая,

И Чёрною Курицей

Апреля-месяца

Желания нам исполняют.

 

Змея и Роза

Распахнута дверь.

Змея и Роза.

Пишу я теперь

Одну лишь прозу.

Оранжевый яд.

Звезда Востока.

И свечи горят

В ночи жестоко.

Распахнут дверь.

Трещат морозы.

Мой символ теперь—

Змея и Роза.

 

Металлический блеск

1

В мире ничего не происходит:

Я сижу, печалями обвит.

Разговоры — только о погоде,

Серенады — только о любви.

Скучно: ни драконов, ни пожаров.

Я от жизни, кажется, устал.

На просторы Неземного Шара

Я лечу с бетонного листа.

Холодит сердца стальной осколок,

Мочит дождь серебряный асфальт,

Рвутся струны золотом Эола,

Ртутью растекается листва.

 

2

Медный грош луны

Закатился за подкладку,

Золотые сны —

В деревянную тетрадку,

Оловянный снег —

В голубые океаны.

А свинцовый век

Наливается в стаканы.

Серебром зимы

Разбиваются надежды,

Да железом мы

Разукрасили одежды.

К калийному рту

Направляются дороги,

И стекает ртуть

На разорванные ноги.

Платиновый плот

Уплывает снова в полночь,

Да ржавеет лёд,

Натолкнувшийся на волны.

 

Наследство

Я тоже твой сын. Не за это ль я должен сражаться?

Я верю в твой разум, я знаю, как тает асфальт,

Я слышу, как волны под косы линкоров ложатся,

Я вижу, как травы полей наряжаются в сталь.

Я тоже твой воин. Не в этом ли смысл мирозданья?

Ответить молчаньем — и криком взорвать тишину...

Наверное, я не сумею исполнить заданье, —

Но ради чего ты послала меня на войну?

Я тоже должник твой. Об этом наслышан я с детства,

Но я не сменяю свой посох на вечный покой:

Я верю, что ты после смерти оставишь в наследство

И эту звезду, и восход над моей головой.

 

Просыпайся!

Просыпайся! у нас до рассвета —

Только час и пятнадцать минут.

Ты в ночные одежды одета,

Раскаляя дыханием лето, —

Просыпайся! за нами идут.

Те слова, что не сказаны мною,

Ты услышишь в дыханье камней,

В песне птиц изумрудной весною,

В волчьих стай переливчивом вое, —

И тогда ты вернёшься ко мне.

Просыпайся! рассвет уже рядом.

Только час и пятнадцать минут

Занавесили шторами взгляды,

Только ты почему-то не рада,

Что за нами уже не придут.

 

Пьяный корабль

Пьяный корабль.

Начинается новый день.

Острые сабли.

Танцуют неясные тени.

Море набрало в рот воды

И молчит.

Только барашки у берега вздыблены,

Только блестят мечи.

Ветер. Я слышу ветер.

Но это обман слуха.

Это души посланников смерти

Завораживающе ухают.

Берег задёрнут дымкой.

Кроваво-алое зарево.

Третий Рим!

Корсары!

«К бою! — Это говорит капитан. —

К бою, Солдаты Удачи!»

Наполеоновские планы.

Море стонет и плачет.

 

Золото. В небе слышится голос.

Плавно скользит корвет.

Не видно ни зги. «Кто здесь?!.»

Молчание — ответом.

Пьяный корабль.

Роджер скрипит берцовой костью.

Акулы и крабы

Ждут нас в гости.

Не дождётесь, подлые твари!

Где вам до нашей армии!

Море — варевом,

Небо — па́ром.

Сухие губы.

Они ещё помнят последний плен.

Руки — грубые.

В глазах — кровавая пена.

Абордажные крючья,

Непереводимая фраза.

Караваны навьючены.

Ожиданье приказа.

 

Неба кусок. Тучи —

Пёстрый табор.

Живых — скручиваем.

Мёртвых — за́ борт.

Вечер. Ножи.

Солнце в астме.

