Мёртвые люди

В одиннадцать лет я впервые увидела мертвеца. Он был зелёного цвета, с дряхлым и очень спокойным лицом, в красивом костюме и галстуке. Это был умерший от старости отец одного из наших богатых соседей. Его несли на руках в открытом гробу. Он таинственно плыл параллельно земле, возвышаясь над головами, слишком большой из-за окружавших его белых цветов. А лежал он, не двигаясь. Только слегка подрагивая из-за покачивания несомого на руках гроба.

– Не смотри, уйди оттуда, тебе будут сниться кошмары, – такими словами мама попыталась отогнать меня от окна. 

– А он не страшный!.. – почти весело возразила я, и осталась. Я никогда не видела похорон, и мне было всё интересно. 

Процессия из толпы мужчин в таких же чёрных костюмах, как и у зелёного старика, двигалась медленно и была очень длинной. Она заполонила нашу узкую улочку от и до – уже успели скрыться за левой рамой окна первые из шествовавших, а из-за правой рамы окна всё ещё не был виден «хвост». Яркие солнечные лучи озаряли торжественное действо. Казалось, что все эти люди несут мёртвого прямиком в рай. 

Мне было любопытно, долго ли будут они идти. Я очень хотела проследить за ними, потому что мечтала узнать, далеко ли от нашего дома до рая. Может быть, это не так далеко, и я смогу туда дойти, если всё же сбегу – хоть когда-нибудь… 

Лелея эту мечту, я зазевалась, и очнулась только тогда, когда показался хвост процессии. Пышно разукрашенный гроб к тому времени уже скрылся. Я попыталась снова поймать его взглядом и прижалась справа к самой притолоке окна, чтобы видней было в противоположную сторону. Виднее особо не стало. Тогда я обернулась к матери. Мама сидела на диване и штопала.

– Мам, можно я выйду и посмотрю?

– Не смей показываться даже из окон!!! Оставайся здесь!!! – разозлилась от страха мама.

Я огорчилась (она опять не давала мне смотреть интересное!..) и отпрянула чуть подальше от гардины, чтобы сделать маме приятное и показать, что я слушаюсь её странных и непонятных приказов. Ну что могло быть плохого в том, если бы кто-нибудь из этих людей вдруг отвлёкся от своего горя, и заметил меня, обычную любопытную девочку, пялящуюся в окно? Но никто из них не отвлекался, и не замечал… 

– А куда они идут? – решила спросить я. 

– В свою церковь, – помявшись, ответила мама. 

У нас в районе было несколько разных церквей. Одну из них мама почему-то звала «нашей». 

– Я хочу с ними.

– Тебе там нечего делать. 

– Мама, я хочу посмотреть. Пойдём тоже со мной.

– Ну вот ещё. Никуда я с тобой не пойду.

Это звучало обидно, кроме того, меня всегда раздражали запреты. 

– Тогда я пойду! Отпусти меня! – я ринулась ко входной двери. Мама загородила мне дорогу. 

– Не смей выходить из дому, слышишь, что я сказала!!! – мама перешла на истошный неистовый крик. Чем больше она пугалась, тем злее всегда становилась. А пугалась она всякий раз, когда не понимала моих действий. Но мама ни разу даже не спрашивала меня об их причине, а потому – никогда их не понимала. 

– Не хочу с тобой больше сидеть! Ты плохая! – крикнула я, и ушла дуться в соседнюю комнату. Перед тем, как скрыться в дверном проёме, я успела бросить полный отчаяния взгляд на последние чёрные костюмы, направляющиеся не в ту церковь, и навсегда унёсшие от меня с собой своё тайное знание о том, где начинается рай…

Перед сном, лёжа с закрытыми глазами, я снова и снова вспоминала, как сегодня несли по улице заваленного цветами невозмутимого старика. Он очень понравился мне – прежде всего тем, что был неопасен. Сейчас попробую объяснить вам это своё чувство. В отличие от ходящих и говорящих – то есть «живых», он точно не мог встать, подойти к тебе со спины, нависнуть сверху неотвратимой горой и наорать колких гадостей в самое ухо. Он не мог двинуть тебе затрещину или же дать ремня. Он не мог приказывать и запрещать, и даже не смог бы испуганно одёргивать тебя от окон, и без того занавешенных плотной гардиной, запрещая смотреть на что-нибудь.

С раннего детства из-за злорадства родственников я привыкла бояться людей. Во взрослой уже жизни я заметила за собой странную особенность: на улицах города я всегда чувствую себя неудобно и скованно, кроме редкого случая, когда вокруг меня в радиусе моего зрения никого нет. Или (дома): если комната, в которой я нахожусь, заперта мною ото всех изнутри. Только когда я остаюсь в одиночестве, я начинаю чувствовать себя по-настоящему в безопасности. Если рядом со мной находится хотя бы один живой человек – мне, как странно бы это ни прозвучало, неуютно. Всякий раз в разной степени, но обязательно неуютно. Кем бы находящийся рядом со мной человек для меня ни был.

В этот день перед сном я лежала и размышляла о том, чем же на самом деле различаются жизнь и смерть. Умением двигаться и орать на других? Вряд ли.

Я была жива не потому, что могла ходить, всегда направляясь куда поведут, и разговаривать, всегда умалчивая о важном. 

Я была жива потому, что могла мечтать. Потому, что любила своего дедушку, которого могла обнимать (кроме нас двоих, в нашей семье так не делал никто). Любила мои растения на подоконнике, рыбок и хомячков, за которыми могла поухаживать. Потому, что могла читать книги и думать о чём-то по-настоящему интересном, а не только, как мои родители, о бытовых и рабочих хлопотах (что давалось им через отвращение и усилие).

Кроме того, родители не могли оживлять своё выражение лица, вечно сурового и смурного – только разве что не зелёного!..

Сравнивая старика в гробу с моими несчастными родственниками, я неожиданно пришла к выводу, что мои бабушка, мама и тётя (да и папа, пожалуй, тоже) мертвы так же, как он. 

Но если явление Смерти – это то, что отличает мертвецов от живых, то почему, как, какими силами, каким образом они, не имея в себе ни малейшей тени живого, до сих пор живы?! Это было невероятно. Необъяснимо. Недопустимо. Мёртвые не должны ходить, делать и говорить. Так они принесут куда больше вреда, чем пользы. Которая если и будет, то будет едва ли значительной.

Проведённая аналогия показалась мне очень верной. Может быть, даже слишком. Несколько дней после этого случая я не могла сдержать дрожь при приближении кого-либо из родителей. Они казались мне настоящими зомби из голливудских фильмов – унылыми, злобными, не отдающими себе отчёта в своих бессознательных действиях, и потому – опасных, бессильных собой управлять… 

Мама заметила мою оторопь и неделю поила меня перед сном валерьянкой, ежевечерне отругивая за увиденное в тот день в окне – как будто бы я была виновата в том, что его там несли. В какой-то степени мама была права – я росла слишком думающей и чересчур впечатлительной.