Глава 74
- 6
- 0
- 0
Горячие ладони крепко прижаты к груди и Лилиан чувствует, как бьется её сердце. Этот странный шум собственной её жизни мешает ей сосредоточиться на молитве. Она не знает молитвы, ни одной, как оказалось, а потому её губы просто повторяют вслед за Мэттом Марсером – бывшим обитателем Тракта, человеком, который однажды спас ей жизнь и нынешним священником земли де Горр, замка Мелеаганта. Так…нереально. Ведь легко покориться, просто шептать следом слова, повторять и думать, что всё обойдётся, но почему же сердце так не унимается? Почему же оно никак не может успокоиться?
«Оно что-то шепчет», - вдруг понимает с ужасом Лилиан и пытается прислушаться к нему, но многозадачность для человека, находящегося на стыке тревоги и откровенного беспокойства невозможный навык. Она пытается прислушаться к сердцу и сбивается со слов, Мэтт Марсер прерывается, смотрит на неё…нет, не с укоризной, хотя Лилиан и кажется, что сейчас его укоризненный взгляд был бы, кстати, с пониманием. И это не понимание священника – вынужденное, вымоленное, поданное небом и собственным светом, это понимание – усталое. Он смотрит так, как будто уже видел и слышал подобную сбивчивость и, может быть, даже догадывается, что Лилиан пытается сделать.
-Да подари им защиту свою, - повторяет он негромко, но настойчиво, - сойдутся в пути девять ангелов Твоих, да станут стеною перед слугою Твоим…
Лилиан поспешно отводит взгляд и возвращается к молитве:
-Да подари им защиту свою, сойдутся в пути девять ангелов Твоих…
Гудят свечи. Трещит пламя в Священной Чаше, где догорает смесь из ладана, стакти, ониха и халвана – и если раньше аромат этих смол Лилиан даже нравился, то сейчас он, кажется, давит её к земле и выносить это все тревожнее и сложнее. Сами стены словно бы ополчились на неё – свод, итак заставляющий человека чувствовать себя полностью ничтожным, будто бы ещё тяжелее глядит, а витражные стекла в окнах темнеют тягучей краской и белилами. И даже лики святые кажутся сейчас не успокаивающими, а суровыми, заглядывающими в самое дно души и судящими, дескать, чего у тебя, Лилиан, в душе?
-Довольно! – Мэтт Марсер не вынес такого состояние Лилиан. Он не был сердит, скорее встревожен, но целительница почувствовала себя виноватой. – Где витает твой дух?
-Я не знаю, - и Лилиан чуть не расплакалась. Мэтт щелкнул языком, подошел к священной чаше и залил горящие смолы из простого глиняного кувшина. Он никак не вписывался в убранство, не подходил ни к мрачным ликам святых, ни к витражным стёклам, ни к величественным потолкам и сводам – но он был. Самый простой кувшин. Из самой простой, дешевой глины с Красного Рудника, куда Лилиан отправляла недавно травяные сборы.
-Не пойдет так, девочка, - Мэтт теплой ладонью взял дрожащие пальцы Лилиан, - если ты в доме Божьем, то мысли твои должны быть о Боге, а не блуждать где-то далеко, понимаешь? Иди, успокойся, проведи со своим принцем минуты прощания и, как будешь готова, приходи опять.
-Он уходит на войну, - Лилиан взглянула на Мэтта глазами, полными невыплаканных серебряных слёз, - на войну!
-Я знаю, - кивнул Мэтт, - открою тебе секрет, девочка… я молюсь за жизни всех, кто будет воевать, и сторона мне здесь не так важна. Короли убивают королей, королевы травят королев, а рыцари рубят друг друга, не разбираясь, кто прав, и в результате – все виновны. Мне чуждо это. Я молюсь обо всех.
-Сколько…- Лилиан неожиданно почувствовала укол злости на саму себя и, обороняясь, обратила её против Марсера, - сколько…благочестия в том, кто недавно лил кровь! Ты, выходец с Тракта, ты, завсегдатай Трактирщицы Гайи… говоришь о том, что молишься за всех? Душа не черна?
