Глава 37

Человек, скрючившийся в три погибели, всегда выглядит жалко, а если это скручивание произошло в кресле с «историей», то его жалкое состояние становится практически непередаваемым — это надо увидеть, это нельзя описать. Ни одни строки не передадут той бледности благородного лика, ни одно слово не расскажет о блестящих бусинках пота на лбу, никто не сможет выразить словами того выражения крайней степени ужаса, что возникает на воинственном и суровом лице… человек слаб, и эту слабость не отражают строки, взгляды — ничего, это могут отразить лишь внутренние чувства…

Мелеагант плотнее прикрыл тяжелые портьеры на окнах, чтобы лунный свет не проникал в комнату — незачем еще больше создавать теней, незачем менять лики стен, не нужно. Судя по скрючившемуся в кресле Уриену — графу еще долго предстоит держаться дальше от открытых и приоткрытых источников света, от всего, что может явить Тень.

-Ну? — ласково осведомился Мелеагант, мерно и спокойно разливая вино из кувшина и себе, и Уриену и подталкивая один кубок к другу, — я предупреждал тебя?

Граф вздрогнул, когда кубок проехал по столешнице и остановился перед ним, словно ожидая, что из него, наконец, выпьют, но даже когда кубок, звеня, замер, Мори не протянул к нему руки и призрачно вглядывался как сквозь него, ожидая какого-то, ему одного известного подвоха.

-Выпей, — вздохнул Мелеагант и подал дурной пример.

Граф покорился. Дрожащей рукой обхватил кубок и залпом осушил его, выдохнул, пытаясь сладить с неожиданной крепостью напитка, что пролился в его желудок, отставил пустой кубок в сторону и уже более ясным и твердым взором обвел комнату.

-Они ушли? — его голос был приглушен, и срывался даже в таком состоянии.

-Ушли, обещав вернуться, — усмехнулся Мелеагант, — прости, я не хотел тебя пугать. Я всегда скрывал их присутствие. Видишь, не из недоверия, но из-за человеколюбия!

Уриен выругался и попытался взять кувшин, чтобы снова наполнить свой кубок вином, но не смог, его пальцы срывались с узкого горлышка и принц де Горр, не выдержав подобного издевательства над кувшином, сам разлил новую порцию.

Прошло уже легче. Уриен смог вернуть себя в норму гораздо быстрее, чем любой другой человек, обладающий даже более жестким каркасом нервной системы.

-Они всегда…- спросил Уриен, все еще борясь с легкой тошнотой, которая подступила к его горлу, едва он увидел, как вокруг Мелеагант начали змеиться стены и видоизменяться, отделяя какой-то сгусток, который, медленно вращаясь, начал вырисовывать вокруг Мелеаганта переплетных червей, что на ходу стали обретать форму…почти человеческую, но недостаточно близкую к людям.

-Они всегда…рядом? — наконец, промолвил граф.

-Всегда, — Мелеагант пожал плечами, — они не страшные.

Граф даже не нашелся, что возразить. По его мнению, они были не просто страшные, они были очень страшные. Более того, Уриен сказал бы, что они даже жуткие, чудовищные, но

совершенно не «не страшные». Какие угодно, но отвратительные, омерзительные, пугающие — это без сомнений.

-И в детстве? — верить в то, что эти жуткие твари преследуют Мелеагант с самого первого дня его жизни, моргают желтыми своими глазами и шипят из стен и маленьких щелей, не хотелось. Это было ужасно и тяжело.

-И в детстве, — подтвердил Мелеагант. — Я привык к ним. Знаешь, когда я стал их узнавать, я перестал уже их бояться. Мне было даже…любопытно.

-Любопытно ему было! — не выдержал Мори, но подняться так и не смог, и его гнев остался в «историческом» кресле. — любопытно… ты каждый день видел их! Почему ты никому не говорил об этом?

