Димирка

Нас учат разному и сталкивают лбами. Стремясь к знаниям, мы ищем в них подтверждение собственных истин. Если мы о чем-то догадываемся, то нам кажется, что об этом догадываются все. Если мы о чем-то не догадываемся, то нам кажется, что об этом не догадывается никто.

Или нет?

Не думайте об этом. Давайте лучше так:

Ночью в Комолово пришел ливень. Не морось, не дождь, а самый настоящий ливень. Потоп. Да, той ночью в город явился именно он. Не спали даже пьяные жители — все смотрели на неожиданного гостя. Сигнализации звучали в каждом дворе, бездомные собаки искали убежищ, а падающие с невероятной скоростью капли убивали муравьев и сбивали с толку крыс. Когда автомобили стали уплывать в другие районы, несколько безумцев вышли на улицу, чтобы спасти свое имущество, и небо внезапно растучилось. С тех пор в Комолово этот катаклизм назывался Ливнем Скупых или Скупным Ливнем.

Через полгода, в ноябре, когда вода окончательно ушла, спасатели погрузили на самосвалы обломки машин, гнутые фонари и тонну битого стекла. Пострадавшим оказался почти каждый житель города. Среди них был и молодой журналист Максим Кольцов. Его поношенный мотоцикл, — единственное, на что он накопил за семь лет ежедневной работы, — смыло в спортивный парк и раздробило на части о турники и брусья. С трудом выбив отпуск в «репортажный» период, Максим поехал со своим другом, Славой, в деревню.

Деревня звалась Димиркой. Слава жил в ней до поступления в вуз и отлично помнил, как впервые оказался в городе — после первого дня на журфаке он ощущал себя чужаком.

Все незнакомое и удивительное напоминало ему о родной деревне, а все знакомое и обыденное напоминало о ней еще больше.

После окончания вуза Слава устроился вместе с Максимом в городскую газету. Ощущение отчужденности к тому времени никуда не пропало. Корпя над новостными колонками, он мечтал хоть на денек выбраться в деревню, но свободной даты никак не находилось. Скупной Ливень переполнил внутреннюю чашу Славиных весов и он, заручившись компаний своего единственного друга, плюнул на работу и взял билеты до Димирки.

—

В поезде было сыро, мрачно и неуютно. Плацкарт освещался темными желтыми лампами.

Друзья сняли рюкзаки, сели на места и заснули. Через множество часов их разбудил голос проводницы:

— Выход с другого вагона, — сказала она. — Бегите скорее, а то не успеете.

Друзья побежали через тамбуры. Пол трясся, железо шумело, а лед на петлях тяжелых дверей скрипел и рассыпался в крошку. Перебегая из одного вагона в другой, Слава каждый раз спрашивал у проводницы, где выход на перрон Димирки, и каждый раз слышал в ответ, что выход находится дальше. В очередном вагоне он не нашел проводницу и заглянул к ней в кабинку.

— Здравствуйте, нам на Димирке надо выйти. — сказал он.

— Тут и выйдите.

Поезд стал притормаживать. Друзья вышли на перрон и отправились к дому славиных родителей.

Чересчур белый снег слепил. Максим смотрел по сторонам и щурился. В деревне он был впервые. Деревянные дома за заборами образовывали длинный коридор. Слава подошел к одному из домов, отпер калитку, зашел во двор и постучал в дверь. Максим стоял рядом и прыгал на месте, пытаясь согреться. Дверь открылась. На пороге стояла крупная женщина в халате.

— Славик! — сказала она.

— Привет, мам! — ответил Слава.

— Здатуе. — добавил Максим замерзшим ртом.

—

Белые известковые стены внутри дома отражали солнце, как и снег на улице. Со двора кто-то постоянно заходил, и в какой-то момент все три комнаты заполнились неизвестными Максиму людьми. Все они подходили к Славе, обнимали его и о чем-то спрашивали, а тот отрешенно им что-то рассказывал, переводя грустный взгляд с одного на другого.

Максим стоял в углу и ждал. Его спокойствие нарушил незаметно подкравшийся бодрый, сухой дед. Он протянул руку и представился:

— Петр Иваныч.

— Максим. — ответил Макс.

— Ты со Славкой?

— Да, мы…

— В баню пойдешь? Давай за мной, поможешь дров наколоть.

И они ушли.

—

На заднем дворе Максима чуть не съела собака. Петр Иваныч схватил ее в последний момент и привязал к цепи.

Сарай с дровами находился рядом с туалетом. Напротив стояли курятник и баня.