-Лили, - на её удивление, Марсер даже улыбнулся, он не рассердился, не накричал, нет, лишь улыбнулся, и Лилиан стало ещё гаже на душе от этого, - только увидев тьму, только пролив кровь, человек может рассуждать о ценности жизни. Я не скрою, девочка, что я убивал пачками, я оскорблял короля Утера Пендрагона в памфлетах, я воровал и грабил, я залазил в окна к замужним и родовитым дамам, и от этого всего могу с уверенностью сказать, что я точно знаю, что такое жизнь. Жизнь обрывается в минуту, неподвластную человеку, а подвластную лишь небу. Ты не знаешь, когда и как придет эта минута и все, что ты можешь сделать – умереть достойно. Лили, моя душа полна грехов и судить меня за это будут, я знаю, но моя душа не жаждет зла. Я видел тьму и теперь я способен видеть свет. Имя Господа на моем сердце, молитвы к нему – на моих устах, я грешник – да, но чище многих. Мне была дана благодать служить последние свои годы людям, во имя искупления и для признания своей вины, и я несу это деяние, как высшее знамя.
Лилиан даже оторопела от такой спокойной, уверенной проповеди. Она неуверенно поежилась, промолвила:
-Прости, Мэтт.
Но прощать ему было нечего.
Лилиан вышла от Мэтта Марсера со странным успокоением. Теперь ей казалось, что всё скоро пройдёт, наладится, никакое зло не коснется её близких и ее саму. Почему-то от самого разговора ей стало спокойнее, чем от попытки молиться. Молитва всё равно не шла на ум и в душу, а разговор вышел куда более искренним.
-Лилиан? – Уриен Мори, незамеченный Лилиан, вынырнул из-за мраморной статуи Марса и поманил её.
-Уриен? – изумилась девушка, но подошла, полагая, что если он хочет ее отвести подальше от тропинки, разговор предстоит нелегкий.
-Прости, я, наверное, не вовремя? – Уриен смутился, - я видел, ты зашла к Мэтту…он священник и я решил, что…
-Глупости! – Лилиан рассмеялась, - я зашла узнать, не довели ли и его Тени до самоубийства, как предыдущего священника!
-И как? – Уриен неожиданно заинтересовался, - он их тоже видит?
-Сказал, что его преследуют желтые глаза, - Лилиан пожала плечами, - о чем ты хотел поговорить, Уриен?
-А как думаешь, - графа не отпускала странная живость этой темы, - он продержится на службе принца ну, месяца три?
-Думаю…да, - Лилиан с подозрением взглянула на графа, но ничего не сказала больше.
-А четыре? Или даже…пять? – граф оглянулся на двери, из которых вышла Лилиан, что-то прикидывая в уме.
-Так. Что происходит? – Лилиан строго взглянула на Мори. – Почему тебе так это интересно?
-Привыкать к нему или нет, - и солгал, и не солгал Уриен, решив, что не стоит посвящать Лилиан в детали пари с Мелеагантом. – Знаешь, а я ведь серьезно поговорить хочу. Даже…попросить.
-Да, чем могу помочь? – Лилиан сделала вид, что не заметила, как быстро Уриен перешел с Мэтта на просьбу, - что такое?
-Я… мы уходим, - граф мрачно обернулся куда-то за спину, Лилиан знала, что там уже с самой ночи готовятся к отходу, лязгали доспехи, проверялись мечи, ржали лошади, били копытами твердую почву земли де Горр, и иногда доносились пылкие и горячие речи полководцев…
-И вот, - Уриен мокрой от волнения рукой подал Лилиан свой оберег: плетеный кожаный шнур, с вырезанным из серебра треугольным клыком…или зубом.
-Что это? – Лилиан приняла оберег и взглянула на графа с изумлением.
-Мама подарила, - тихо отозвался он, и сжал её руку, чтобы она удержала оберег, - Лили, милая, если я умру…
-Ты не умрешь! – возразила она.
