Зарисовка о Рене

Комнату заливал дневной свет. Я пару дней не высыпался, и наконец-то я выспался. При этом проснулся раньше, чем меня разбудил бы Нацио или Гриф. Я протер глаза и окинул комнату. Она была полностью залита солнцем и выглядела как-то иначе. Это комната Азрееля.

– Доброе, Гриф. Сколько время? – зевая, протянул я

– Пятнадцать минут одиннадцатого, – раздалось разом из всех углов комнаты

– Что? Какого? Почему меня никто не разбудил?

– Сегодня воскресенье или у тебя были какие-то планы, Рен?

– Воскресенье? Выходной! Нет. Не было. Спасибо, Гриф.

– Чего вы разорались? – выстрадано протянул Азреель, выползая из-под одеяла.

– Прости, спи дальше. Я просто забыл, что сегодня выходной и мне не нужно в академию.

Азреель переполз по выше и обхватил подушку обеими руками, так и не открыв глаза. Золотистые перья его крыльев переливались в солнечных лучах. Я хотел пойти в свою комнату, переодеться, умыться и чем-нибудь себя занять, но стоило мне сесть, как Азреель отрёкся от подушки и обнял меня за талию.

– Не уходи. Полежи со мной.

– Не липни ко мне!

– А ты останешься?

– Если не будешь липнуть.

Азреель отпустил меня, и я принял полу лежачее положение, откинувшись на спинку кровати.

– И вообще уже полно времени. Вставать пора, соня, или ты до полудня дрыхнуть собрался?

– Выходной же. Можно и до полудня.

Азреель перевалился на спину, раскинув руки. Я взял его руку, угодившую на меня, за запястье и скинул с себя.

– Ты всё равно в академию пока не ходишь. Какая тебе разница выходной или нет? – сказал я, сделав акцент на слово “пока”.

– В выходные я могу тебя доставать целый день, – улыбаясь во всю мину, сказал Азреель, при этом растянув слово “целый”.

– Дурак ты.

– Я знаю. Чем сегодня заниматься будем?

– Мы со Снежом хотели на ярмарку в город сгонять. Мур хотел, чтобы мы в кладовке прибрались. Там полка упала, помнишь?

– Уборка – отстой! Мур же принес из Альмы игруху новую. Можно зарубиться.

– Если Мур увидит тебя играющего на фоне погромленной кладовой…Ух не завидую тебе. Даже представить не могу что он с тобой сделает.

– Эх… – грустно протянул Азреель.

Азреель окинул меня взглядом, немного задержав взгляд на моих руках. Он резко погрустнел и о чем-то задумался. На мгновение мне показалось, что он стал таким, каким был, когда Мур его только привел. Замкнутым, не доверяющим никому кроме самого себя.

– Эй, чего ты?

– Слушай, – начал едва слышно Азреель, – а каким было твоё “до”? В смысле до обители?

– До обители… Я с муром в штабе жил.

– Не. В смысле… Забудь.

– В смысле до Мура, – продолжил я

– Да, но если не хочешь вспоминать, то и не надо. Я вовсе…

– Все хорошо, Аз, – перебил я, – Сейчас ощущение, что прошло очень-очень много времени. Словно это было в другой жизни. Нашу семью кормил трактир моего отца …

***

Нашу семью кормил трактир моего отца, который был единственным в нашей деревне. Отец совсем не умел готовить, поэтому все приходили в трактир ради хмельного. Потом мама подключилась к бизнесу, которой кормил нашу семью. А там и я, когда подрос, стал помогать по кухне. У нас ещё было пару комнат для сдачи на втором этаже, но доходу с них никакого. Путешественников желающих остановиться в дыре вроде нашей деревни не было, так что выживали за счет хмельного, которое было лучшим во всей округе по заверению наших постояльцев и отца, конечно же. Но я не видел себя как того, кто продолжит дело отца. Я не чувствовал какой-то привязанности к готовке. Я просто помогал, потому что люблю их и могу. В итоге выпекание хлеба по утрам стало моей обязанностью. А после обеда с бегал к местному доктору. Спасать людей мне, казалось, более весомым занятием, и в какой-то мере привлекало меня. Так не спешно летела моя жизнь. А потом всё покатилось в тартарары.