— Обычно я заранее готовлюсь, — сказал Петр Иваныч, вручая Максу топор. — Но сегодня задержался у одной дамы…

Максим колол дрова, а дед подставлял ему новые пни. Когда горка поленьев доросла до пояса, на улицу вышел Слава и помог перенести все наколотое в предбанник. Петр Иваныч начал топить печь, а друзья пошли в дом переодеться.

Через полчаса, абсолютно голые, Максим, Слава и Петр Иваныч сидели на верхнем ярусе бани в шерстяных шапках с красными звездами.

— Я ничего не чувствую. — сказал Петр Иваныч, в пятый раз выливая воду на камни.

— Это потому что ты старый. — ответил Слава.

Петр Иваныч облил внука водой:

— Ты бы видел, что я у Насти вытворял!

Слава развернулся к Максу:

— Настя — это его подруга. Настолько молодая, что наша покойная бабушка наверняка сошла с ума на небесах.

—

За накрытым столом, казалось, сидела вся деревня.

Банка с самогоном появилась внезапно. Еще внезапнее появилась вторая. Люди веселились, некоторые начинали ругаться, а Максим со Славой просили третью банку. Застолье продолжалось, пока друзья не обнаружили себя на местной дискотеке.

Красные, зеленые и желтые овалы бегали в темноте по деревянному полу. Мужчины и женщины всех возрастов кружились, исполняя замысловатые танцы. На крыльце кто-то обменивался сигаретами и смеялся. Чуть ниже, в снегу, двое стариков бились за свою честь, а на ступеньках какой-то парень хвастливо говорил Максу:

— То, что я курил — бояться надо, а не курить!

— Я очень боюсь. — ответил Макс. — Предлагаю выпить за это!

Они вернулись в клуб и пошли к дальнему углу. Там находилась небольшая комната, которую заняла молодежь. Подростки толпились, передавая друг другу мятую пивную бутылку. Слава одиноко сидел на длинной батарее у стены, держал в руке пустую рюмку и поджимал колени, потому что о них то и дело кто-то ударялся. Максим подошел к другу и крикнул ему в ухо, пытаясь перебить музыку:

— А где их родители!?

— Танцуют! — ответил Слава.

— Они разрешают им пить!?

— Они пьют с ними!

— А что мы забыли тут!?

Слава схватился за воротник чей-то куртки и встал.

— В бар!

—

До бара они добрались пешком и от холода почти протрезвели. Вывеска у крыльца недвусмысленно сообщала: Бар «Бар». В «Баре-Баре» было пять свободных столов из пяти. Окон не было. Друзья купили пиво, сухарики, и сели у стены.

— Приятные тут люди. — сказал Макс.

Слава сделал глоток:

— Если ты к ним с добром, то и они к тебе так же. Меня только одно беспокоит: я думал, что приеду в родной дом и он успокоит меня, но дома я тут не чувствую. Получается, мне теперь и в городе плохо, и тут плохо… Как жить-то… Я вроде рос по деревенским законам, по здешним обычаям, а получился какой-то совсем не такой. Как-будто знал, что может быть по-другому, хотя, казалось, откуда бы мне было это знать? Чувствовал я, что… вот… не городской, а… Не знаю, как сказать…

— Ну да, типа городского. Как будто ты с деревни, а культура у тебя городская. В широком смысле.

Слава кивнул и поднял над головой бутылку.

В этот момент дверь открылась. В бар зашел Петр Иваныч.

— Опа-це! — сказал он — А вот и Славик!

—

Утром Максим проснулся позже всех. Славина мама тянула его за руку, приглашая к столу.

Макс еще немного полежал, а потом выбежал на улицу, пронесся мимо лающей собаки и громко хлопнул дверью туалета. Было холодно и скользко. Хотелось пить и спать. Он попытался вспомнить вчерашнюю ночь, но воспоминания обрывались на появлении Петра Иваныча в баре.

В столовой, на белой узорчатой скатерти, стояли вчерашнее пюре и бутылка самогона. Вокруг нее сидели люди, словно застывшие планеты вокруг давно потухшего Солнца .

Петр Иваныч полулежал в кресле, но когда увидел Макса, тут же вскочил:

— Ну что, идем сегодня в лес? — азартно спросил он.

— В какой лес? — не понял Макс.

— Твою мать! — Петр Иваныч рухнул обратно в кресло. — Так и знал!

— Ну простите меня! — в очередной раз взывал Максим, стоя на водокачке.

