Глава 2-2. Герой, каких не бывало

Очнулся я за старой барной стойкой – раз уж роды произошли наизнанку и начиная с конца, то не грех было и в этом нарушить все порядки. На стенах высвечивались цифровые плакаты о русской дискотеке 20-х, и я усмехнулся – нашёлся же способ включить в книгу то, что я слушал именно сейчас. На родном языке мужчина по имени Анатолий пел что-то о заваренном на второй раз чае, и я с улыбкой повернулся к столику, за которым сидели Джеймс и Судьба. По-своему особенно засмеявшись – как будто бесшумно закашлявшись и позволяя судорогам рвано сжимать мою грудь – я подтянул к себе стакан и бутылку медового виски. Бар и танцпол были пустыми, и я не особо задумывался о том, что это было за место – в голове звенело чистотой, как будто она прояснилась после хмеля, и я не хотел копаться в себе. С Еленой было покончено, и я считал, что заслужил перерыв, включавший стоящий передо мной стакан со светлым янтарём.

Виски ударил ароматом куда-то в носоглотку, и я поморщился; мягкий вкус бархатом пролился в моё горло и через какое-то время окутал и согрел желудок. Во рту остался привкус спирта – я уже отвык от алкоголя, но, несмотря на слабую тошноту и неприятные ощущения по пройденному жидкостью маршруту, я налил себе ещё один стакан и тут же его осушил. Джеймс повернулся ко мне, и я отошёл от книги на пару десятков минут – надо было изрядно охмелеть перед тем, как серьёзно говорить с придуманным тобой персонажем.

На английском запел Илья – про какого-то «другого меня», и я посмотрел на Джеймса холодными, осуждающими глазами.

– Ты всегда этот виски пьёшь, когда решаешь за что-то новое взяться? – подколол он меня, отмечая третий опустошённый стакан.

– Нет, – огрызнулся я, – Только когда ты не позволяешь мне помереть. Я же календарь проверил перед тем, как это писать – ровно четыре года ж прошло. Вот замёрз бы я тогда в парке – так нет же, у меня повесть недописанная, надо заканчивать. Забавно, что из-за тебя я в той канаве и оказался изначально.

– Всё ещё вспоминаешь о ней? Ну, о девушке, что пыталась тебе помочь в реабилитации?

– Как не вспоминать-то, – коротко пожал я плечами и закашлялся от нервов, – Но вот с кем-кем, а с тобой не хочу про неё говорить, – злобно бросил я и влил в глотку ещё стакан, не замечая запахов и вкусов, – Я же хотел перестать писать. Перестать всё это придумывать и развивать. Нет же, принял решение прекратить, обрадовать её на следующий день – 20 минут поездки в метро и «Глубина» Дома ветров на повторе, и вот у меня в голове уже вся твоя история. Обрадовал, блядь, помешательством и расставанием через 3 месяца.

– Думаешь, всё могло бы быть иначе? Был бы обычным и счастливым?

– Ни черта я не думаю, Джеймс, – слабо улыбнулся я и, сложив руки, опустил голову на барную стойку, – Я со своим персонажем разговариваю в книге, потому что больше не с кем это обсудить. Ты правда думаешь, что я что-то могу знать? Мой максимум – упасть в баре и жаловаться на отсутствие яблочного сока. Вот как я должен повторять их песню, если сока нет? Ну и придумал же мир себе на голову.

– Так не думай. Не хочешь писать – не пиши. Просто забрось нас и двигайся дальше. Главное мы сделали – убили её образ, отпустили её. Разве ты ещё чего-то от меня хотел? Изначально ведь весь мой образ – твоя решимость и готовность довести дело до конца, помноженные на её «разлука неизбежна». Вот и весь мой сюжет, а все остальные – просто декорации для того, чтобы это как можно лучше развить. Зачем ты пишешь дальше?

Я положил голову набок, чтобы на него посмотреть. В его глазах не было издёвки или страха, презрения или чего-то ещё.

– Вот ушли из тебя Пустота с Белизной. По большей части. Остался без них, без наших с ней начал. Без того, что ты описал. Разве ты стал чем-то меньшим? Нет же, сидишь и пытаешься мне помочь. Пытаешься меня поддержать. Не прав ты, – слабо заключил я и, потянувшись за бутылкой, столкнул её на пол и выругался.

– В чём?

– Я писал всё это не для того, чтобы её уничтожить. Не для какой-то определённой цели, как хотел бы думать. Наверное, просто хотел, чтобы вы были как люди. Знаешь, хотел испытать ту глубину, которую когда-то едва вытерпел ­– ну, когда повесил её. Просто ещё раз ощутить себя живым, пусть и через чужую кожу. Чтобы что-то волновало, чтобы в груди свербело. А то как Лёньку похоронил – так совсем пусто внутри. Вот когда про тебя писал в прошлом – так хоть легче становилось. Помнишь, как с Судьбой прощался? Или как держал руку Катарины, когда она умирала? Я как будто в ту ночь возвращался в эти моменты.