Знаешь, когда все это началось, ну война, апокалипсис, зови как хочешь, это казалось бредом, сказкой, которой пугают детей вроде меня. Тех, что переросли бабаек под кроватью. Сначала это было не более чем новости и рассказы постояльцев, об ужасах что творятся где-то там, далеко. Я и представить не мог что это заденет нас. Но вскоре, это стало ощущаться. Продукты из других деревень и городов подорожали, а поставки стали приходить через раз. Но мы как-то держались. Вероятно, из-за пива, что варил мой отец. Потом новый власти приехали из города и призвали всех молодых парней на защиту родины. Я, к счастью, не попал в возрастную рамку. Забрали всех парней в возрасте от 14 до 35 лет. Родные прощались с ними на всегда. Остались старики, женщины и дети. Я попал в группу последних. Вместе с призывом и большая часть наших постояльцев ушла. Потом появились мародёры. Защищать деревню стало совсем не кому. Все на фронте. А легионы Фелиса подступали все ближе и ближе, и даже обледенённая армия не могла их сдержать. Те, что остались, стали сбегать подальше от фронта в города за стены, и деревня стала похоже на деревню призрак. Пустой трактир, пустые улицы, и лишь иногда на улицах попадался прохожий с залитыми грустью глазами. Они были больше похожи на призраков, чем на людей. Кто-то стался в надежде, что их сын, внук или суженный вернётся. Кто-то просто пустил тут корни настолько глубоко, что не мог представить себя без своего дома, кресла, и двора. Родители сначала тоже не хотели переезжать. Что же с трактиром? Как работать в городе? Даже если бы можно было перевести все, даже сам трактир в город, он там бы был никому не нужен. Но с каждым днём мысль уехать, казалась, более разумной.

Тот день начался с мерзкого звонка механического будильника, что стоял на тумбе подле моей кровати. Я проснулся, но вставать не спешил. Спешить мне некуда. Все равно посетителей в трактире отца сегодня не будет. Разве что пару случайно заблудших. Хотя, возможно, я драматизирую.

Я все же встал. Мама уже хлопотала на кухне. Я позавтракал, поджег большую печь для выпечки всякого, заранее заготовленную ещё вчера, и принялся за утренние хлопоты. Когда я вытащил две несчастных булки, больше и не требовалось, я незамедлительно отправился к доктору. “Я пошел” – звонко резанул воздух мой голос в наполненном тишиной и унынием трактире. Папа пожелал удачи и сказал не задерживаться допоздна, а мама проводила меня суровым взглядом, ей не нравилось, что я бегаю туда, мало ли подцеплю чего-нибудь, да и знания я оттуда порой приносил не детские.

Когда я вернулся, уже темнело. Папа сидел за столиком у окна и листал потрёпанную книгу о самогонном ремесле. Заприметив меня, он встрепенулся, отложил книгу и сказал: “С возращением, сынок. Пойдем на кухню. Мы с мамой хотим с тобой поговорить”. Я кивнул, и мы двинулись на кухню, где хлопотала мама. У меня было плохое предчувствие. Серьёзные разговоры никогда ничего хорошего не сулят. Я уселся стул за нашим обеденным столом. На кухне был стол, где мы завтракали, обедали, ужинали. Не есть же в общем зале. Родители сели напротив.

– Мы с мамой много думали, – начал отец – о переезде в город. Отсюда не очень далеко находится город, в котором сейчас базируется совет союза. Там много солдат и крепкие стены. Это вроде столицы сейчас.

– Но если там совет союза, то он является целью легиона – перебил я.