-Они говорили мне, что мы друзья, — мрачно отозвался Мелеагант, — а мой отец говорил, что у меня не может быть друзей. Знать то, что он ошибается, было для меня самой лучшей отрадой. Не забывай, Уриен, что кроме тебя, у меня долгие годы не было ни одного близкого существа, а они…оберегали меня, они качали мою колыбель, так они говорили мне. Они шептали мне сказки о других мирах, рассказывали о подлунном и подземном мире, они помогли мне не стать сумасшедшим.

-А может быть, и зря? — невинно предположил Уриен, который все-таки сладил со своим страхом и тем, что видел. Как бы не получалось, что бы не плела жизнь, Мелеагант был его другом, братом! — значит, придется мириться с тем, что питомцев он выбирать не умеет. Или же питомцы не умеют выбирать Мелеаганта.

-Может, сойди ты с ума, все было бы проще? Может, мы вообще все сошли с ума? Может, нам уже все кажется? — не унимался Уриен и Мелеагант спокойно налил ему еще вина.

-Я пытался уберечь тебя от них, — промолвил принц, — я не был уверен, что ты готов увидеть меня в окружении чудовищ.

-Ты же сам сказал, что они не страшные? — возмутился граф и скосил взгляд в угол, ему показалось, что тень, дремлющая в углу, оставленная от свечного пламени, слишком неискренне себя ведет. Становилось жутко. Осознание того факта, что за Мелеагантом, а значит, и за его окружением, почти всегда наблюдают выходцы не из этого мира, это не то, о чем хочется узнать в ночной час.

-Я пытаюсь, все еще пытаюсь уберечь тебя, — Мелеагант хранил какое-то смутно подозрительное спокойствие, и, если бы Уриен знал бы его меньше, он бы не увидел, сколько скрыто за этим спокойствием, сколько страха…

Ведь Уриен может испугаться. Может уйти. Может отвергнуть его дружбу. Идиот! Как будто это возможно. Как будто их не связывают годы детства, юношества… годы веселья и горечей, битв и интриг…

-Если ты напуган…- начал было Мелеагант, но Уриен оборвал его:

-У одного народа… далекого, очень далекого, есть пословица: «не так страшна смерть брата, как смерть друга», братьев у меня нет, а друг один. Я не хочу сказать, что ты ненормальный, но ты ненормальный… я раньше думал, что встречу своих друзей на поле брани, где буду биться с ними

плечом к плечу, я и предположить не мог, что буду однажды сидеть в древнем кресле и трястись от страха… я не трус, Мелеагант, ты знаешь! Я рвал глотки, я резал, колол и жег. Бывали битвы, когда моя одежда насквозь пропитывалась смертью и кровь, но я не боялся тогда, нет! А сейчас — да, был момент, когда я испугался. Смерть для меня привычна, а вот прыгающие уроды из сгустков силы — нет. Я боюсь их, потому что не знаю… оказывается, я ничего не знаю! В мире много чудес, много знаний, но они не открылись мне так, как открылись тебе. Что же, пусть так! Но разве пёс завидует ворону за то лишь, что тот может летать? Нет, Мелеагант…

-Я ценю, — голос Мелеаганта прозвучал значительно тише, чем пылкая речь Уриена, и в этом было действительно искренне чувство признательности и даже какой-то трогательности момента. — Я могу сказать тебе, что не служу силам зла, я не слуга Сатаны, я слуга своего народа…

-Интересно, кого именно ты считаешь своим народом, — Уриен не удержался от легкого укола.

-Научился от Морганы, — усмехнулся принц, — ладно, дьявол с тобою! Я, правда, очень ценю твою преданность и дружбу.

-Это не значит, что я пришел в себя и в течение получаса не напьюсь, — пригрозил Уриен, наливая себе еще вина. — Имею право! У меня травма.

***

-А что, охота не задалась? — Моргана отвлеклась от беседы с картографом Камелота для того, чтобы взглянуть на вернувшегося короля с презрением, а на сопровождавших его рыцарей, с легким оттенком беспокойства. Но вот… Кей — на месте, перепачканный землей, Гавейн тоже здесь, куда Ланселота девали? Ага, денешь его! Здесь, кивает — сдержанно, мрачно.

-Почему не задалась? — влез Монтессори, распихивая всех, кто лез к нему с вопросами огромными локтями, — задалась.

