Из цикла «Вехи столетия»

Кадры памяти

Игры недетские,

юность кадетская:

Санкт-Петербург, реки, мосты.

Служба в Маньчжурии,

будни дежурные:

сопки, кочёвки, думы просты.  

"Выстрел в эрцгерцога!" –

вот и вся недолга!

Мирную жизнь в эшелоне трясет.

Раненый мечется

в поисках фельдшера.

Бледно мерцает вагонный кивот.  

Митинги шалые,

Русь обветшалая,

словно курсистка под желтый билет,

выжить пытается,

плачет и кается.

Только возврата к минувшему нет. 

К стенке ли, к стойке ли? 

Юнкеры стойкие,

вы нас простите за сей переплёт!

Мы ли не ведали

время с приметами…

Что ж так Вертинский надрывно поёт?!  

Август Четырнадцатого (романс)  

Цикады пропоют вечерние молитвы,

благословит на сон грядущий аист-ксёндз.

Лишь мышь летучая дозором иль ловитвой

вниманье привлечет далеких старых звезд. 

Тих август. Урожай поспел на добрых нивах!

В амбарах пиво ждет, колбасы да сыры.

И скромницы глядят на парубков игриво,

ведь скоро мясоед — там свадьбы и пиры! 

А у парней душа томится, как пред боем…

Им сенокос не люб и сеновал постыл.

Им скоро к рубежам идти походным строем…

Но ведают о том лишь высшие чины.

Цикады пропоют над полем панихидку,

Благословит героев павших аист-ксёндз.

Лишь унтер-офицер, целующий открытку,

вниманье привлечет далеких старых звезд.  

*** 

Не подняться нам в рост из мазурских болот,

не восстать из сморгоньских траншей,

не вернуться в долины с карпатских высот,

не воспрянуть из пены морей… 

Нас вобрали в себя золотые поля,

голубые впитали снега.

Наши слезы дождями Россию кропят,

барабанят о колокола…  

Не войти строгим строем в чумной Петроград,

не очистить от гнили страну.

Древнерусских родов огневой листопад

обнажил беспощадную тьму. 

Нас вобрали в себя золотые поля,

голубые впитали снега.

Наши слезы дождями Россию кропят,

барабанят о колокола…  

Ударный батальон  

Из угрюмой столицы

на огонь всесожженья

уходили девицы

в серых полушинелях. 

На вокзале галдели

мужики тыловые

и в затылки глазели,

что небрежно обрили: 

«Чтоб в семнадцатом биться

за былую Россию,

удалые девицы,

мы о том не просили!» 

Глупо врущие трубы,

ваши чистые лица,

плотно сжатые губы

будут долго нам сниться…  

Осень Семнадцатого  

А кто-то печку топит в этажах.

И свежей гарью в нос шибает ветер.

Нелиберален, нерукопожат,

Дворянский Питер осень снова встретил.  

В дворах-колодцах аристократизм

галантно из голландок выдуваем.

И сизым дымом дух его повис,

цепляясь за карнизы рваным краем.  

Чем топят изразцовый антураж?

Паркетом, книгами, альбомами курсисток?

Сгорает прошлое в холодных этажах

поспешно, обречённо, неказисто…  

Царский сонет   

Не сон, не наважденье, не дурман —

Реальность пострашней галлюцинаций…

Кому довериться? — Скрипит перо по глянцу:

«Кругом измена, трусость и обман…» 

Сибирский тракт… С реки ползёт туман…

Но зябнуть не пристало самодержцу!

Конвойный спит… И никуда не деться:

«Кругом измена, трусость и обман…» 

Сто лет прошло. Утихла боль от ран…

Где благородство в мире ассигнаций?! 

…И слышится в неистовстве оваций:

«Кругом измена, трусость и обман…» 

Кто фарисей, кто прокуратор, кто мытарь…

…С иконы милосердно смотрит Царь.  

Северо-Западный романс (осень 1919)  

Что хрустишь ты дубовой веткою,

щурясь бликам балтийской зыби?

Привкус славы и горечь погибели

на всю жизнь стали нашей меткою!  

Дни промозглые, дни невзрачные,

нераскаянные, окаянные,

дни плелись куда-то, как пьяные…

А Юденич стоял под Гатчиной!  

В Петрограде заложники забраны…

Плебс согнав на защиту республики,

кокаиновым бредом обкуривал,

децимацией Троцкий подбадривал.  

Ночи стылые, ночи расстрельные,

инфернальные, осатанелые…

Перекатывался заиндевелый

красно-белый клубок под Стрельною!  

…Без отчизны, без роду и племени,

в старой форме до стрел отглаженной,

лес мы валим артелью слаженной

для Эстляндии, где-то под Ревелем…  

Что хрустишь ты дубовой веткою,

щурясь бликам балтийской зыби?

Привкус славы и горечь погибели

навсегда стали нашей меткою!  

Блок умирает…  

Душно в городе… Крысы да воры

торжествуют в безлюдных щелях…

Плотно сдвинуты темные шторы, 

но ползет из-за них липкий страх…  

Декаданс нам казался игрою… 

Вот и рухнул наш карточный дом…

По ночам исчезают герои…

Палачи отсыпаются днем…  

Душно в городе… Серое лето…

Двадцать первый…. Мне сорок всего…

Духота убивает поэтов…

Но искусство живет всё равно!  

Питер на Светлой  

А на Страстной промозглой стыло

в сердца людей вселялась скорбь…

Но с Пасхой солнце благостыней

весенней оживило кровь!  

Всю Светлую синеют выси,

хоть верь не верь, но это факт!

Лучи нисходят независтно,

и радость нежится в глазах.  

И в сумрачных глубинах духа,

быть может, испарится бес…

И сам в себе взыграешь гулко:

Христос воистину воскрес!  

На возвращение крейсера Аврора  

Как призрак холодный, как волн равнодушных свинец,

как странной и страшной эпохи стальной эпигон,

Аврора пришла на заре… И был счастлив юнец,

не зная чему, и селфи снимал на смартфон.  

Толпа гомонила, как ровно столетье назад,

как призраки тех, кто от сытости праздной устав,

толкали страну и себя — не то в рай, не то в ад…

Аврора молчала, от качки слегка задремав…  

Звезда багровела, как рана, на сером борту,

Андреевский флаг развевался крестом над кормой.

И, привкус металла почувствовав как бы во рту,

я вспомнил, Аврора, твой путь боевой непростой…  

Согреешь ли сердце ты тех, кто по трапам твоим

пройдет посмотреть новодел развлечения для?..

Что там от имперской закваски — неведомо им…

Забыты и красные даты календаря…  

Как воин усталый, надевший мундир на парад,

свидетель побед, поражений и снова побед,

Аврора пришла на заре… — И застыл Петроград,

как будто и не было горьких, трагических лет…