Глава 65

 Как трудно пройти последние шаги! Даже если эти шаги отделяют тебя от престола, который, выстраданный, полученный, отбитый, наконец, принадлежит тебе! Как трудно поверить в это, нелегко как устоять, удержаться от быстрой оглядки назад…

Там, у подножия выстроенной за ночь площадки, на которую вынесли трон…Его трон, ревет толпа, выкрикивает, смеется, подбадривает.

И только три, максимум, четыре, шага отделяют Мелеаганта де Горра до престола. Он чувствует жаркие взгляды на своей спине, знает, что прямо за ним стоит архиепископ с короной наизготовку, а по обе руки от него – лучшие послушники, бледнеют и трясутся всем своим естеством, первый раз присутствуя при таком значимом событии. Уже у подножия площадки стоят высшие чины, двор, верные рыцари. Там же присутствует и Моргана, затянутая в черное шелковое платье, старающаяся спрятать все свои чувства на самом дне души, и Гвиневра, облачённая в бледно-голубое платье, и походящая от этого и болезненной бледности, навлеченной страхом и унижением, на призрака.

И, конечно, там же Лилиан! С самого раннего утра к ней явились две тонкие служанки, ее возраста, а, может и младше, кланяясь, подали приказ Мелеаганта на пергаментном свитке. Лилиан развернула, и тяжело вздохнула, пробежав взглядом по строчкам, но кивнула, смиряясь.

Тотчас принесли благовония и масла, из глубин ее же собственной комнаты извлекли торжественное светло-лиловое платье из воздушной парчи, расшитое серебряной нитью. Лилиан хмурилась, когда ее волосы принялись терзать костяными гребнями и вплетать в ее волосы крупный жемчуг. Она осталась простоволосой, избежав участи Гвиневры, прическа которой явила тугое плетение кос, но Лилиан ясно ощутила на голове непривычную тяжесть от этого самого жемчуга.

Еще утром она терпела непривычное обтирание своего тела кучей масел и благовоний, а затем бережное «упаковывание» в легкое бельевое платье, затем – в еще одну юбку, и, наконец, в торжественное платье, поверх которого набросили «легкую» подбитую мехом шелковую шаль. Лилиан не узнала себя в зеркале в этом наряде, достойном принцессы, но служанки не унимались. Они подвели ее глаза сурьмой, покрыли губы тягучим блеском, сваренном из цветочного сока, душили и брызгали, поправляли, завязывали и расправляли виденные только им складки на одеяниях…

Свободолюбивой натуре Лилиан было плохо в этом саване шелка, парчи и королевского шика. Она с удовольствием пошла бы на коронацию в более простом виде, но понимала, что сегодня решал Мелеагант и только он.

-Вы прекрасны! – с легким южным акцентом произнесла служанка, что была чуть старше своей помощницы, и поклонилась.

-Спасибо, вы тоже, - растерянно отозвалась вконец уморившаяся Лилиан.

Служанка помладше испуганно взглянула на свою компаньонку, но та сохранила лицо, и только удивление в глазах выдавало то, что Лилиан сказала что-то не то.

С поклонами девушки удалились, а Лилиан поняла, что для того, чтобы потом раздеться, придется призывать помощь – руками справиться с жуткой шнуровкой и крючками она бы и в жизни целой не смогла. Это почему-то было обиднее всего.

Мелеагант, облаченный же в парадные мантии и одеяния, выглядел спокойным, но Лилиан чувствовала, как он напряжен. Принц улыбался, приветствовал всех должным образом, но целительница с тревогой вглядывалась в его напряженную спину, когда он шел к трону, чтобы клясться в верности Камелоту.

Он повторял слова, которые повторяли на этом же самом месте до него не одно столетие, и которые произносил Артур совсем недавно. Слова были чужими и фальшивыми, хотя бы из-за строчки:

-Обещаю возвышать справедливость и чистоту сердца…

Что это такое, ваша хваленая чистота сердца? Артур вон, вроде бы, вытащил меч из камня, когда этого не смог Мелеагант, что там было – чистота сердца? Может, она и была в нем, но что он творил? Да и…разве король должен быть чистосердечным? Во благо народа можно и солгать, и убить, и предать, если на одной чаше весов – честь, а на другой – благо, что выбирать? Честь, чтобы народ пропадал? Нужно интриговать, нужно притворяться и уметь видеть подлепрестольную жизнь так ясно, как будто нет ничего важнее. Впрочем, с этой минуты для Мелеаганта ничего и не должно быть важнее.