-Оленя подстрелили! — Кармелид чувствовал себя прекрасно. Его вернули ко двору, ему дали место подле короля, и сделала это Моргана! Сама! Оценила, не иначе. Поняла, как плохо без опытного политика, но ничего, он не сердится, она же молодая, глупая, пылкая…красивая, правда, зараза! Недаром, Артур на нее глаз положил, забыв о том, что она сводная ему сестра. Интересно, скоро у нее там живот появится? Вот что ей делать, бедной? Без мужа — грех! Двор заклюет. Кармелид же готов взять этого ребенка как своего — он не сердится на Моргану. К тому же, если та его очень хорошо попросит, то почему бы не помочь даме?

Моргана круто повернулась, окинула взглядом Артура и деланно изумилась:

-Куда?

-Прямо в лоб! — выпрыгнул Кей из толпы, явно не оценив легкую гадкость от Морганы. — Прямо в лоб! Олень метнулся, а его р-раз…

-Кей! — строго окрикнул юродивого хмурящийся Гавейн, — прекрати размахивать руками, ты весь перепачкался.

-Два-а, — воодушевленный Кей не слышал и не видел ничего вокруг, кроме воображаемого поля битвы. Это злило Артура…

-Кей, — позвал Мерлин тихо, надеясь воззвать к молочному брату Артура, но потерпел неудачу.

-И оба промазали! — сообщил Кей, счастливо оглядываясь на друида. — И тогда Ланселот ему как выстрелил в голову из лука!

Моргана до обидного громко засмеялась, неожиданно для самого Ланселота и для Кея тоже. Она уже вообразила, что «р-раз» Кея относилось к победе над Оленем, а не к промаху.

-Молодец, — похвалил с пренебрежительной сдержанностью Артур, — очень хороший воин. Верный. А вы чем занимались?

-Мерлин пытался провести совещание за твоей спиной, — мгновенно сдала друида Моргана, — он хотел, чтобы мы приняли предварительное решение без тебя, а потом уже убедили… я же отказалась. Я молодец?

-С точки зрения королевства — да, — мрачность Артура стала почти что гнетущей, — с точки зрения моей сестры…да. Мерлин, что за ситуация? Как ты смеешь?

-Я признаю, ваше величество, что напрасно пытался сократить путь ваших терзаний, чтобы не тратить время, но это было, да. Мой король, в основном, все споры строятся на противостоянии Морганы, моем и Николаса. Каждый из нас троих верит в то, что его точка зрения единственно верная, и у нас есть основания, чтобы думать так. Поэтому, чтобы не утомлять вас, Артур, и вас, дорогой Совет, я решил схитрить и заранее прийти к какому-то решению с этими…дуэлянтами!

Мерлин метнул угрожающий, но очень красноречивый взгляд в сторону Морганы, которая даже не дернулась на него, не отреагировала и лишь глубже склонилась над картой, позволяя и Мерлину, и Артуру разговаривать лишь со своей спиной, и, если взгляд друида был устремлен ближе к голове и темный волосам, то Артур даже не пытался скрывать того, что его взгляд фокусировался ниже.

-Да-да, — рассеянно отозвался Артур, — а где моя жена?

-Шьет, сегодня день шитья, — отозвалась всезнающая Моргана, даже не отрываясь от изучения карты, — так, а где самая южная точка Камелота?

-А где… — Артур оглянулся и понял, что все здесь и спрашивать больше некого. — А ты как, Моргана?

-Устала, бешусь, хочу спать и есть, — отчеканила фея, раздраженно отмахиваясь от услужливого картографа, пытающегося через ее плечо показать какую-то интересную линию. — Уйди, зараза!

-Так почему ты не идешь? — удивился Николас, первым реагируя на ее слова, — ужин уже готов.

-Я не закончила, — ледяным тоном отозвалась Моргана. — Если бы Мерлин не отвлекал меня со всякими попытками беседовать за спиною, я бы уже закончила, а так… не в моих правилах бросать все на полпути. Даже ради ужина.