– Именно, поэтому здесь слишком опасно оставаться. Наш забор нас не защитит. Довольно далеко отсюда строится новый город беженцами разных рас. Там есть свои войска, заводы, поля. Они очень помогают солдатам на фронте, а еще там только развивается инфраструктура. Там можно начать новую жизнь. Открыть кафе, или … Там будет процветать гостиничное дело. Это хорошее место что бы начать новую жизнь.

Родители продолжали самозабвенно вещать о новом городе прогресса, новой жизни и как хорошо нам будет там житься, время от времени бросаясь тогда мне не понятными словами типа “инфраструктура”, и постоянно перебивая друг друга. А я просто слушал. Мне нечего было сказать. Мне было страшно. Я не представлял, как можно всё оставить. Я не знал другой жизни и поэтому мне, казалось, диким бросить всё, что я знаю. Но они были правы. Оставаться нельзя. В итоге я кивнул и остаток вечера мы провели, собирая вещи.

Я хотел положить отцовские книги, но отец сказал, что это не нужно. На вопрос “почему?” он отшутился фразой типа: “Посмотри какие они потрёпанные. Я их так замызгал, что знаю на зубок”, но в его глазах виднелась грусть. Он любил их, но мы не могли позволить себе лишний груз. Только самое важное, только самое необходимое. Нас ждет дальняя дорога.

Я долго не мог заснуть. Я понимал, что всё далеко не так как говорили родители. Откуда у нас деньги на новое дело? Я старался гнать эти мысли представляя новую жизнь в большом городе. Утром мы отправимся в путь, и я больше не увижу эту комнату, эту подушку. Но утро так и не наступило…

Ночью лил дождь. Меня разбудили вопли матери и громко распахнувшееся дверь. Она ударилась об стену. В пороге стаял отец. “Вставай! Мы уходим!”. Я встрепенулся и мои чувства начали просыпаться. На улице полно криков и выстрелов. Отец обзавелся ружьём и ходил охотиться время от времени с переменным успехом, когда начались проблемы с едой. Но это были не ружья. Стрельба была быстрой. Я соскочил, резво натянув штаны и абсолютно позабыв про остальную одежду. На первом этаже мама накинула на меня мою телогрейку. Отец в суматохе успел схватить одну из собранных сумок и ружье.

Мы с мамой даже не успели отойти от лестницы как дверь вывили снаружи. Я не услышал выстрела. Все звуки словно перестали существовать. Существовал лишь мужчина в черном плаще на пороге, и бездыханное тело отца. Кровь заполняла трещины в рассохшихся досках пола. “Беги!” – единственный вопль матери, что я услышал, и мы вместе бросились по лестнице в верх. Выстрел, другой. Я не помню, как оказался в шкафу моей комнаты. Я сидел, закрыв уши руками и молился об одном: “Проснись, проснись, проснись…”. Я ничего не слышал кроме своей беззвучной мольбы. Чувства словно отказали. Впервые в жизни повели меня. Первым вернулось обоняние. Я почувствовал запах гари. Я на мгновение подумал, что проспал, и отец чтобы не будить меня решил сам испечь хлеб. Естественно, он его сжёг и сейчас я проснусь и мне придется оттирать лист. Но наваждение не уходило, а запах сменился запахом костра. Потом вернулся слух. Не было ни выстрелов, ни дождя. Был лишь треск камина, но повсюду. Кашель вернул меня в сознание.

Я выскочил из шкафа как черт из табакерки. Все было в огне. Он уже поглотил все мои вещи и кровать. Горели потолки и стены. Я сорвался к лестнице, но проход был завален потолком и весь в огне. Вот и все. Но чуть позже я услышал ровный марш на улице. Окно. Окно в моей комнате. И плевать что второй этаж, это хоть какой-то шанс. Я уже не мог бежать. Голова кружилась, а ноги не слушались. Но я собрал последние силы. Добраться бы до окна, а там будь что будет. Меня предала собственная комната. Точнее балка что с треском сломалась под напором огня и упала прямо на меня. Она зажала мою правую ногу. Боль была настолько ужасной, что мой мозг не был способен её осознать. Я лежал перед окном не способный сделать что-либо. С каждым вдохом я чувствовал, как дым наполняет мои легкие, и вместе с ним угасает разум. Я слышал лишь огонь, дождь и ровный чавкающий в лужах марш.