– Странно видеть тебя – особенно таким, – усмехнулся Джеймс, – Иногда даже забываю, что ты что-то вроде Бога.

– Да я всегда добрый, когда выпью, – признался я, – Видишь, охмелел и уже не обвиняю тебя. Спасибо, Джеймс, – ясно сказал я, на секунду как будто протрезвев, – Я рад, что ты живой. Прости меня за то, что я иногда на тебя накидываюсь, Наверное, я просто не до конца отпустил эту больную привычку искать причины и оправдания. Знаю ведь, что в любом случае буду делать, как хочу, но не могу не поклевать тебя, мол, ты во всём виноват. Иди к Судьбе – или Эмили, как ей удобнее, – и делайте, что хотите. Я просто хочу, чтобы вы хорошо провели время и закончили всё так, как захотите. Посоветуйтесь, решите, может, чего-то не сделали или не успели – я напишу, чтобы это осталось и вы смогли при чьём-то прочтении снова это пережить.

– Хорошо, – кивнул Джеймс и, поднявшись и крутанувшись в моём пьяном сознании, похлопал меня по спине, – Потом скажу, что надумал. Пока отдохни, ладно?

– Куда денусь. Уйду спать на несколько часов, два рабочих дня потом – а для тебя и секунды не пройдёт, – буркнул я и поставил точку, готовясь идти ко сну.

Песня сменилась на что-то едва более свободное, и я улыбнулся: Джеймс подошёл к своей супруге и протянул ей руку, приглашая на танец. Поначалу она только ошалело смотрела на него – как можно было танцевать на глазах бога, который обрёк тебя на такие страдания? – но, заметив медленно сползающую по его лбу бусинку испуганного пота, рассмеялась: было настолько страшно, что даже бороться с дрожью казалось непосильным трудом. Илья пропел про то, что не имеет ни над чем какого-либо контроля, и Эмили приняла приглашение старого адмирала.

Вступление песни завершилось, и включились ударные – под нежные сине-зелёные вспышки освещения Джеймс тихо повторял за песней, нежно обняв Эмили за талию; она закрыла глаза и беззвучно хохотала над бредовостью этой сцены: где-то в другом мире её бог слушал ту же музыку, а её обезумевший муж получал от этого удовольствие и кружил её в танце, успокаивая её словами: “Oh my baby, don’t you cry // My heart beats athousand per minute when you look at me like that”. Они разъединились, и Джеймс начал расслабленно и неуклюже танцевать, и вскоре Эмили последовала его примеру – казалось, будто она никогда не ощущала себя такой же живой, как сейчас; внутри всё горело от страха и беспокойства, всю спину сковали мурашки, и беззаботный, едва динамичный танец помогал подчеркнуть все противоречия, растворяя сомнения об идентичности и разрыве между человеческой жизнью и существованием Древнего.

Я с завистью посмотрел на её гибкие, чувственные движения и тихо хихикнул, сравнив с топорными, деревянными движениями Джеймса; старый адмирал, услышав мои мысли, тоже засмеялся: мы с ним понятия не имели, как Эмили/Судьба отреагирует на истину, но, кажется, она всё приняла вполне адекватно. Только я об этом подумал, как в песне началась интерлюдия; Эмили притянула Джеймса к себе и, прошептав ему на ухо о том, что она больше не может ждать, положила руку ему на шею и крепко, напористо поцеловала. В воздухе за её спиной повисло массивное кольцо из спрессованной алой плоти, её глаза засветились пурпурным, и она мило улыбнулась: быть собой было явно приятнее, чем ужиматься в человеческом теле.

– Ты знаешь, что я себя не… – пропела она вслед за песней, но была прервана поцелуем адмирала; они снова закружились в танце и замерли в крепком объятии на последней ноте.

Услышав вступление следующей песни, я завопил в восторге; Джеймс и Эмили кровожадно улыбнулись, встречая сменившую спокойное расслабленное освещение пульсацию стробоскопа пурпурным и алым, вскоре дополненную дымовыми эффектами газовых гранат и вызывающую приступы у читателей-эпилептиков с ярким визуальным воображением.

– “Let the police come and smoke the stage”, – подпевал я Илье, – “We’re getting restless now and can no longer wait”…

Я закрыл глаза и перестал контролировать своё лицо, позволив ему искривиться в полной предвкушения улыбке; закрыв глаза руками, я громко рассмеялся, позволяя голодной слюне стекать по подбородку – эту сцену я ждал больше всего.