Корона бережно опускается ему на голову. Она тяжелее короны де Горр…гораздо тяжелее. Но и Камелот гораздо больше, чем земля де Горр, а сейчас и вовсе, включая в состав герцогство Кармелида, графство Мори и все земли, подвластные самому Мелеаганту, Камелот разрастется…

Корона тяжела. Корона давит и почему-то проскальзывают змеями две мысли: о терновом венце и о том, что сказал бы Багдамаг де Горр, его отец, говоривший, что из Мелеаганта не выйдет толку? Увидел бы…раскаялся бы?

Да никогда. Он не посмел бы признать. Наградил бы сына снисходительным кивком, как высшей наградой, поджал бы с брезгливостью губы…

Мелеагант садится на престол, и понимает, что теперь этот престол для него священен. Он оглядывает ликующую, склоняющуюся, клятвенную и верную толпу и почему-то тоскливо улыбается, не находя двух лиц…

Уриен Мори был человеком и он никогда бы не смог явиться к нему на коронацию призраком, потому что призраком может стать только тот, кто боялся смерти, а граф ее почти что любил и искал.

Но Мерлин? Он мог приходить в тенях… он мог прийти. Неужели он снова оставил его? неужели уже разуверился в своем воспитаннике? Во второй раз оставил его, первый раз тогда, когда увидел в нем не чистое сердце короля, а тьму, а теперь…

Он благословил его на переворот последними словами, просил спасти Камелот, так неужели не придет теперь?

Мелеагант оглядывался, не в силах поверить в это, взглянул на ближний круг, пытался встретить взгляд Лилиан, но она тихо шепталась с Леей. Мелеагант посмотрел левее и вздрогнул…

Он увидел глаза Морганы. Ярко-зеленые, нереально яркие глаза, не ее. Моргана была темноглазой, и в ее взгляде никогда не было такого…выражения из гордости? Радости? И чего-то еще, такого, от чего тянуло где-то под сердцем.

Моргана смотрела на него в упор, не моргая, почти минуту и медленно моргнула, вздрогнула и вот Мелеагант смотрит в ее удивленные темные глаза.

Стало легче дышать…

Моргана стояла всю официальную часть коронации в смутном чувстве едва различимой тревоги, но что-то не давало ей покоя. Она пыталась делать вид, что ей весело, что она гордится Мелеагантом, но унять женскую уязвленную гордость от утраты собственной власти всё же не смогла.

-А королева совсем плоха! – заметил негромко Голиард, выныривая слева от Морганы.

-Тьфу на вас, - испугалась фея, - зашибить могу в другой раз!

-Становитесь в очередь, - посоветовал проклятый когда-то мастер. – Но я серьезно, не больна ли она?

Моргана встретила взгляд Гвиневры – испуганный и затравленный, посмотрела на крутящегося рядом с нею Ланселота. Что поправлял на ней плащ, и пожала плечами:

-Думаю, это нормально.

-Зато леди Лилиан прекрасна, словно королева, - не унимался Голиард. – Ей пойдет корона.

-И тень престольных страданий, - не удержалась от колкости Моргана. – Жизнь с Мелеагантом…я даже боюсь представить! Он же устроит такое…

Она не знала что именно «такое», но интонационно выделила так, что Голиард должен был вроде как сам понимать, что именно «такое» и согласиться с нею. Моргана была уверена, что для Камелота наступят тяжелые дни и милосердство здесь будет под запретом. Мелеагант будет жестким правителем, но верным своему народу…

Голиард кивнул, словно подтверждая невысказанное:

-До рассвета, под покровом темноты, отсюда вывозили трупы.

-Что? – по спине Морганы пробежал холодок, она порывисто обернулась к Голиарду. – Какие трупы?

-Обыкновенные, - влез стоящий за спиной Морганы сэр Николас, тактично разворачивая фею за плечо обратно лицом к площадке коронации. Рыцарь придвинулся к ней вплотную и зашептал в самое ухо:

-У Гавейна был свой отряд, не из рыцарей, но добрых малых, две дюжины человек под его командованием. Для многих он был не только слугой короля, но и отец.