Дальше все в отрывках, в мимолетных моментах. Помню голоса, и свет. Уже день. Помню, как меня куда-то везли. Помню людей в белой одежде, и мерзко пикающий аппарат. У нас в деревне такую аппаратуру можно было увидеть только на картинках в книгах доктора. А потом я помню ощущение как угасает разум, как угасаю я сам, всё, что делает меня мной. Люди говорят о смерти разное. Об аде, о рае. Я не боялся котлов. Их ничего не предвещало. Я боялся пустоты. Провести вечность в… в ничем. Там, где ничего и ты ничего не можешь сделать. Там, где ты просто медленно сходил бы с ума. И так оно сначала и было. Я чувствовал, как погружаюсь в ничто. Но это оказалось не так как я думал. Разум тоже гас. Я терял способность мыслить. Мысли и проблески разума гасли как звёзды по утру. Не знаю, как это описать. Я умер, и я не мог это осознать, ведь даже меня в этом ничто не существовало.

Потом появилась неведомая сила. Она насильно собирала мой разум, по кусочкам. Я не был собой. Я ничего не помнил, и даже думать не мог, но я уже существовал. Потом у этой сущности появилась воля. Воля к существованию. Она тоже стремилось к полноте, сложить пазл, и уже охотно принимала эти кусочки. Разум начал работать. Я снова учился мыслить. Слов не было, но что-то менялось. Как же сложно подобное выразить словами. Процесс воспринимался уже иначе. Словно кто-то подносил на блюдечке не достающие части, а я сам их присоединял. Я был ничем в ничем. Я хотел конкретики, образ. И этот образ начал формироваться. Это был мальчик, но не тот я каким я был. Я не помнил себя. Образ формировался подсознательно, то, чем я должен быть.

Я не однократно думал после, как тогда сформировался образ именно мальчика, ведь то, чем я тогда был понятия не имело, что такое человек, и как он должен выглядеть. Тут во многом мне помог Мур абсолютно случайно. Они в зале с Нацио о чем-то зацепились и ушли в философию в чистом её проявлении. Да, теперь я даже такие слова знаю. Мур рассказывал о разных мыслительных экспериментах. Кот Шредингера, Комната Мэри и каково быть летучей мышью. Суть там в том, что люди могут изучить мышь абсолютно полностью, в том числе как работает её эхо локация, но все равно никогда не узнают какого это чуждое для людей чувство – эхо локация. Мол существует знание, которое нельзя описать и передать. Даже название есть. К… к… ква.. Не помню, квакушка блин. Хах. Я сейчас в каком-то смысле пытаюсь описать эту “квакушку”, хоть это и заведомо гиблое дело. Так вот. Тот новый разум изначально был мной, мальчиком. И возможно образ формировался именно из этих “квакушек”. Он знал только то какого быть именно мальчиком, и именно поэтому появился тот образ. Он… Я был абсолютно свободен, но в тоже время бессилен. Как бы это абсурдно не звучало, мне нужно было урезать свою свободу, чтобы чувствовать себя свободнее. Это был пустой мир, мой мир образов, где я был богом. Я создал в нем первое ограничение. Я создал плоскость и гравитацию. Это значительно ограничило мою свободу, но теперь я или мой образ мог ходить, бегать, прыгать, сидеть и лежать. Я чувствовал себя свободнее.

Потихоньку я создавал ограничения, собирал кусочки себя, но я всё еще был пустым. Я был все также ничем. Я не мог определить себя как личность. Мне не с чем было сравнивать. Я начал создавать другие образы. Это были предметы и другие люди. Начали формироваться события, сюжеты. Это были воспоминания. Мой образ тоже менялся. Я становился собой. Для меня этот процесс занял много времени мне казалось, что я провел в этом месте целые года восстанавливая и заново проживая свои воспоминания. Я достиг того состояния, когда я мог назвать себя собой. Теперь я был тем самым Реном. Разум и сознание были полностью собраны и воспоминания при мне, хоть и не совсем целостны.