Эмили и Джеймс смотрели друг другу в глаза с кипящей яростью; сердца бились в такт музыке, а руки и пальцы ломило – они точно знали, что будет дальше.

Прогремела автоматная очередь, и влюблённые отскочили друг от друга, позволив граду пуль прорезать воздух между ними. Эмили взмахнула рукой, создавая перед собой барьер из плоти; дюжина вооружённых людей в газовых масках организованно ворвались в клуб, тут же разделившись на две группы для параллельного уничтожения целей. Джеймс тем временем подскочил к ближайшему столу и, ударом ноги подбросив его в воздух, ухватил деревянный щит за раму и с безумным смехом побежал на нападавших. В глаза полетели щепки, а на теле запестрели мелкие раны – боевой отряд Question’а сконцентрировался на адмирале как на большей опасности. Эмили не преминула этим воспользоваться – несколько шипов из плоти со страшным хрустом разбили шлемы невезучих солдат. Неосознанно засмеявшись, она тоже ринулась в ближний бой, останавливая пули небольшими комочками плоти, выраставшими прямо на её теле. С обезумевшими, широко раскрытыми глазами она подняла ближайшего боевика в воздух своими фантомными руками и с победоносным, холодящим душу криком разорвала его пополам, окропив себя свежей кровью и короновав себя сплетением внутренностей. Не желая отставать, Джеймс оглушил врага ошмётком стола и, закрывшись его телом от огня винтовок, выхватил чужой пистолет из кобуры и открыл огонь по остальным. Защитные шлемы оказались достаточно крепкими, но разбитые визоры заставили солдат замешкаться, что позволило ему выхватить из мёртвых рук штурмовую винтовку и, всё ещё закрываясь трупом, короткими очередями прикончить остальных, ведя точечный огонь, позволивший экспансивным пулям пробить повреждённые забрала.

Адмирал пригнулся, увернувшись от алого марева плоти своей жены – она безумно танцевала в кровожадном угаре, и фантомные конечности её истинного тела, повисшие в воздухе, взрывались шипами в такт музыке подобно визуализатору. Наёмники отвлеклись на неё, и Джеймс, заметив, как один потянулся к гранате на поясе, рванулся к нему и, с чудовищной силой толкнув плечом, повалил на землю. Руки адмирала тут же обхватили шлем и начали отрывать его от шеи, заставив солдата поспешно отстегнуть крепления; Джеймс потерял равновесие и с широко раскрытыми глазами и растянувшейся улыбкой с неимоверной силой обрушил голову на лицо солдата. Раздалась ещё одна автоматная очередь, и адмирал перекатился вбок, смахивая кровь и осколки костей с лица и вплетая их в отсыревшие волосы; плечо стегануло, и он пронзительно заскрежетал от мазохистского удовольствия; сердце забилось ещё чаще, и адмирал, бросив шлем в последнего нападавшего, рванулся следом. Судьба, расчленившая остальных, поймала летевшие в него пули, и Джеймс, напоровшийся на рубящий удар ножа по лицу, схватил вооружённую руку врага и переломил её пополам, как ветку; солдат сорвал с пояса гранату, но Джеймс, переплетя с ним пальцы, зажал рычаг и вырвал её; не придумав ничего лучше, он поднял визор свободной левой рукой и начал наносить удар за ударом по лицу врага, выламывая свои несгруппированные пальцы и не нанося какого-то значимого урона. Выдыхаясь, он потянул солдата на себя и раскрошил его голову ударом локтя; хруст и режущая боль в руке едва не заставили адмирала раскрыть хватку, но он откусил кусочек языка, чтобы не потерять сознание и сжать пальцы ещё сильнее, чтобы не взорваться здесь и сейчас.

Позволив трупу упасть на землю и осмотрев поле боя под звуки следующей песни, Джеймс, заметно покачиваясь, подошёл к барной стойке – ко мне.

– Вфтань, пожжауйста, – прошамкал он, – Если я фяду, я не фтану пофом.

Я молча встал перед ним, отмечая, как рвано он дышал и как горели его глаза – он напоминал мне моё тело после того, как я пронзил его сердце копьём.

– Тебе федь шамому фсего этого не хочетфа, – заметил Джеймс и улыбнулся, с трудом регенерируя язык, – «Нормальная» психика, девушка, которая пыталась помочь тебе найти душевный покой, – продолжил он, позволяя себе качаться из стороны в сторону, чтобы не отключиться, – Не появись я – ты бы придумал кого-то ещё. Тебя ведь ничто не притягивает так же сильно, как возможность разломать себя до основания, поползать по лужам собственной крови и с любопытством посмотреть на то, какие ошмётки души не подохнут.