Это была подлая игра. Грубоватая и подлая. Моргана знала, что простого «Мерлин совещается за твоей спиной», не хватило бы, чтобы немного начать расшатывать позиции друида. А вот если понемногу подводить короля к мысли о том, что от советника один вред для дорогой Морганы (пора уже начинать пользоваться своим положением и влиянием!), тогда, возможно, можно будет в краткие сроки завернуть власть Мерлина в сторону. Мелочь, из которой

складывается лик Дьявола; раздражение, из которого приходит нечто большее. Артур должен понять, что Мерлин опасен для него, для власти, для Морганы.

Артур нахмурился и фея, сделав вид, что работы с картой ей еще на долгий срок (хотя, все было готово еще во время въезда Артура в замок), отметила это про себя. У нее не было цели скинуть Мерлина, у нее вообще не было больше определенной цели. Хотелось стереть все прошлое, начать жить иначе, а для этого придется как-то решать с призраками. И вообще, Мерлин обладает поразительным даром трепать нервы всем, должен же он за это отплатить?!

***

-Моя королева? — Ланселоту тяжело давались слова. Как в насмешку они встретились в часовне, когда Гвиневра осталась одна на вечернюю молитву и стояла перед святыми ликами на коленях, но, кажется, так и не могла молиться. Слезы текли из ее глаз, она чувствовала себя виноватой перед каждым из святых, чувствовала, что недостойна, находиться в церкви.

Октавия сегодня умудрилась задеть ее трижды. Уколола так, что этого нельзя было вынести на открытый суд, но удивительно точно и остро. Первый раз она обронила фразу, суть которой свелась к тому, что король слишком занят государственными делами и не успевает уделять время супруге. Второе было уже куда болезненнее и касалось отца Гвиневры, вернее, сказано было абстрактно, дескать, король слишком большим сердцем наделен и прощает в угоду близким промахи их ближних. А вот третий укол мог бы убить своей жестокостью. Октавия вскользь заметила, рассказывая о какой-то из знакомых, что бездетность — следствие немощности крови и наказание божие. Гвиневра оглянулась, ища защиты, и наткнулась лишь на надменный взгляд блондинки, холодный взгляд седовласой леди, потупившуюся брюнетку…вот кто составлял ее окружение! Если была бы Лея или Агата рядом, было бы легче вынести это! Но Лею Гвиневра отпустила с чистым сердцем и надеждой с Персивалем, а Агата занималась перестилкой постели королевы и не была в зале…

Гвиневра с трудом закончила положенные для шитья часы, опрометью бросилась вниз, привлеченная шумом — узнала, что охота кончилась, попыталась быть хорошей женой (что явно осталось без внимания), с трудом проглотила пару кусочков картофеля и выскользнула в часовню.

И тут ее настиг Ланселот. Тот, кого она проклинала. Тот, кого она любила. Сгорала, умоляла, просила, не зная, о чем, плакала, не зная, почему. Этот человек жег ее изнутри своим присутствием и отсутствием. Когда его не было вблизи короля, Гвиневра искала его безотчетно, боясь выдать своим взглядом что-то очень глубокое. Когда он был вблизи короля или Морганы, Гвиневра ненавидела его…

За светлый шелк волос. За статность и спокойствие. За благородство. За каждую черту!

-Простите, что напугал вас, что помешал…- как трудно говорить! Как трудно дышать! Как трудно видеть ее коленопреклонённой. Как смеет она стоять на коленях, как простая смертная? В этом холоде плит? Как смеет…

-Все в порядке, — шепот всегда звучит громче в высоких сводах церкви. Он отражается от каждой стены, сходится в самой высокой точке потолка и падает вниз, обрушиваясь своей мощью на неокрепшую нежную душу.

-Я оставлю вас в эту же минуту, — обещает Ланселот и не делает даже попытки шага. Он не уйдет. Не сможет. Шаг налит свинцом.

-Не стоит, бог для всех один, — ей не хочется, чтобы он уходил. Более того — она знает, что умрет в ту же секунду, если прогонит его.