Новым этапом стало желание обрести тело. Перейти от образов к чему-то вещественному. Привязать образ к реальному телу было сложно, но однажды я смог открыть глаза.

Первое что я ощутил – боль. Болело все. Дальше свет. Белая комната полная света. Это была больница. Рядом стояла капельница. Катетер торчал из шеи. Дальше пришло осознание о полном несоответствии тела с образом. Я попытался пошевелить рукой, и образ это сделал, но тело отозвалось болью. Мне потребовалось секунд пятнадцать, чтобы осознать, что у моего тела нет рук, вплоть до плеча, но при этом они очень болели. Еще немного и я обнаружил отсутствие ноги. Рядом кто-то сидел. Но у меня уже не осталось сил, и я снова провалился в забвение.

Второй раз прошел лучше. Я снова проснулся. В палате был опрятно одетый мужчина с халатом на плечах. Он о чем-то говорил с вторым. А второй был настоящим демоном из сказок. На правом глажу повязка, небольшие черные рога, один из которых был сломан. Черно смольные крылья и хвост до пола. Из одежды была мятая черная рубашка, пошитая под крылья. Он бросался в глаза в комнате, залитой светом. Они спорили, размахивая руками. Помню впечатление словно демон уговаривает доктора отдать меня ему, а доктор отказывался, но не потому что это неправильно, а по определённым рациональным причинам, аргументируя каждую. Моя жизнь и я в целом не волновали ни одного из них.

После мне снились кошмары. Это был тот самый день, но там за нами приходил этот демон. Он раз за разом убивал маму с папой, а после душил меня в моей же комнате у окна.

Когда я очнулся в третий раз я увидел молодого парня, что сидел на стуле возле меня. Он вертел в руках кубик, грани которого были покрашены в разные цвета. Кубик Рубика как я выяснил после. Он время от времени ругался на кубик едва звучно. Мне это показалась забавным. У меня уже было больше сил. Парень приметил, что я пришел в себя и позвал доктора. Это оказалась молодая девушка по имени Эбигейл. Она бегло осмотрела меня и спросила помню ли я свое имя.

– Рен Каннаги, – выстрадано промычал я.

– Удивительно, нет, просто не вообразимо как подобное может быть, – быстро и звонко обратилась Эбигейл к парню, – мне нужно бежать, присмотри за ним, Нацио.

– Конечно, – отозвался Нацио, но Эбигейл уже ускользала в дверь.

– Я – Нацио Вотч, – звонко представился парень – Приятно познакомиться, молодой человек, хотя жаль, что здесь и при таких обстоятельствах.

После мне рассказали, что война закончилась. Стороны заключили мирный договор, и легион отступил. Мне даже в какой-то степени стало больно от этой новости. Оставалось совсем чуть-чуть. Если бы это произошло немного раньше, если бы мы ушли из деревни на день раньше, если бы… если бы … то мама и папа были бы живы, и я не был бы тут.

Нацио часто сидел со мной, и тот демон с человеком, которого я сначала принял за доктора тоже. Будь я здоров я бы, наверное, был бы в шоке, когда узнал имя демона. Мурамур Салуджа. Тот самый великий и ужасный Мурамур. Но мне уже было плевать на всё. У меня не осталось ничего. Я даже как-то раз попросил Нацио убить меня, а он лишь сказал: “Теперь это не так-то просто, как ты думаешь.”