Он с грустной усмешкой осмотрел свою искалеченную руку – пальцы были вывихнуты, предплечье раздроблено, локтевая кость сломана, а из плеча сочилась тёмная кровь. Но он едва ли мог увидеть само пулевое ранение – правый глаз вытек. Такой вот был подарок от пореза, разрубившего его лицо от виска до носа.

– Главное ведь – с собой быть честным! – довольно улыбнулся он и подал мне руку ладонью вверх, – Если правда веришь, что без меня будет лучше, просто позволь мне умереть.

Он блаженно закрыл глаза и отпустил спусковой рычаг, не переставая по-детски наивно улыбаться.

– С тобой точно что-то не в порядке, – улыбнулся я и выхватил гранату из его рук, сжав её в ладонях, чтобы осколки не задели Джеймса, – Придумал же дурака на свою голову.

В руках прогремел взрыв, и даже сквозь завесу выдуманного мира я ощутил режущую, скрипящую боль в руках – разжав пальцы и выпустив наружу ошмётки гранаты и кровь, я посмотрел на дрожащую израненную поверхность. Вся она была покрыта мелкими ранами – слава богу, в их мире я был божеством, и по крайней мере кости остались целы. В остальном мои ладони напоминали смятый неровный фарш, сочащийся кровью – наверное, примерно так они выглядели, когда я задушил того скворца. Я поднял взгляд на Джеймса и улыбнулся, ощущая, как уголки глаз защипали слёзы.

– Честным перед собой, говоришь? – переспросил я и улыбнулся, – Твоя правда.

Я закрыл лицо руками, позволяя алому смыть его только-только возвращающиеся черты и вдыхая приторный, металлический запах своей утекающей смертности. Я мягко, сосредоточенно прошёлся по волосам, заполнил кровью уши и наконец протёр шею. Напряжение во всём теле, в душе отпустило, и я как будто проснулся после долгого сна. Где-то во лбу засвербели три точки – ощущение было такое, будто я прищуривал три несуществующих глаза. Я сделал глубокий вдох и выдохнул, позволив неприятному поначалу ощущению распространиться внутрь головы; полушария мозга как будто начали разрываться изнутри, а в его центре раскалилась добела длинная игла, проходящая ровно между ними. Размыто улыбнувшись и теряя сознание, я вспомнил, как сходил так с ума – медленно терял хватку над миром и растворялся в себе, в этой фантомной боли, поглощавшей мозг. Упав на колени и закинув голову назад, я сосредоточился на своём дыхании, ощущая, как боль прочищает сознание и делает всё прямолинейнее и яснее. Потеряв фиксацию на зрении и начав воспринимать мир неопосредованно, я вернулся к Джеймсу.

В голове было тихо; все посторонние мысли перестали существовать по отдельности и слились в единый поток, дополняя воспринимаемые образы воспоминаниями и предвидениями, отражая каждый объект наблюдения вне времени и вероятности. Я вгляделся в адмирала – он стоял передо мной единый во всех измерениях, неразмытый и ясный, и с облегчением улыбался, всё ещё истекая кровью.

– С пробуждением, Светоч, – выдохнул он и, рухнув на землю, стравил от бессилия, – Не знаю, хватит ли мне сил на спасение мира, но хоть чего-то я уже добился.

Я молча смотрел на него, пытаясь найти способ что-то сказать или предпринять – мозг онемел, и я мог только с широко раскрытыми глазами наблюдать за тем, как Судьба восстанавливает его раны алой плотью, стремительно деля свои клетки и заходя за пределы безопасного; на её теле начали появляться светящиеся жёлтым наросты, но она загоняла их глубоко внутрь, не замечая, как едва заметные вены на её шее начали слабо мерцать больным цветом; залечив наиболее глубокие раны адмирала, она отпрянула от него и начала искать зеркало, чтобы восстановить человеческий вид, но слабый голос мужа её остановил; она вернулась к адмиралу и со слезами на глазах обняла его и начала гладить по лицу, что-то горячо шепча. Джеймс улыбнулся и погладил Судьбу по щеке, стирая сырую кровь и наблюдая за тем, как переливается золотистое свечение в её сосудах.

– Никогда не видел тебя такой красивой, как сейчас, – признался он, – Пойдём за Аланом. Нам пора за работу.

Он поднялся на ноги и, сделав несколько сонных шагов в сторону выхода, повернулся, ища меня; я стоял прямо за ним, молчаливо наблюдая пятью чудовищными глазами. Эмили рассмеялась, выпуская наружу свои страхи, и пошла за нами – впереди ждала настоящая бойня, и, видя бесстрашие своих героев, я последовал их примеру.