-Не перебивай, Лили. Если я умру… отдай его Моргане. Может быть, иногда она вспомнит обо мне.
Лилиан сжала оберег в кулачке и почувствовала, как ее руки от волнения тоже мокнут. Ей стало жутко. Этот спокойный тон графа, обыденность, с которой воины собирались в битву – всё это пугало до чертиков… словно война стала привычкой, данностью и не более того.
-Знаешь, - Лилиан почувствовала, что должна это сказать, - Моргана…она умная женщина, но такая дура!
Лилиан закрыла лицо руками, пряча проступающие слезы. Уриен засмеялся – тихо, по-доброму, осторожно коснулся макушки её головы губами, неловко потрепал по плечу, Лилиан, не отнимая рук от лица, не могла видеть, но слышала, как шелохнулась трава и скрипнула ветка… и все стихло. Граф Уриен оставил её.
Звенела сталь, готовая ворваться в бой, покоряясь умелым рукам своих воинов, громыхали тяжелые доспехи, и перешучивались юные оруженосцы, помогая своим сеньорам облачаться. Дамы провожали своих любимых, братьев, отцов, сыновей – стояли стайкой поблизости, прижимали платочки к глазам, а некоторые, не стыдясь, бросались кому-нибудь на шею, плакали…их уводили.
Флаги развевались. Зеленые – от графа Уриена, чёрные с серебром – рода де Горр. Лилиан видела, но не узнавала гербы на синих, желтых, алых, белых полотнищах. Казалось, из одних только флагов можно сплести ковер на всю Британию, но знамена прибывали и прибывали. Коричневые с золотой перевязью, нежно-голубые с черными ромбами по канту, красные с белым крестом по диагонали…
Знаменам не было конца. Щиты складывались в дивные узоры – ромбовидные, овальные, круглые и даже треугольные и квадратные! А иные и вовсе без щитов. Мечи, булавы, копья, лук и стрелы, кинжалы – нельзя было сделать и шагу, чтобы не наткнуться на какое-нибудь оружие взглядом или не зацепиться взором за разжигаемый факел. Величественное зрелище, страшное. Ржание лошадей всех мастей и пород! От земель де Горр – вороные, рыжие, белоснежные… реже – в яблоках. Лошади беспокойно переминаются на уже отмирающей траве, кажется, и им передалось нервное возбуждение своих хозяев. Всадники в красивых плащах, чтоб различать своих на поле битвы, рыцари в белых доспехах, в черных, в золотых и серых. Кажется, Лилиан видела даже небольшой отряд в красных доспехах? Или то было очередное знамя? И снова – щиты, щиты… стены из щитов, леса из копий, глядящих вверх. Скоро каждое может пропитаться кровью. Скоро на каждом щите может быть вмятина от чужой вражеской булавы.
Щиты, щиты, улыбки, серебро, доспехи, лязг… чья-то молитва, чей-то растерянный взгляд. Ухмылки опытных, повидавших всякое, вояк. Щиты, щиты…
-Лилиан? – ее окликают за сегодня второй раз, и снова она вздрагивает, и, дрогнув, наконец, оборачивается, - решила нас проводить?
В разноцветье щитов и доспехов, в живом поле плащей – он может выделяться. Его конь – лучший, его доспехи выкованы с изяществом, которое может быть присуще только знатному родовитому потомку, он усмехается, а глаза – горят…и горят они не жаждой войны. Лилиан видит это. Но не понимает, чем он так восторжен. Она чувствует, что у Мелеаганта есть очередной план, гениальный замысел, и она не сомневается, что он воплотит его, но не может понять, как поймать его эту мысль, как настроить свой разум на его волны?
-Береги себя, - шепчут ее губы. Она знает, что он никогда не откроет ей своих тайн и мыслей до конца, и даже если будет знать, что это успокоит ее терзающуюся душу.
-Сберегу, - улыбается он, - знаешь, моя милая Лилия, когда я вернусь, мы с тобой поженимся.