Делёж не на жизнь —

На́ смерть.

Пьяный корабль.

Боевые кличи.

Старые сабли

Ждут новой добычи.

 

Рождённый Ползать

Что-то есть во мне птичное,

Что-то есть червяковое,

Что наутро — отличное,

А под вечер — фиговое.

Что-то есть во мне мамино,

Что-то есть во мне папино:

Нечто вроде экзамена,

Что-то типа царапины.

С парой крылышек уточьих,

Да с уличьей подошвою,

С сотней маленьких будущих

Пробираюсь сквозь Прошлое.

Через сумерки поздние,

Через будни метания,

Я, рождённый для ползанья,

Выбираю летание!

 

Розы цвета гемоглобина

Через песню и прозу,

Через голод и сытость

Я дарю тебе розу

Цвета эритроцитов.

Словно майские грозы,

Словно красные вина,

Пусть горят мои розы

Цвета гемоглобина!

Под горою навоза,

Посреди апатитов

Проросла эта роза

Цвета эритроцитов.

Как нелепые позы,

Как цветные картины,

Пусть цветут эти розы

Цвета гемоглобина!

 

Так начинается день

Весело льётся утро.

Листья летят по ветру.

Кто-то читает сутры.

Кто-то стреляет с метра.

Падает снег с утёса.

Крысы находят мясо.

Кто-то посмотрит косо.

Кто-то наточит лясы.

Думаю, но не вижу.

В небе чернеет сажа.

Кто-то подходит ближе —

И умирает даже.

 

Чайка-По-Имени

Над пеной моря в небо синее

Врезался белый силуэт,

И два крыла сливались в линию,

Весёлый отражая свет.

На ураган покой свой выменяв,

Не Ливингстон, не Джонатан,

Он рвался Чайкою-По-Имени

Под брызг сверкающий фонтан.

Он плыл по небу легче «мессеров»:

Срывался вниз, взмывал к звезде, —

И так, что удивился б Нестеров,

Сплетал узор своих петель.

Он гордой птицей-буревестником

Хлестал восходы по щекам,

Служа оракулом кудесникам

И символом бунтовщикам.

Он не был лодырем и плаксою,

Мечтал о небе, риск искал, —

Но вот устал — и жирной кляксою

Уселся на огрызки скал.

 

Его пригрело солнце жаркое,

Забыл он высшие миры

И бросился, визгливо каркая,

Вперёд — за потрохами рыб.

Толкая вширь крылами сильными

Подруг, детей и стариков,

Он окунулся клювом в пыль на миг,

Забросив в брюхо потрохов.

А после, с ожиревшей самкою

Уединившись на скале,

Он кушал падаль, клювом шамкая

Протухшей скумбрии скелет.

Светило солнце над утёсами.

В прибоя капельках искрясь,

И перья глупой птичьей особи

Безмолвно опадали в грязь.

 

Ночной трамвай

Ночной трамвай бежит по кругу.

Листвою всё занесено.

Давно умчались птицы к югу,

Давно закрылись казино.

Трамвайный скрип — мороз по коже,

Но кем-то спёрты тормоза.

Лишь зазевавшийся прохожий

Идёт, куда глядят глаза,

Лишь запоздалые машины

Бросают тень в дверной проём,

Да пожелтевшие вершины

О чём-то шепчутся своём.

А он ползёт по ржавой рельсе,

Несмел, простужен, неодет,

Сменяв свои шестнадцать цельсий

На шесть десятков фаренгейт.

На крыше кошки завывают,

Луна шевелится во сне,

Желая бедному трамваю

Увидеть солнце по весне.

 

Ворона каркает на ухо,

А он живёт, не видя снов,

Прилипнув, как большая муха,

На паутину проводов.

Он никому уже не нужен:

Его последний пассажир

Давно доел свой поздний ужин

И вытер с подбородка жир.

Он неумытый, некрасивый,

Его не ждёт трамвайный парк,

Ему стекло бутылкой пива

Разбил с ухапки грязный нарк.