Мурамур оказался совсем не таким, каким его описывали. Он иногда по вечерам сидел со мной и читал детские рассказы. Я ещё помню, как думал: “Сколько, по его мнению, мне лет?” По мере того каким я видел Мура в реальности менялся и его образ. Его роль в моих кошмарах тоже менялась. От злодея к безучастному очевидцу, от очевидца к сочувствующему. Я чувствовал его жалось ко мне. Мур чувствовал и знал как мне тяжело. По крайней мере, мне так казалось. Он не редко был тем, кто будил меня от кошмаров. Он ложился рядом и, обнимая меня, напевал: “Вдох - зарой глаза. Я с тобою навсегда. Выдох – слезы спрячь. И пожалуйста не плачь”. Мне это казалось странным, но это помогало мне вновь уснуть. Его запах стал знакомым и родным. Один раз я слышал, как он молил меня простить его. Он думал я сплю, но я не спал. В тот вечер он сам на себя не был похож. Казалось, ещё немного и из его единственного глаза польются слёзы.

Шло время. Физически я чувствовал себя намного лучше. Боль ушла. Но морально… Я был абсолютно беспомощен. Мня кормила с ложечки Эбигейл. Я даже не мог сходить в туалет сам. Но на тот момент мне даже не было стыдно. Я просто хотел, чтобы это всё закончилось. Словно это всё кошмар, который обязательно закончится.

Я довольно сильно привязался к Нацио и Муру. Я это понял, когда они вдруг исчезли. Они перестали приходить ко мне. Кошмары усилились, и я почти не мог спать. Мне не хватало их. Беспечной улыбки Нацио, который обязательно где-нибудь да накосячит, и жуткого в воинственного Мура. Истинного воплощения зла, но лишь снаружи. Доброго и кроткого внутри. Не знаю сколько прошло времени, за календарём я не следил, но одним утром я проснулся в присутствии Нацио и Мура. Я уже и не надеялся. Кому нужен подросток-инвалид в переходном возрасте. Но они пришли, и я впервые обрадовался с тех пор, как убили маму с папой.

Они били грустными и сидели по обе стороны от меня. Нацио выглядел как обычно, а вот Мур был потрепан. Первое что бросилось в глаза – отсутствие повязки на глаз. Мур глядел в пол обоими глазами. Голова вся в бинтах, и он явно похудел. Это было видно по впалым щекам. Под глазами синяки, а около появившегося глаза появились швы.

– Доброе, – начал Нацио, – У нас есть новость для тебя. Ребята много думали, и кое-что придумали. Есть возможность вернуть тебе ногу и руки. Но это всё очень экспериментально и опасно. Понимаешь? Ты можешь умереть! И тебе придется пережить целый ряд тяжелых операций. На данный момент мы даже не можем представить возможные побочные эффекты. Так что если ты не хочешь, можешь…

– Я не против, – перебил я Нацио, – Мне уже без разницы что будет в бедующем. Это же что-то типа эксперимента? Не удачный опыт тоже опыт. Если он поможет хоть кому-то, то я буду рад. А если умру, я освобожусь и снова смогу быть с родителями. Я в любом случаи в плюсе. Я согласен. В любом случаи я устал так существовать.

– До чего же ты удивительный мальчик, – неожиданно отозвался Мур, – Я обещаю, что сделаю всё, что смогу. Я так хочу. И она тоже бы хотела.

Нацио бросил взгляд на Мура. Это был взгляд полный ужаса и страха. А Мур лишь грустно улыбнулся мне. Так начался новый этап. Мур все это время вместе с тем то ли доктором, то ли нет разрабатывали нечто, аналогов чего не существовало ни в одном централе – аугментации. Они сотрудничали с учеными из города прогресса. Меня даже перевезли в город прогресса, в город тысячи рас. Как я понял туда стянулась вся база, на которой я был, в том числе и Мур, и Нацио, и Эбигей. И Причард тоже не остался в стороне. Да, тем не то доктор, не то нет, оказался Алексом Причардом. Он оказался персоной не менее известной, что и сам Мур, хоть и лично я не слышал о нем раньше.

Уже в городе прогресса Эбигейл мне объяснила суть эксперимента:

– Аугментации – это высоко технологичный нейронный интерфейс, способный как считывать, так и стимулировать активность отдельных частей мозга. Аугментации вживляются непосредственно в мозг. Управляются сторонним ЦПУ.