Ей хочется рассмеяться ему в лицо – Мелеагант такой…Мелеагант. Ей хочется расплакаться – вернулся бы! Пусть разлюбит, пусть оставит, унизит, растопчет, но пусть вернется! Ей хочется броситься к нему на шею – он думает о ней! Ей хочется ударить его… как смеет он думать сейчас о ней?
Но она продолжает стоять и глядеть на него, пока ее мягко не отводят в сторону кто-то из придворных…кажется, де Шенье… Лилиан не уверена, и ей плевать. Она уже готова броситься обратно к Мэтту Марсеру и забыться у него до возвращения Мелеаганта, молиться, если придется молиться, плакать, если это поможет. Готова на все.
***
-Я поверить не могу, что это происходит! – Моргана крепко обнимает Ланселота, спиной чувствуя колючий и очень красноречивый взгляд Артура. Молчание молчанием, но все-таки, после того, что было…как смеет ланселот…
Он, быть может, и не смеет, но Моргана думает иначе. Ланселот ее друг и Артур, не желая ссориться с нею, не имея на это сил, лишь бессильно наблюдает.
-Так надо. – отвечает Ланселот, он пытается увидеть королеву поверх плеча Морганы и видит только ее голову – опущенный взгляд, она не рискует в присутствии короля броситься к Ланселоту, хоть и желает этого больше всего на свете. Ей сейчас даже завидно до Леи, которая, не скрываясь, обнимает своего мужа, целует его, плачет… у Персиваля самого глаза на мокром месте.
«Ну, точно – будет стычка», - успевает подумать Моргана, наблюдая за Гавейном, оказавшимся в числе простых воинов, лишенного всех рыцарских чинов. Он даже в таком падении умудрялся смотреть на Лею с презрением! Она была служанкой, а это для Гавейна было едва ли не клеймом.
-Моргана, ты береги себя, ладно? К черту Камелот, если он тебя загонит в могилу, - Ланселот неумело поправляет на своем плече кожаную перевязь. Моргана вздыхает и, правильно застегивая пряжку на плече рыцаря, отвечает:
-Меня в могилу загонит не Камелот, а мой собственный мятежный дух.
-И всё же…- просит Ланселот.
-И за нею я пригляжу,- Моргана кивает, - постарайся поменьше быть подле Артура.
-Приглядишь? – Ланселот боялся попросить ее об этом, у нее явно много дел и планов – корона ложилась на ее плечи в отсутствии короля, впрочем…
-Ничего нового, - она кивнула, - пригляжу. Я же знаю, что ты места не найдешь. Она дура, конечно, но если эта дура тебе дорога, пусть будет так.
-Ты лучше всех, - Ланселот обнимает фею.
-Если встретишь там…мало ли, - Моргана делает вид, что задумывается, но не находит слов в защиту, - проще говоря, что бы ни стало – не зверствуй там на поле битвы.
-Конечно не стану, - Ланселот уже обдумал это про себя.
-Молодец, - Моргана мнется, не зная, как еще передать все свои невысказанные чувства, и. наконец, не придумав ничего лучше, слегка бьет его кулачком в плечо:
-Умрешь – воскрешу и убью, - обещает она, пряча глаза и, не успевает ланселот отреагировать, уже отходит в сторону, на ходу прощаясь по пути с рыцарями:
-Да, возвращайся, Грегори, Монтегю, ты всё равно еще должен мне сто монет! Нет, Леверс, хватит цепляться за каждую юбку…оче-ень смешно, Юстас! Монтессори, черт тебя дери, ты не едешь, так какого же дьявола, ты тут устроил? Что, на жалость давишь?
-Тебя бы на войну, - Монтессори лениво выпускает какую-то девицу из своих объятий.
-Бывала, - отрезает Моргана грубо, - бывала я на войне!
-А мы тебя используем как заложницу, - предложил Грегори, услышав слова Морганы, - смотри, отправляем тебя на переговоры…
-И? – заинтересовался Монтессори.