-Короче, - ледяным шепотом попросила Моргана, глядя на то, как на Мелеаганта возлагают корону и надежду.

-Взбунтовались, - отозвался покорный рыцарь, - заявили Мелеаганту, что он узурпатор престола и…

-Идиоты! – прошипела Моргана, с досадой сжимая ткань платья.

-Благородные, - фыркнул Голиард, прикрываясь тем, что поправляет локон Моргане.

-Всех убили, прямо здесь и кончили, - тихо договорил рыцарь и отодвинулся от Морганы, позволяя ей задышать свободнее и осмыслить.

-Следовало ожидать, - почти не разжимая губ, произнесла она. – Мелеагант был милосерден, так милосерден ко мне…

«И к Артуру», - чуть было не закончила она, но прикусила язык очень вовремя, не позволяя тайному имени сорваться с губ.

Но Голиард понял и усмехнулся – нехорошо и тягуче и его слова смешались с громом барабанов и выкриками толпы, обрадованной присягой короля:

-Ты веришь в то, что ОН отпустит?..

Моргана медленно моргнула, глядя на Голиарда невидящим взором. Ее мир спешно закружился в ее собственном сознании и как-то растаял на мгновение, затем снова собрался и сжался до точки – замутило и затошнило, земля качнулась под ногами…

Голиард перехватил ее с одной стороны, сэр Николас – с другой. Вдвоем они удержали фею от падения, но привлекли к ней внимание. Гвиневра обернулась на них со страхом, затем шепотом что-то сказала Ланселоту и он тоже обернулся…

-Он не посмеет…- Моргана вцепилась в рукав мантии Голиарда, словно умоляя его…- он ведь не посмеет?

Моргана хотела услышать хоть слово самообмана, хоть что-то утешающее, но Голиард скорбно и траурно молчал, может быть – что-то зная, может быть, что уже предвидя.

-Моргана, будь благоразумна! – увещевал сэр Николас, - у тебя есть сын. И жизнь. Моргана…

Они говорили что-то еще, но Моргана не видела и не слышала их, как не видела и не слышала их речей и метания толпа придворных и народ, праздно начавший веселье по случаю коронации.

-Нет! – Моргана ловким движением вырвалась из цепких рук Голиарда и Николаса, змеей попыталась ввинтиться в толпу, но Голиард перехватил ее руки, и тогда она изящно и легко взмахнула руками, и все, что осталось проклятому мастеру – это ее шелковая накидка. Сама же Моргана, в платье траурного цвета, с обнаженными плечами, которые не подходили к стоящей погоде, уже исчезла в толпе лент, шутовских колпаков и юбок…

-Дура! – в сердцах плюнул Голиард, - я умываю руки.

-Так нельзя! – возмутился сэр Николас, и, не дожидаясь ответа Голиарда, рванулся по улице вслед за Морганой, которая, надо полагать, помчалась к замку, и в который направлялся первый поток праздного двора, и народ клубился, прыгал вокруг знати, срывая подаяния и развлекая господ.

-Что с Морганой?- спросил Ланселот, оказываясь подле Голиарда.

-Взбесилась, - прошипел рыцарь, косо глядя на прислушивающихся к разговору придворных, стоящих рядом.

Ланселот долго не раздумывал, коротко кивнув Голиарду, он попытался ввинтиться в толпу, но в последнюю минуту его перехватила Лея:

-Стой!

-Скажи Гвиневре, что я скоро, - заторопился рыцарь, пытаясь освободиться от руки служанки, - с Морганой неладно, я…

Еще одна рука коснулась его, и Ланселот обернулся, с удивлением взглянув уже на саму Гвиневру, она скользнула к нему и быстро прошептала:

-Кухня открыта, иди с другой стороны.

А в следующее мгновение Лея уже вовлекла Гвиневру в праздную толпу.

***

-Ну и зачем ты пришел? – спросил Артур, глядя на Кея с удивлением и…без оного в то же время. В глубине души павший король понимал, что творится сейчас за окнами и знал, к чему придет, но мириться с этим было сложно, и он делал вид, что полностью контролирует ситуацию.