Она много что рассказывала, но эта наука была далека мне. Так что я даже не особо слушал. Я словно проснулся, когда Эбигейл перешла к части сложностей эксперимента.

– Основной проблемой является то, что ты – погасший.

– Погасший!?? – перебил я её.

– А Нацио с господином Салуджей тебе не говорили?

– Нет.

– Вот же безответственные … – Эбигейл осеклась, – Ты же знаешь, что ты был мертв больше суток?

– Что, прости?

– Когда тебя нашли ты был жив, но в критическом состоянии. Мы не смогли спасти твою жизнь, и ты … ну, эм… скончался.

– Я пережил клиническую смерть? – спросил я. Этот термин мне был знаком из книг нашего деревенского доктора.

– И да, но это не то. Клиническая смерть может длится от силы минут пять. Дальше отмирает мозг. И у тебя диагностировали смерть мозга. Ты реально умер окончательно и бесповоротно и был мертв в течении суток. Мур высший аттрактор, специализирующийся на некромантии и спиритизме. Он использовал твоё тело для какого-то своего эксперимента и в итоге сумел восстановить функциональность твоего мозга и тела. Но тело подверглось ряду мутаций на генетическом уровне. Теперь ты зависим от светоча, что искусственно поддерживает в тебе жизнь. Он наделяет тебя не человеческой регенерацией. Ты – бессмертный.

– Что?

– Ну не совсем, конечно. Например, светоч нужно обновлять. Господин Мурамур занимается этим. Его нужно обновлять минимум раз в неделю. Я, честно говоря, волновалось за тебя, когда господин Мурамур подписался сам на операцию. Но господин Причард смог пару раз обновить светоч за него. Но твои раны затягиваются за считаные секунды, из-за этого почти невозможно провести операцию. Но господин Марамур обещал что-то придумать.

– Понятно.

Так я узнал, что я погасший. Я позже поспрашивал Нацио. Так я выяснил тонкости и то, что я не первый в своем роде. Я – второй. Нацио тоже оказался погасшим и все что известно о погасших, не более чем наблюдения за Нацио. Ключевой разницей между мной и Нацио были обстоятельства смерти. Нацио сказал, что у него восстанавливаются даже отрубленные части тела. Они ожидали того же и у меня, но что-то пошло не так. Вероятно, потому что у Нацио на момент воскрешения все конечности были на месте, а у меня их ампутировали, пытаясь сохранить мою человеческую жизнь.

Все активно готовились к операции. Меня тоже готовили. Мур уже выглядел лучше, но видеть его с перемотанной головой было не привычно. Он приходил ко мне и испытывал что-то. Рисовал на мне какие-то символы и выкидывал другие разные вещи. Я впервые видел, как он колдовал. Осушения были странным. Даже пытаться не буду описать. Порой это было довольно болезненно, порой щекотно, но словно изнутри, а порой моё тело реагировало очень странно. Пару раз у меня ниже пояса все встало. Это было очень стыдно, но по-своему приятно. Эта сторона моего тела в принципе мне не особо знакома. Я много знал об этом. И про то откуда дети берутся тоже. У доктора в деревне была подробная книга о половой жизни. Там и реакции тел, и процесс зачатия, беременности и родов был подробно описан. Что делать если неправильно плод расположен в матке, как определить пол до родов и тому подобное. На белом переплете красовалась надпись: “Секреты акушера и не только”. Но это было не более чем просто книга и знания из нее никак не ассоциировались со мной. К тому же про мужскую физиологию там было совсем мало. На тот момент это был побочный эффект, не более.