-Говорим, что они могут оставить Моргану себе, если им не понравятся условия нашего договора, - продолжил Грегори, - предлагаем им невыгодные условия, они оставляют Моргану себе…
-И? – с подозрением осведомилась фея.
-И мы ждем, когда они сдадутся, когда эта женщина вынесет им мозг, душу, совесть, - Грегори развел руками.
Кто-то захохотал. Это привлекло внимание Артура, он, не замечая молящего, жалобного взгляда Гвиневры, приблизился к компании:
-Что здесь происходит? Прощание или пир шутов?
-Скажем так, - Моргана не засмеялась от шутки Грегори, - Монтегю, а Монтегю?
Рыцарь, которого как раз закончил одевать оруженосец, обернулся на ее окрик:
-Да, леди Моргана?
-Если ты сию же минуту запустишь чем-нибудь тяжелым в сэра Грегори…
Договорить она не успела. Сэр Монтегю взял какой-то кусок незаконченного доспеха и швырнул его в Грегори, попал…
-Я прощу тебе долг, – закончила фея, наблюдая за прыгающим от боли рыцарем. – Допустим…
-Ваше величество. – бодро появился Кармелид, облаченный по-походному, - мои люди готовы к пути!
-Господи, и он туда же! – Моргана закатила глаза, - Монтегю, а Монтегю…
-Моргана! – с укоризной, пусть и напускною, воскликнул Артур, - мы не бьем людей, даже если очень хотим. И…давай прощаться тоже.
Артур обнял Моргану, немного более крепко, чем того требовал случай, но так как все уже привыкли, то мало кто обратил на это внимание. Гвиневра так и не могла взглянуть никому в глаза. Лея, простившись с Персивалем, оказалась подле нее и коснулась ее руки, показывая, что она здесь. Гвиневра с благодарностью ухватилась за руку служанки, ей необходима была поддержка, казалось, что она вот-вот лишится чувств.
-Ну…как там люди говорят? Вернись? – вот теперь Моргане было немного неловко, но она мужественно играла свою привычную роль до конца.
-Подумай о нашем наследнике, - попросил Артур, - и о том, как…
Он помрачнел. Его мысли пришли к Гвиневре и Ланселоту.
-Поняла, - поспешила заверить Моргана, боясь, что чем больше он будет думать, тем больше успеет надумать совершенно дурного.
-Пора! В путь! – зашумело со всех сторон.
Здесь не было строгого порядка армии, отряды выходили поспешно, или же, напротив, медлили, из-за чего, на разных участках, то тут, то там возникала путаница и ступор.
-О, боже…- Моргана каждый раз закатывала глаза, показывая всем видом, что смотреть на это у нее нет сил, но продолжала стоять, наблюдать за уходящими силами. Она старалась не думать о том, как сейчас пойдет в зал Совета, опустевший…
Да, большая часть министров последовала за королем на войну, и не была в Совете-то особенно полезна, но все же, возвращаться в каменную чашу залы, где осталось всего два-три человека, благо, оставался Монтессори, но теперь…
-Усилить укрепления города, первым делом. Искать тех, кто может дать взаем за морем, - пробормотала Моргана, наблюдая за исчезающими в воротах верхушками знамен и копий, - берегите их, дороги! Берегите их всех!
Неожиданно рядом кто-то всхлипнул. Моргана, тщательно придавая своему голосу раздражение, промолвила, поворачиваясь:
-Гвиневра, я те….
Но рыдала не Гвиневра. Агата!
Моргана даже ущипнула себя за руку, чтобы убедиться, что она не спит.
-А ты по кому рыдаешь, Агата? – не удержалась Гвиневра, заметив состояние кормилицы, - разве тебе так дорог…
-Артур, - подсказала Моргана, - короля зовут Артур.
-Нет, - Агата приглушенно высморкалась в платочек, - мне жаль вашего отца, деточка…
-Кармелида? – не поверили Лея с Морганой в унисон. Переглянулись, взглянули на Гвиневру.
