Тяжелое сердце

На востоке России есть провинциальный город Комолово. В его центре находится психиатрическая больница №12, в правом крыле которой я сейчас нахожусь. Мне четырнадцать лет, и считается, что я психически нездоров. Может, оно и так, но с одним спорить нельзя — во мне прогрессирует неизвестная болезнь, которая с каждым днем приближает меня к смерти.

Я много раз пытался рассказать, чем я болен, но до конца меня ни разу не дослушали: пятидесятилетняя медсестра говорила, что я слишком мал, клала мне на лоб мокрую тряпку и уходила. В такие моменты я думал: «А может быть, это она слишком взрослая для правды?» Потом решил, что, скорее всего, нет. Ведь пятьдесят лет — это далеко не пятьдесят, а два раза по двадцать пять. Эта женщина состоит из двух девушек. И ни одна из них не верит мне.

Врачи каждый день осматривают меня, чтобы вновь убедиться, что я медленно разлагаюсь.

Жить в ожидании смерти трудно.

—

Все началось семь лет назад, ночью. Я сел в кровати и сообщил маме, что слышу ее мысли. Уже позже я понял, что скорее чувствовал их.

Той ночью все было как обычно — мы с мамой лежали спинами друг к другу и засыпали. Вдруг я ощутил странную внутреннюю ломку, как будто потерял что-то очень важное, словно меня предали, надругались надо мной, и, что больнее всего — я этого заслуживал.

Лежа ко мне спиной, мама думала о моем папе, который, видимо, папой мне не был. Это звучит вульгарно, но подобная вульгарность — будничность в нашем городе. Привычны ли для других городов измены, трагедии и боль? Не знаю. Я никогда не покидал пределы Комолово.

Оттого моя родина не Россия. Моя родина – невзрачный восточный городок. Я не русский, я — комоловский. Для меня нет мира за границами области.

Весь мой мир — это Комолово.

И в этом мире невозможно победить время. Даже сразиться не дано. Мои одномирчане семь лет бродят вокруг меня, и их взгляды просят рассказать о них.

—

Наши, комоловские, все разные, как цветы: одни сутками сидят на облезлых лавочках, потому что дома скучно; вторые бродят компаниями, низко опустив кепки; третьи разъезжают по дворам на старой желтой машине; а четвертые по ночам одиноко сидят на кухне в полной темноте. Объединяет нас только одно – мы задаем себе неразрешимые вопросы, чтобы не отвечать на простые.

Я чувствую комоловцев. Знаю, отчего они страдают и чего боятся. И не могу ходить по улицам, потому что ощущаю духовную тяжесть каждого прохожего. Рассказать вам все истории я не смогу. Признаться, большинство из них я уже давно забыл — осталась только глухая равнодушная боль. Зарубки.

Как и во многом другом, в историях моих людей не надо знать факты — надо знать сюжеты. Я чувствовал себя старшим братом, которому на выписке дали подержать новорожденную сестру, а он уронил ее на бетонный пол. Я был матерью, боявшейся рассказать мужу, что их сын наркоман. Я был молодым гомосексуалистом, у которого одноклассник открыл галерею на телефоне. Я был замкнутой девушкой, которую пытался изнасиловать отец, а теперь он умер от инсульта, и она ненавидит себя за то, что рада этому. Я был таксистом, страдающим от женской глупости — обвиненным в поиске более подходящих жен среди пассажирок. Я был своим же ровесником с 40-летней опухшей от спирта матерью-лесбиянкой. Я был отсидевшим мужчиной, тихо ждущим своего лучшего друга, который сидит на пожизненном.

И каждый раз я останавливался, а понурая толпа все плыла вокруг меня. Я смотрел на осеннюю ель – сгустки острой хвои напоминали мне тысячи маленьких растопыренных женских пальчиков.

В такие моменты я был всеми комоловцами.

—

Не могу сказать, что все горожане у нас несчастны. Нет, напротив — множество людей довольны своей жизнью. Но счастливы ли они по моим меркам?

В Комолово всегда было счастье – розовые слепящие закаты и рыжие крыши домов в теплые ветреные вечера. Или двое мужчин с бутылкой на балконе поздней ночью, которым не поможет ничего, кроме разговора.

Природа у нас тоже несчастна, и ей давно стало на нас все равно. Оттого она так манит, когда расцветают деревья и распускаются цветы. Красивый ведь красив вдвойне, когда безразличен. Особенно ночью, когда загораются желтые огни, а ямы становятся черными пропастями. И на небе ни звезды – это Москва стянула к нам тучи, чтобы звездочки не испугались.

—

Больше мне нечего вам рассказать. Все четырнадцать лет я слышал мысли своих горожан и мои ощущения смешались друг с другом. Мое сердце напитала чужая боль, которую я чувствовал каждый день. Вы спросите, чем же я болен?

Отвечаю: у меня слишком тяжелое сердце.

Не путайте — не большое, а тяжелое. И патологоанатом никогда не догадается его взвесить.