Я как-то спросил Мура, что случилось у него с головой, но он лишь сказал: “Бандитские пули”. Ничего не понял, хотя нет. Кое-что я всё-таки понял. Он мне не ответит. Тогда я выяснил правду у Нацио. О казалось я и в аугментациях не первый. Мур запретил сразу вживлять не проверенный проект мне. К тому же они не особо знали, как вообще можно провести операцию погасшем. Поэтому решили проверить на ком-то более изученном, чем погасшие. Мур выдвинул свою кандидатуру. Первую не доработанную версию аугментации вживили Муру. Но она с изъянами. Началось отторжение. В кротчайшие сроки был синтезирован новый препарат – нейропозин. Он спас жизнь Муру, а на опыте Мура исправили основные ошибки первых аугментаций. Мне уже достанется доработанная версия. Мур же как пришёл в норму обзавёлся механическим глазом. По словам Нацио, он каждый вечер дорабатывал и улучшал глаз, а он все барахлил и барахлил.

Потом сама операция. Её проводил Причард, как один из самых выдающихся нейрохирургов. Остальные ассистировали Причарда. Ещё был Мур. Он так не привычно выглядел в белом. Не знаю, что он делал, но что-то делал. Операция была не одна. Постепенно у меня появились металлические руки и нога. Их все заумно называли мехатронной системой. Весь период пока мне делали операции был как в тумане. Я не успевал прийти в себя после одного наркоза как меня снова накачивали. Еще мне начали колоть странное зеленоватое вещество – нейропозин. После него мысли путались, и мне мерещились странные вещи, но, по словам Причарда, он необходим для того, чтобы аугментации прижились.

Потом период реабилитации. Ничего интересного. Я заново учился ходить, брать предметы и другим бытовым вещам. Я снова жил и чувствовал себя живым. Не сказать, что я все забыл и пережил. Кошмары меня мучали ночами, и я по возможности не ночевал один. Со мной оставался Мур или Нацио.

Уже через месяц я помогал Эбигейл. Она научила меня менять капельницы. Ставить уколы мне не доверяли. Я не обвыкся с новыми руками. Но я развивался в медицинском плане. Потом Мур открыл большую тайну для меня, в моих руках разные хитрые инженерные примочки. Например, выдвижные лезвия. Научиться ими было пользоваться было тяжело. Но я справился!

Мур тоже перестал выгладить как зомби. У него был кабинет на верхних этажах штаба. Сам штаб оказался под городом. Под тем самым городом, куда мы с родителями хотели пойти. Я не покидал штаб, но уже резво по нему передвигался. Мне даже пропуск сделали.

В один день я застал Мура и Нацио в кабинете спорящих. Они поругались из-за камина. Мур хотел камин, а Нацио барную стойку. Они составляли план дома. Мур сказал, что мы не можем все время жить в штабе, что это работа, но должно быть родное свое место, которое каждый из нас мог бы назвать домом. Домом, а не ночным клубом. О да, цапались они в то время знатно. И к слову, в итоге и камин, и стойку сделали. Мне позволили полностью придумать себе комнату вплоть до её размеров. Но у меня не было особых пожеланий. К тому же я и представить не мог какой будет наша обитель. Я лишь слышал о вычислительных машинах, но я не знал, что такое компьютер. От куда мне было знать, что в итоге в моей комнате будет мой собственный компьютер.

Каждый внёс свои требования и пожелания в обитель, но основное направление задавал Мур. Он хотел построить идеальную крепость. Безопасное место от всех, и как по мне у него получилось. И вот теперь мы все живём тут, в обители.

***

– Прости, – начал Азреель, – я и сам помню, как тебе снились те кошмары. Я не должен был …

– Все хорошо, Аз. Это было давно. Теперь у меня есть ты, Мур, Нацио, Снеж и Ники. У меня появился второй шанс и замечательная семья в виде вас, ребята.

– Мы с тобой не кровные родственники. Я не хочу, чтобы ты меня братом считал.

– Иди нафиг, дурак, – выпалил я, поняв к чему это его фраза. – Эх, ты не исправим. Но я не считаю тебя братом. Снеж мне и правда, как младший братик, но не ты. И раз уж у нас утро откровений, не расскажешь каким было твоё “до”?

…