— Понимаешь, ты! — не унимался Петр Иваныч. — Я тебе секрет рассказал, душу излил — такое вообще только по пьянке делают! Ты тоже ничего не помнишь, Славик?

— Ничего.

—

Вечером Слава сидел с матерью в темной спальне.

— Мне снился твой отец. — рассказывала она. — Он зашел в комнату, а я и не удивилась. Ну, знаешь, как обычно во сне. Забыла, что он умер. Обрадовалась, подошла к нему, а он назад… И вдруг забегал по всему дому и стал чинить одним прикосновением все, что под руку попадется. А я за ним по пятам. Все не успевала догнать. В конце концов он починил весь наш дом. То, что я сама не в силах была починить. А наутро просыпаюсь, выхожу в зал, а там полки как косыми были, так и остались. И ножка стола на книжке стоит, как и стояла. Почини, пожалуйста, Славик.

Вечером Максим, Петр Иваныч и Слава снова сидели в «Баре-Баре», пили пиво и ждали, когда опьянеют. Все чувствовали себя неловко — казалось, что застолье наигранно, фальшиво и вымученно. А через час это ощущение растаяло, вылетело в приоткрытую дверь и застыло где-то на морозе.

— Ты знаешь, Макс, — смеялся Слава. — Что дед назвал мою мать в честь его первой любовницы? Ужас!

— Ну, не самая интересная история, прямо скажем. — смеялся Петр Иваныч. — Вот, помню, был я как вы возрастом… Сидели мы с друзьями у залива. Дело было ближе к весне, ночью. Берег увяз в грязи, а вместо воды была каша изо льда. И вот мы пьем, песни распеваем, и вдруг видим, аппарат какой-то по льду едет — причем бесшумно. Метров десять до берега не доезжает, и останавливается. У нас несколько добровольцев вызвались посмотреть, что там такое, но сразу же вернулись. Сказали, что отчего-то им стало страшно. Потом я пошел, и тоже испугался, хотя ничего, кроме силуэта машины не увидел. Короче, решили мы утром сходить. На рассвете выходим к берегу, а там ни машины, ни следов. И все сразу спорить стали, что за чудо произошло, и только я один уверен был — инопланетяне это. Но мне не верил никто, а доказать я не мог, хотя знал наверняка. Чувствовал. Понимал. Потому что никто, кроме инопланетян там проехать не мог. Поэтому, парни, никогда и никого не слушайте. Если вы в чем-то уверены, даже в самом невероятном — стойте до последнего. За это и выпьем!

И они выпили. А потом еще, еще… пока у них не закружились головы и не стало до безумия хорошо.

— Есть у меня для вас предложение! — говорил раскрасневшийся Петр Иваныч. — Хочу помочь вам с работой вашей.

— Ты бы лучше матери помог полки починить. — вставил Слава.

Петр Иваныч улыбнулся:

— Вчера ты рассказал, Максик, что во время ливня твой мотоцикл разбился. Я, поначалу, думал тебе свой «Минск» отдать, а потом как сообразил!

— Ох уж этот «Минск»! — снова перебил Слава. — Помню, как раньше по утрам от его шума просыпался. Тр-тр-тр — дед мимо моего окна едет за водкой. Через десять минут опять — тр-тр-тр — домой возвращается.

Петр Иваныч махнул рукой, наклонился к столу и понизил голос. — История такая… Никому пока не рассказывал, потому что не поверят, как обычно. А если поверят, то сдадут с потрохами. Только ты, Макс не обижайся… Вообщем, умею я ливни вызывать.

— Ливни? — рассмеялся Слава.

— Самые настоящие. Пошел я как-то по-пьяни в лес от нечего делать, и нашел там идолов языческих. Видать, жили на этом месте раньше язычники. Ну нашел, и нашел, — забыл про это. А потом по телевизору показывали какую-то программу и рассказывали про древние обряды наших предков — как они Солнце призывали, ветер и дождь. Запомнил только про дождь, почему-то. А утром меня осенило. Выпил я самогону для уверенности и попер в лес. Только вот что-то не подумал, как дождь обратно отозвать. А дальше сами знаете, что случилось. Так вот, предлагаю вам такой вариант: я вызову новый ливень, а вы все это на камеру снимете и про меня сюжет сделаете. Денег будет до жопы. Но для начала я все продемонстрирую. Не переживайте — как прервать дождь я теперь знаю.

Друзья переглянулись.

—

По пути в лес Максим спросил:

— А почему магазин так поздно работает? На случай, если кто-то захочет поесть?