Ланселот встает на колени рядом, хоть и держится на почтительном расстоянии, мысли не дают ему молиться. Он никогда не видел себя воином бога, а став защитником и другом Морганы, Ланселот вовсе разочаровался во многих вещах. Однако он все-таки заглядывал иногда на молитву, и на исповеди, и молитвы знал, а сейчас все забылось, пропало, потеряло смысл. Какое ему уже дело до того, что скажет ему Ангел после смерти, если сейчас Ангел на грязном каменном полу? Какое ему дело до кого-нибудь, кроме нее?

-Люди жестоки, — шепчет Гвиневра, словно продолжая какой-то недавний их разговор.- Почему люди так грубы?

-Они становятся жестокими, испытав жестокость, моя королева, — Ланселот не делает даже попытки смотреть на лик святой, он смотрит лишь на королеву, а она чувствует его взгляд и боится встретиться с ним взглядом. — Если человек знает лишь удушье, он никогда не узнает объятий, для него это одно и то же.

-Я пытаюсь полюбить всех, — Гвиневра закрывает лицо платком, прячется от самой себя, — но я не могу. Королева не может любить кого-то, а кого-то не любить. Королева не принадлежит себе. Королева принадлежит…королю.

Ланселоту нечего возразить. Ему непривычно и жутко видеть ее такой. Еще хуже становится от осознания того факта, что он даже не смеет коснуться этой девушки, чтобы не нарушить ее стеклянный покров, последнюю защиту от мира не разбить.

-Простите меня, рыцарь, — Гвиневра поднимается с пола, идет, не оглядываясь, огибая его, к дверям, — не говорите о моих слезах, это разрушит последние мои силы.

Она уже в дверях, когда Ланселот подрывается, вскакивает и окликает ее — робко и безнадежно:

-Моя королева?

Она замирает. Плечи дрожат. Она знает, как много он не смеет сказать и боится, что вдруг посмеет. И жаждет, чтобы посмел.

-Моя королева, не все происходит так, как мы желаем. Жестокость одних — это не жестокость всех.

Она стоит, ссутулившаяся, обдумывающая, затем медленно кивает каким-то своим мыслям и выходит из церкви, оставляя после себя смертельную, разъедающую тоску в сердце Ланселота, который больше не верит уже ни одному святому лику.

***

-Лея, я безнадежен! — Персиваль потянул за стебелек цветочка, и тот, жалобно звякнул в его руках, разрываясь, вызывая расстройство рыцаря, — ну вот!

-Не безнадежен, — Лея засмеялась, взяла свою охапку полевых цветов и подсела поближе к Персивалю, самозабвенно перемазанная цветочным и травяным соком. — Смотри, перекидываем, формируем подобие петли, и…

-И оно разрывается к дьяволу! — Персиваль точно повторял все движения Лея, но если у девушки-танцовщицы получалось что-то, имеющее форму, держащееся на переплетении стеблей и уже напоминало венок, то у Персиваля выходил веник, который лопался почти сразу.

-Не тяни сильно! — предупредила Лея, показывая еще раз, — смотри, перекидываем, чтобы получилось, что один стебель ложится накрест с другим. Далее, формируй небольшую петельку…

-Виселицу? — ухмыльнулся Персиваль, неуклюже превращая небольшую петельку в действительно виселицу.

-Боже! — Лея вздохнула и подтянула петельку до приемлемого размера, — уже лучше. Смотри, теперь я придерживаю основание венка правой рукой, а левой…вот так.

Она ловко обмотала один из цветочков поверх другого, а затем как-то продела его через петлю, вытащила через другой стебелек и он магическим (не иначе!) способом лег в венок.

-Э…- Персиваль растерялся окончательно, попробовал повторить, но цветок выскользнул, и венок его поплыл, полностью распадаясь по травникам. — Чёрт!

Персиваль принялся судорожно исправлять, и в результате, с небольшими усилиями Леи, венок приобрел вид, из которого и распался.