-Моего отца зовут Кармелид, - в тон Моргане ответила королева, уязвленная и изумленная.
-Он не успел оправиться от нападения, а его на войну-у, - провыла добрая женщина с вечным материнским сердцем.
Гвиневра нервно хихикнула. Лея явно захотела провалиться на этом же самом месте, а Моргана только тихо выругалась.
***
Мерно клонится к закату день, прыгают по землям тени, становясь всё длиннее и загадочнее, покрывая землю предночным покрывалом. Земля содрогается, ощущая холод на своей коже, холод подходящей ночной мглы, и тишина….
Медленно небо расчерчивается, прорезая улыбку полотна кровавыми полосами заката. Они появляются как рваные раны, и будто бы кровоточат, растекаясь по небесному покрывалу. Завтра это вечное небо будет свидетелем первой битвы, завтра…уже завтра. А сегодня осторожно сходятся две армии, уже чувствуя друг друга. Зелено поле, оно кажется в лучах заката желтым – это будущее, скоро здесь будет властвовать осень и трава высохнет, но закатный кровавый луч уже показывает это, потому что небо вечно и уже не в первый раз видит и осень, и смерть травы, и схождение двух армий…
А армии уже совсем близко. Одна слышит другую. Одна против другой… и одно поражение.
Земле все равно. Ей только в радость – больше пролитой крови и мертвых тел – больше растений взойдет на этом травяном поле. Больше войны – больше злости и больше силы.
А вот небу не всё равно! Не вмещаются, не могут вместиться столько душ в один лишь Авалон, не могут! Нет столько места для павших в битве солдат, сколько битв еще сносить это? Сколько еще будет литься кровь и сколько железа ещё будет облито ржавой смертью, когда эта кровь застынет – липкая и противная.
Две армии действуют как одна. Они враги друг другу, да, потому что идут под разными знаменами и с разных сторон, за разными людьми, но нет ненависти – полновесной и полносильной у отдельного солдата одной армии к отдельному солдату другой армии. Нет такой ненависти в их глазах, и не будет. Это всё войны королей и королев, принцев и принцесс, богатых дворян и бедных…дворян. Это не войны крестьян между собою, не битвы рыбаков и даже не сражение купцов Гильдий!
Это только демонстрация силы. У кого больше людей, за кем пойдут больше, охотнее? Чья армия будет сильнее, а значит – подлее, быстрее, стремительнее? Король против принца – и у короля мало шансов – и он сам видит это. Принц против короля и ближний к принцу Уриен и Мерлин, сопровождающие грозное шествие в первых рядах видят, что сам принц не настроен на войну. Он что-то придумал, что-то простое и изящное, но им не хватает (увы, не хватает), возможности понять, что он там такого задумал, замыслил, затеял.
Мелеагант спокоен и внутренне, и внешне. Артур пытается делать вид, что спокоен внутри, но вся его маска летит к чертям, как полетела маска Утера Пендрагона одной проклятой, роковой ночью!
И некуда скрыться отдельному солдату. Кругом – большое омертвелое…почти омертвелое поле. Желтое. Уже желтое, противное. Завтра его будут топтать тяжелые сапоги и тела, завтра копыта лошадей сомнут часть этой травы, и воронье будет кружить над этим полем, ища, какой бы умерщвленной плотью поделиться. Может быть, сюда придут волки? Может быть и не придут. Но воронье – оно видит, оно бдит за каждую битвой и оно слетится на еще живые тела, и не будет силы у павшего, чтобы отогнать проклятую стаю.
А вороны нацелены на глаза… вороны нацелены на мягкую плоть. На живую кровь. И она польется на землю снова, и снова.
И всё это будет завтра. Завтра, на этом желтом омертвелом поле. Под вечным небом. Может быть, небо заплачет и тогда земле придется потерять свое равнодушие и она станет растекаться под сапогами солдат.
Но всё это будет только завтра.
Собраны армии, стоят лагеря. Один против другого. Но битвы еще нет. Она будет лишь завтра.