Окровавленное, смятое в кашу лицо, наверное, усмехнулась – сложно было судить, но голосом Кея отозвалось:

-Так…всё! Суд Господний близок!

-Кей, оставь меня, - строго сказал Артур, уворачиваясь от перепачканных землей и слизью пальцев молочного брата, - оставь, слышишь?

-Суд Господний близок! – Кей поднял указательный палец вверх, как бы закрепляя эффект своих слов. – Что совершил и для чего? Ответь же, мой друг, для себя самого!

-Молчи! – Артур бессильно опустился на дрянную деревянную кровать, в которой невозможно было спать, но он упорно ложился в нее, предпочитая не возвращаться к привычкам из своей прошлой жизни и не спать на полу или на соломе…

-Перед каждым, в последний черед, встанет вопрос, кто назад, кто вперед! – страшным голосом вещал Кей, пытаясь коснуться размозженной головой ног брата. – Перегнувшись же через пропасть перил, смотри на воду, где Бог наш ходил!

-Прочь! – заорал Артур, с ногами забираясь на постель…

Кей захохотал и снова потянул руки – липкие и склизкие от крови, к нему:

-Артур! Артур, твой срок вышел! Ты был плохим королем! Тебя не будут вспоминать! Ты узурпатор! Ты ублюдок Пендрагона!

Артур не ответил. Слова Кея попадали в самую точку, били больнее всего – больнее собственного осознания бессилия.

-У тебя было все, и ты все потерял! – торжествовал и юродствовал голос с пола, и бешеное кровавое лицо то поднималось для видимости Артуру, то опускалось вниз.

Артур чувствовал, как его сердце бьется так быстро, что вот-вот должно уже разбить на осколки всю грудную клетку и выпорхнуть.

-Ничтожество, - пропел ласковым голосом Кей. – Ничтожный король, плохой муж, отвратительный сын, паршивый брат…

Артур сполз на постель, забился в самый дальний угол, чтобы не видеть этого лица, закрыл уши руками, чтобы не слушать этого голоса – голоса его молочного брата…

И тут же сильные, ледяные и липкие от крови руки схватили его плечи с другой стороны, Артур заорал, оборачиваясь, и увидел…Кея…

Все то же – окровавленное лицо, все те же бешено липкие и неприглядные массы вместо облика.

-Слабый рыцарь, - ласково продолжал голос, - никчёмный любовник, неверный друг…

-Ты мой брат! – Артур уже плакал от ужаса и той правды, которая впечатывалась в него словом мертвеца, что не отпускал его. Артур дернулся к постели, пытаясь освободиться, завалился набок и «Кей» навалился на него…

Кровавая масса стекала прямо на лоб, щеки и попадала на нос, а Кей лежал на его живом теле, хрипло и тяжело дыша.

-Ты же мой брат…- умоляюще, всхлипывая, произнес Артур.

Кей дернул тем, что было его головой, и кусок этой склизкой каши упал ему прямо в рот…

Артур столкнул Кея с диким ревом, захлебываясь от кусков, скользнувших в его горло…

Артур вскочил с криком, хватаясь за собственное горло. Он бешено оглядел спальню, в которой не было ни единой живой души, и выдохнул – вина, осознание и раскаяние всего совершенного, напротив, несовершенного, доводили его до такого состояния не первую ночь. Он совсем перестал спать, перестал различать, когда к нему приходят сны, а когда уже бред яви…

Конечно, Артур не мог знать, что появление «Кея» - это проделки не загробного мира, точнее, не совсем загробного… это привет от Мелеаганта. Он явился в замок со своими верными Тенями, прыгающими и хихикающими, гордыми за своего хозяина. Но Мелеагант таил их ото всех, позволяя выходить лишь по ночам, чтобы никто не знал об этой тайной силе…

Единственное, что разрешил Мелеагант Теням, это пугать Артура. Те, радостно хихикая, перемурькиваясь друг с другом, бросались, раз за разом к нему в покои и принимали страшные образы, хватали за руки и за ноги, пугали Кеем. Они веселились – отчаянно и жутко.

-Боже, когда я уже умру…- Артур в ужасе сполз с постели на холодный каменный пол. – Ни сна, ни отдыха, ни покоя, лишь…вина.