-В правую руку, — предостерегла Лея и Персиваль покорно переложил неуклюжее плетение из левой руки в правую, — теперь придержи большим пальцем здесь, а указательный…

Она поняла, что Персиваль запутался в пальцах еще до того, как венок снова начал угрожающе расползаться, и успела перехватить стебельки, при этом ее руки коснулись рук Персиваля и тот заметно вздрогнул и забыл про неуклюжие цветочки, растворившись в этом прикосновении…

-Вот, — удовлетворенно промолвила Лея, придерживая руки Персиваля в нужной позиции, — а теперь шляпку этого цветочка мы передвинем сюда, а стебелек загнем внутрь, петля, крест-накрест, обернем…

Персиваль даже не пытался следить за венком. С того мига, как Лея коснулась его рук, все для него умерло.

-Ну? — Лея хитро прищурилась, закрепляя плетенную чудаковатую косу из цветов в обруч, придавая последние штрихи венку.

-Красиво, — искренне сказал Персиваль, но его глаза, когда Лея примерила венок на себя, сказали больше. — Ты…как фея!

-Господи, за что? — Лея сделала большие глаза и рассмеялась звонким колокольчиком, жестом волшебницы извлекла уже свой сплетенный венок, и не успел Персиваль возмутиться, как она ловко водрузила ему свой на голову…

-Безнадежен! — вынесла вердикт Лея, задыхаясь от смеха, наблюдая за тем, как Персиваль неуклюже пытается стянуть венок, но цветы расползаются по его одежде, путаются в волосах. — Ты безнадежен!

***

-А помолиться-то ты успел или сразу ко мне побежал? — Моргана откровенно не могла признаться Ланселоту в том, что польщена его визитом к себе после встречи с Гвиневрой, но требовалось что-то сказать на этот счет.

-Я вспомнил, что я в Авалон войду как мученик, — едко отозвался Ланселот, — за один день в Камелоте прощается один грех, за день с тобой — два греха сразу списаны. Еще мои дети и внуки могут грешить, не боясь.

-Ух ты, — Моргана с уважением кивнула, — засчитала, признаю. С Артуром так не шути, а то мне его взгляд не нравится уже.

-А что, нравился? — не удержался рыцарь от нерыцарского вопроса.

-Вырву язык и зашью рот, — пригрозила фея, но ответила: — скоро мое тело изменится, я буду другой. А Артур все так жадно смотрит, мне не по себе от его взгляда, от того, что я ловлю этот взгляд, от того, что я как-то даже…так, ты что от меня хочешь? Ну, полюбил ты свою Гвиневру!

-Говорю тебе, что-то не так, кто-то ее обижает! — пылко заявил Ланселот. — Она спрашивала, почему все люди жестоки, она часто плачет… помоги! Ты же женщина!

-Хорош аргумент, — Моргана покачала головой. — Я — Моргана, она тоже… Гвиневра. На этом наши сходства заканчиваются.

-У вас один мужчина на двоих, — не согласился Ланселот, — может, еще чего общее найдется?

Моргана мрачно посмотрела на Ланселота и проглотила рвущиеся наружу ехидные комментарии на счет его фразы.

-Пожалуйста, — попросила Ланселот, избавляясь от ехидства в своем тоне. Шутки для него кончились. — Помоги, если ты узнаешь…

-Ее обижает отец — редкая скотина, муж — просто скотина, двор — скотный, очевидно, а ты приходишь ко мне. Я что, отравлю ее отца? Или избавлю от мужа?

-Одно из этого ты точно можешь! — Ланселот откровенно испортился характером.

-Убью, — Моргана пригрозила рыцарю кулаком, но это не произвело на него должного впечатления, он только фыркнул:

-Я же должен защитить ее, чего ты хочешь? Даже ценою твоей жертвы.

Моргана вместо ответа швырнула в рыцаря подушкой, но не попала — он успел нырнуть в сторону, схватил вторую подушку и запустил в фею. Почти попал, но подушка разлетелась перед лицом Морганы стайкой розовых птичек, и они кинулись к Ланселоту, чирикая… Ланселот со смехом бросился под стол, а птички разлетелись.

-Ладно, — сдалась Моргана, залезая к нему под стол, — черт с тобой! Помогу!