Давно уснул вагонвожатый,

Устав вертеть трамвайный руль,

Тенями странными прижатый,

Ушёл во тьму ночной патруль.

Летят мгновения и шпалы,

И улетел в трамвайный рай

Голодный, старый и усталый,

Ночной подвыпивший трамвай.

 

Memento mori

Рассвет переходит в закат.

Рожденье теряется в смерти.

Из рая построили ад.

Из ангелов выросли черти.

Молчанье сорвалось на крик,

И хохот сменился слезами...

А в зеркало смотрит старик,

Моргая слепыми глазами.

 

Vivisectio

Я скальпелем вскрыл свою душу,

Расправив на полочке чувства.

Здесь жалость полезла наружу,

А там притаилось безумство...

Пинцетом поправлю жестокость,

Что вы невзначай придавили,

К дощечке свою одинокость

Иглой препаратной пришпилю,

Эфиром полью благородство,

Любовь замочу в формалине,

Души золотое уродство

Поставлю сушиться в витрине,

На нежность взгляну через лупу,

Разрежу надежду и веру, —

Всё то, что нелепо и глупо,

Контрольным подвергну замерам.

Пройдусь микрошпателем, руша

Всё то, что душе неприятно, —

А после — зашью свою душу

И в тело засуну обратно.

 

Театр

Вся жизнь — театр, и все мы в ней актёры,

Художники, поэты, режиссёры,

Писатели, уборщицы, суфлёры,

Статисты, операторы, гримёры,

Сантехники, электрики, монтёры,

Аристократы, лётчики, шофёры,

Учителя, контрабандисты, воры,

Убийцы, исполнители, планёры,

Бандиты, судьи, слесаря, шахтёры,

Пожарные, военные, лифтёры,

Доярки, трактористы, комбайнёры,

Артиллеристы, снайперы, сапёры,

Врачи, медсёстры, терапевты, лоры,

Бармены, покупатели, тапёры,

Официанты, няньки, полотёры,

Сержанты, подполковники, майоры,

Курсанты, асы, рокеры, стажёры,

Солдаты, самураи, матадоры,

Варяги, камикадзе, пикадоры,

Рабы, гребцы, быки, тореадоры,

Монахи, нищие, разбойники, обжоры,

Буяны, меланхолики, мажоры,

Мечтатели, фанаты, прожектёры,

Ревнители, старатели, партнёры,

Премьер-министры, коммивояжёры,

Амиго, господа, месье, сеньоры,

 

Доброжелатели, парламентёры,

Любовники, супруги, ухажёры,

Гомункулусы, черти, мантикоры,

Добрыни, Муромцы, Алёши, Святогоры,

Горынычи, Кассандры, Черноморы,

Эолы, Арагорны, Дэнэторы,

Борисы, Глебы, Рюрики, Егоры,

Сократы, Демокриты, Пифагоры,

Уоргрейвы, Ломбарды, Веры, Блоры,

......................................................................

Охотники, слоны и каскадёры.

Подумай сам: тебе решать,

Какую в жизни роль играть.

 

Трамвай до Мадагаскара

Эй, водила,

вертай

трамвай

на сто восемьдесят!

Гони, водила,

трамвай

на Мадагаскар:

Мимо Нила,

птичьих и волчьих стай, —

всё как в россказнях

Про хилых

страусов птичий базар!

Проложи,

железнодорожник,

рельсы через проливы!

Сбежим

осторожно,

водила,

на запад Юга!

Лежи,

Мадагаскар,

не двигай свои массивы,

Нажим

усилив

на карту

испуга!

 

Усы трамвайного таракана

Шевелятся,

воздух массируя

яростно.

Мадагаскар —

стай его бакланов,

Зрелости солнца —

убогого, сирого —

староста

мадагаскаристый!

Эй, водила,

вертай

трамвай

на сто восемьдесят!

Гони, водила,

мимо обгоревших свай

лесного пожара!

Мимо чёрного ила

трамвай твой

заносится,

С силой

страшной

летит трамвай

до Мадагаскара!