И даже молиться сил не было. А молиться хотелось также сильно, как и плакать, когда он смотрел на Моргану, словно бы потемневшую лицом от горя и пережитого. Что творилось с Гвиневрой, Артур и вовсе старался не думать.

У него не осталось сил для жизни, для поддержки себя или Морганы, более того, он чувствовал, что стал обузой для нее и для Мордреда…

У него не осталось желания забытья, потому что даже фландрийское больше не казалось горьким и крепким. Он пил – много и часто, но не приходило забытье. Ничего не приходило. Даже опьянение.

У него вообще ничего не осталось. Моргана стала ласковее с ним и мягче, но от этого было хуже и к тому же, Артур понимал, что это ненадолго – ей предстоит еще подниматься и властвовать, наверняка, она в землях Уриена станет править полностью, а вот ему, Артуру…

Что оставалось ему? Несколько лет странного счастья в утайке ото всех, да постепенная ненависть, проявляющаяся в глазах сына? Жизнь до того дня, пока не придет пора покончить с собой, чтобы Мордред не взял грех отцеубийства на свою душу? Что остается павшему королю, как не смерть подле потерянного трона? Что остается человеку, которого со всех сторон окружили вина и бесчестие?

Сдаться и умереть. Выиграть у бесчестия последнюю партию и погибнуть, чтобы доказать, что не трусость движет им, а попытка спасти кого-то или что-то дорогое.

Но не выходило. Моргана спасет себя сама, вытащит Мордреда. Гвиневра и Ланселот тоже проживут. А что до него…он лишний. Он никому не нужен и был ли нужен вообще?

Предатель, которому не отмыться от грязи. Муж сводной же сестры своей. Изменник престолу и жене перед богом. Слабак и трус. Ничтожество и братоубийца.

Неблагодарный пасынок судьбы и бесприютный сраженный король – вот кто он.

Наверное, поэтому, когда за его жалкой каморочной дверкой раздались тяжелые шаги нескольких людей, Артур не сделал даже попытки подняться.

И даже когда в дверь постучали, немного помедлив, словно пошептавшись, он не сделал попытки потянуться за мечом… или хоть за чем-то, чтобы спастись.

Замок лязгнул, когда в него вошел тяжелый бронзовый ключ. Р-раз, два-а, медленный поворот, словно бы ОНИ боятся, что он услышит, словно бы они не понимают, что они ИХ ждёт.

Артур усмехнулся, когда ключ сделал второй оборот и замер. Потянулся за кубком, в котором еще плескались остатки какого-то вина, а скорее всего – смесь нескольких вин, которые он безжалостно смешивал в одно жгучее и отвратительное пойло.

Они, в самом деле, не понимают, что он их ждёт!

Медленно, словно бы дрожа, поддается дверь…

Артур отпивает еще, улыбается шире, сидя напротив двери и готовый к встрече.

Наконец - заходят трое. Одного из них Артур даже узнаёт – Гифлет Гедей, служивший под началом Ланселота. О, милый Ланселот! Лучше бы явился сюда ты сам… твоя рука всяко вернее руки этого неопытного юноши.

А затем Артур понимает! Мелеагант хочет, чтобы его и сразила рука неопытных бойцов. Последний плевок…заслуженный плевок в его могилу.

Вошедшие переглядываются в нерешительности, смотрят на более старшего и опытного бойца из числа армии Мелеаганта – одного из его военачальников.

-Добрый день, господа! - Артур допивает залпом, резко встаёт. Военачальник остается на месте – спокойный и насмешливый, а двое юношей за ним чуть отшатываются, опасаясь сопротивления.

Артур усмехается – сопротивления не будет. Мелеагант все просчитал.

-Как ваше имя? – обращается он к военачальнику, говоря так, словно обращается к другу.

-Маркус, сэр, - отзывается военачальник, разглядывая свою жертву.

-У вас верная рука, Маркус! – Артур изучает руки, которые нанесут, так или иначе, ему смерть. – Я верю в ваше умение убивать.

-И я в него верю, - усмехается вновь Маркус, кивая двум свои соратникам, которые не видели, в отличие от своего лидера, такой ситуации никогда.

-Вы честный человек, - Артур кивнул, отходя чуть в сторону, - вы…сделаете для меня кое-что?