— А кто ходит ночью за продуктами? — ухмыльнулся Петр Иваныч.

В лесу было холодно. В темноте снег на деревьях казался серым. Все, что попадало под лунный свет, виделось дряхлым, тусклым и мутным. Но Петру Иванычу, Славе и Максиму так не казалось.

— Дед, ну куда мы идем! — смеялся пьяный Слава.

— Я вам все покажу! — спотыкаясь, кричал Петр Иваныч.

Ветер крутился в лабиринте из деревьев, и у Максима создавалось приятное ощущение, что кто-то касается его мягким, едва уловимым, призрачным языком. А потом это ощущение куда-то улетучилось и появилось чувство холода. Затем стало страшно.

Через два часа Петр Иваныч понял, что они заблудились. На него напало ощущение абсолютной обреченности и усталости, он не чувствовал носа, ушей, и пальцев на ногах. Позади него плелись замерзшие друзья. У них болела голова и каждый следующий шаг был медленнее предыдущего — казалось, еще немного, и они упадут на землю, закроют глаза и замерзнут насмерть, а летом их тела найдут грибники с большими плетеными корзинами.

И ровно в этот момент, в эту самую безнадежную секунду, не сговариваясь, они все-таки упали на землю. Петр Иваныч услышал шум за спиной, схватился за дуб, и, привалившись к нему, медленно сполз вниз.

Они так и лежали втроем на снегу, пока не окоченели до беспамятства и не заледенели до внутренностей. Хаотичные мысли в их головах смешивались с незнакомыми образами, а онемевшие губы бормотали что-то невразумительное, прощальное и важное. То, что важнее любых переживаний и тяжелых дней; то, что хранится не в сознании, а где-то за его пределами; то, о чем они постоянно думали, но никак не могли додумать.

В этот последний миг, внезапный и обидный, они говорили не друг другу, а сами себе. И каждому казалось, что нелепый конец его жизни выбивался из привычной повседневности и не подходил ни к детству, ни к молодости, ни к старости — он был первобытным, страшным, но неожиданно родным.

Слава безотчетно думал о своем примирении с городом — о том, почему он вырос в деревне и почему она стала ему чужой. И вдруг нечеткими образами и вспышками света он понял, что, по большому счету, нет никаких городов и деревень — есть люди с их витиеватыми судьбами, и их жилища, в которых рождаются новые судьбы — а те не всегда принимают то, что дается им с детства. Потом из памяти вынырнул отец. Коренастый, сильный мужик, мастер на все руки. То, что он спился за полгода из памяти не вынырнуло. Утонуло где-то далеко.

Максим ощущал, что он пришел сюда и умирает здесь, только потому, что его мотоцикл разбился во время ливня. А ливень мог случиться из-за чего угодно — неважно. Может быть, он сейчас лежит на снегу, потому что когда-то родился Петр Иваныч или потому что редактор канала решил снять программу про древние обряды. Или древние люди виноваты в его смерти, или Большой взрыв, который породил вселенную. Обрывками мгновений и слов он вспоминал любимый мотоцикл. О журналистике он не думал совсем — она словно была лишней. Смысл его жизни представлялся ему самой жизнью, пусть он и не успел понять ее смысла.

Петр Иваныч вспоминал мгновения детства и юношества. На их фоне неясной чередой шли бесчисленные жены и девушки, всплывали в памяти дети и внуки. Он чувствовал себя счастливым, но списывал это ощущение на давно знакомое и спасительное опьянение. На самом деле он умирал трезвым, и каждая картина, неясная, как сон, распускала его душу светлыми ниточками. Ливни с инопланетянами стали совсем неважными: правдой это было или вымыслом — остались лишь удивительные мгновения, когда Петру Иванычу казалось, что он мог по-настоящему чем-то управлять. И как только ему это представилось, так с ноябрьского неба сразу западали капли; а инопланетянин в предалекой галактике неожиданно вспомнил темный силуэт человека, который давным-давно смотрел на него с берега.

А потом стало тепло. Затем еще теплее, жарко, и в конце-концов наступило лето. Тела, уже наполовину разложившиеся, одиноко лежали в паре метров от заброшенного языческого поселения. Зато души, вышедшие из этих тел, присоединились к множеству других лесных душ, а потом ушли в какое-то другое место, ведомые необыкновенной красавицей с большими серьгами. Она тихо вела их за собой, плакала о неизвестном монахе-проповеднике и рассказывала, что в поиске его души обходит мир уже шестой раз.

Но пока так ничего и не нашла.