-Хватит ли вам того, что я убью вас быстро? – прятки не нужны, Маркус уже предвкушает, с каким удовольствием передаст этот разговор Мелеаганту.

-Боюсь, я попрошу у вас еще об одной услуге, - Артур растерянно разводит руками, виновато улыбается. – Скажите моей жене, что я сожалею. Скажите моей Моргане, что я люблю её. Скажите всем, что я сожалею.

Маркус вежливо слушает, кивает, после каждого «скажите», затем спрашивает:

-Что-то еще?

-О да, - Артур улыбается – совсем по-мальчишески, с дешевым озорством, - попросите Мелеаганта спеть на моих похоронах!

Маркус коротко кивает, улыбаясь последней шутке, затем резким движением выхватывает меч. Помедлив, его сопровождение поступает также. Все трое подступают к Артуру, он пытается устоять, но колени дрожат…

Позорно! Позорно бояться! Позорно призывать смерть, освобождающую и прятаться под кровать, когда она ходит у твоих окон, заглядывая....

Как стыдно, господи! Как больно, господи! Прости их, Господи. Прости нас!

Визг металла плавит воздух, болью бьет по ушам.

Не убий! Не убий, ведь все люди – братья! Да, но только братья эти жгут друг друга и наматывают тела ближних на колеса истории, перемалывая их кости в порошок. Вот что остаётся от этого «не убий». Кровь должна течь, потому что жизнь жадна до крови, потому что земля произрастает телами, потому что мир выходит жемчугом из грязной раковины и груды тел! Вот что такое это «не убий», когда одни люди убивают других, за то, что эти другие, когда-то убили

кого-то еще, а эти…»кого-то еще» задолго до своей погибели утопили в крови своих ближних, и те кого-то утопили…

И кровь…всюду эта кровь! Всюду хруст костей и плач металла. Всюду вихри смерти!

Как страшно, господи! Как стыдно, господи! Жизнь на земле – это ад. Последний вскрик прорывается горлом и чернотой, но звучит, словно бы со стороны и медленно-медленно тело Артура Пендрагона оседает на пол, еще захлёбываясь жизнью, но уже переступившее ее порог.

***

Налево! Направо! Прямо по коридору, налево, снова налево…

Моргана никогда так быстро не носилась по этажам замка, по замку не бегала такой стремительной тенью, распугивая всех яростным блеском в глазах, расталкивая грубо всех руками.

-Она к сыну! Она к сыну! – кричит сэр Николас, пытаясь дать хоть какое-то объяснение и не отставать от этой полоумной. Он не понимает, почему Моргана не сообразила сама, а может быть, и сообразила она, да только не пожелала принять и обманулась иллюзией?

Налево, направо…или прямо? Черт… сложно ориентироваться в ситуации, когда кровь кипит под сердцем.

Господи, да сдался этой полоумной Артур! Хоть бы его давно уже убили! Ей же легче, разве нет? Сэр Николас никак не понимает привязанности этой женщины, но следует за нею по пятам, верно и стремительно.

-Моргана, черт тебя дери! – в полумраке коридора угадывается ее силуэт. – Моргана, ведь ты проклятая…стой же!

Но она бежит, задыхается, но упрямо рвется по ступеням. Налево, направо – коридор, переход, галерея, ступени…

Сэр Николас добегает до последнего прямого коридора, и видит, как Моргана уже несется по нему, навстречу ужасному и неизвестному. Он ускоряется, предпринимает еще одну попытку, догоняет, хватает за рукав, разворачивает и ужасается ее мертвенности…

-Моргана!

Она без слов отвешивает ему пощечину, выворачивается. Сэр Николас, не замечая даже боли, снова хватает ее, на этот раз грубее, и разворачивает вновь:

-Моргана, у тебя сын!

Это отрезвляет ее, но лишь на мгновение. Взгляд проясняется, но она отталкивает рыцаря и снова бросается к дверям и тут, из темноты, наперерез ей, выскакивает еще кто-то…

-Моргана! – сэр Николас в эту минуту обожает Ланселота и рад ему как никогда не был рад прежде. – Моргана!

Рыцарь грубо перехватывает фею за талию и удерживает ее сопротивление почти две минуты…

-Моргана, умоляю тебя! – Ланселот напуган не меньше, чем она. Он понимает, что если фея попадет в момент убийства Артура, может пострадать…да и вообще, если Артура все же убили, это ее сметет…она тотчас может пойти к Мелеаганту, а дальше…

Он не будет к ней милостив вновь.

-Я должна знать! – она рыдает истерически, бьют кулаком Ланселота в грудь, отпихивая его.

Сэр Николас смотрит на сцену борьбы и холодно открывает дверь в покои погибшего павшего короля. Одного взгляда на его лицо хватает, чтобы понять, что ничего нельзя изменить. Сэр Николас глотает огромный комок в горле и понимает, что самое сложное испытание – выйти и сказать ей об этом…

Как ему сказать? Как ему сказать, что тот, кого она любила и ненавидела, кто стал отцом ее ребенка, мертв? Как сказать?

Но говорить ничего не требуется. Моргана вместе с Ланселотом вваливает в комнату…

Моргана смотрит на Артура, на его тело и молчит. Она не плачет, она не бросается с проклятиями по коридорам, порываясь убить Мелеаганта. Она молчит и в этом молчании есть что-то совсем уж безумное и жуткое.

-У тебя есть сын, - на всякий случай напоминает сэр Николас, вставая в дверях, на случай, если Моргана снова вскочит и побежит крушить и рвать… - не оставляй его сиротой.

Моргана умная. Она знает, что второй раз ей не удастся выйти из-под удара с малыми потерями. Она понимает, что больше не посмотрит в глаза Артура и понимает то же, что никогда не коснется его жизни.

Моргана наклоняется над его телом, целует в лоб, в губы, но в этом поцелуе нет мольбы. В нем – прощание. Когда она бежала сюда – она уже знала, что увидит. А, может, знала и раньше…

Ланселот осторожно касается ее плеча, он чувствует, что с этой минуты вся ответственность за Моргану на нем лишь одном и обещает себе сделать всё, что в его силах, чтобы сберечь то, что осталось от этой изорванной души.

Моргана не замечает его прикосновения. Она снова целует лоб Артура и снимает со своей шеи подвеску с ящерицей, вкладывает его в руку умершего – холодно и методично, сама снимает с его шеи распятье и надевает на себя.

-Мне жаль…- пытается вклиниться сэр Николас, но Моргана качает головой:

-Не надо.

Некоторое время она еще гладит по руке Артура, затем поднимает глаза на Ланселота и просит очень тихо:

-Помоги мне встать, пожалуйста.

Ланселот вскакивает и протягивает ей руку, помогает подняться, поддерживает, выводит из опасной комнаты. Моргана не сопротивляется. Даже когда у выхода сталкивается с Гвиневрой и Леей… 

-Он мертв? – спрашивает Гвиневра со слезами на глазах. – Правда?

Моргана мотает головой неопределенно, вроде бы и да, а вроде «сама посмотри».

-Сэр Николас, - тихо зовет Моргана, пока Гвиневра опасливо заглядывает в комнату, держась за Лею, а Лея держится за Гвиневру,- вы… распорядитесь, чтобы…

-Да, - он понимает ее просьбу, кивает.

Ланселот осмысливает какое-то решение и, наконец, выдает:

-Моргана, ты и Мордред…вы поедете с нами.

-Что? – Моргана с удивлением оборачивается к нему, не понимая, о чем он говорит.

-Это дельная мысль, - соглашается Гвиневра, касаясь лба Артура. – Прощай…

-Ты и Мордред нуждаетесь в защите…- Ланселот немного мнется и смущается, но все равно говорит. – Мы все поедем в герцогство Корнуэл.

-И Артура похороним там же…- Гвиневра встает с колен, обнимает дрожащую мелкой дрожью Лею. – Моргана, пожалуйста, мы же все родны друг другу. У меня ближе тебя, Ланселота и Леи нет никого.

Сэр Николас тактично выскользает в коридор, борясь с собственной дрожью – его пугает обилие боли, скопившееся в этой комнате.

-Мне уже все равно куда ехать, - холодно отвечает Моргана. – Лея, я…

-Не надо, - Лея мотает головой, - Уриен любил тебя. Это было его выбором.

Теперь они в равных условиях. Теперь им нечего делить и не за кого обижаться. Смерть уравнивает, хотя даже на последнем пути не бывает равенства.