Почем гречка?

С того дня в жизни появились новые радости. А короткие моменты страха, когда в тайниках не оставалось порошка, скрашивал Ромка.

Ромка. Единственный спаситель. Он всегда знал, как поступить, всегда был спокоен. И всегда оказывался рядом.

Ждал возле школы, хотя виду не подавал – притворялся, будто просто шатался поблизости. А если Ромки вдруг не оказывалось на крыльце, я прибегал сам, как щенок. Терся об ноги, подметал пыль хвостом, преданно заглядывал в глаза, и мы вместе шли куда-нибудь, чаще всего – на репетицию его рок-группы. Счастье, которое я испытывал при виде Ромки, тоже было почти собачьим. На остальных оно не распространялось – сразу меркло. У других не было и капли того очарования, что наполняло моего нового друга.

Ромка познакомил меня со своей компанией – парнями, собиравшимися в гаражном кооперативе за пустырем.

Когда они принимали дозу и начинали играть, то делались похожи на свою музыку – что-то дикое, безобразное, жуткое, топорщившееся острыми углами. Лица резкие, заостренные. Глаза блеклые, серые, мутные, словно в паутине. Даже их крашеные волосы, даже пирсинг и цветные шмотки – все выглядело серым и потускневшим.

Как ни странно, мне нравилось. Со временем я подсел, втянулся в их музыку, хотя инструмент в руки получал редко. Я был «мелочь». И только Ромка относился ко мне всерьез, выделял среди остальных.

Обычно мы ждали конца репетиции, шли за гаражи и заваривались там отдельно. Нам казалось интересным – специально оттягивать момент, чтобы острее и красочнее ощутить металлическое горло в кровеносной жиле, а общая тайна добавляла ощущениям остроты…

На героин меня подсадил тоже Ромка…

Сидя около костра, Гриша сравнивал их терпеливые марафоны с детскими походами к зубному – сначала ты тянешь до последнего, потом сдаешься, пережидаешь секундную вспышку боли, за которой приходит избавление.

Но если страдания от больного зуба вряд ли захочется повторить, то здесь тянуло сделать это снова и снова. Главное – не довести сладостное ожидание до момента, когда вены ноют уже по-настоящему. Можно было скрасить часы по-всякому.

Широко раскрыть глаза, вдохнуть воздух, дать мыслям уйти в сторону. Нет, не в сторону негатива и того, как плохо воздействует наркота на организм. Просто подумать о чем-то отвлеченном. Не выходить на улицу. По закону подлости или дьявола обязательно встретишь там тех, кто предложит переброситься вместе с ним, а вероятность, что ты и сам попросишь, слишком велика.

Сегодня хватило даже короткого пути от станции до заброшенной стройки, чтобы внутри заурчало, зашевелилось. Это проснулось персональное чудовище и потребовало огня. Под огнем оно подразумевало струйку мутноватой белесой жидкости, и хоть в лепешку расшибись, но ты должен принести пищу зверю, когда тот просит.

Гриша вспомнил все места, где прятал когда-то вес и где хранились аккуратно свернутые пустые зипки. Представил, как идет туда… нет, мгновенно оказывается рядом, готовит, медленно вводит иглу в канал, и кровь густо обволакивает ее, а мягкий поршень впрыскивает внутрь Гришин персональный рай. Становится тепло и мягко, как под бабушкиным пледом, и окружающее перестает волновать.

Сейчас зверь снова получил прикорм и тяжелым клубком свернулся в животе, отодвинув желудок. К горлу подкатывала тошнота, смешанная с жестокой радостью. Вот тебе! Получай, скотина, а ведь клялся больше не брать, на коленях перед портретом матери ползал.

Гришу скрутила тугая внутренняя пустота, отсутствие чего-то важного. Будто не досчитался почки. Лучше уйти отсюда прямо сейчас, позвонить маме, другу, без разницы кому, лишь бы обменяться парой приятных слов.

«Я соскучился, как ты там, братан, живой еще?»

Но звонить было некому, телефон молчал. Гриша не был уверен, не сменил ли Санек номер. Может, получится, что он приперся в Ховрино просто так. Гриша хотел встать, но вялая тоска свинцом налилась во всем теле, не позволяя шевельнуться. Перед глазами пролегла пелена – вроде не слезы, просто муть, какая бывает, если долго пялишься в одну точку. В центре нее подрагивал на догоревших углях последний алый лепесток костра.

– Слу-ушай, а с цыганами что у тебя там?

– Да ну их нахер… Гандоны все!

– …все еще работаешь там у них?

– …да бред! Гречку продают в оравах и дань отчисляют этому барону. Из-за того цена на грамм просто вверх! А у меня клиенты все на дно.

– Ну и сливайся! Хули ты с ними трешься?!.

…Где-то над головой двое или трое жарко спорили заплетающимися языками. Звуки доносились словно сквозь несколько меховых шапок. Гриша улавливал отдельные фразы, не помня ни начала, ни причины разногласий.

– Бля, не гони! Ахмед тебе мозги пудрит, а ты нам решил!

– Ццццц. Замолкни! Батя яйца оторвет, узнаешь, как базар разводить!

– Пошли, выйдем, поговорим?

Гришу толкнули в плечо, он обернулся. От бывшего ощущения лопающихся в голове пузыриков и следа не осталось.

– Слышь?! – рядом сидел пацан, может, на год, а может, на два постарше. Сальная белесая челка косыми прядями падала на глаза, но была слишком жидкой для модной прически. – Почем гречка сейчас? Ты ж неместный?

– Я из Нижнего.

– Ну.

«Гречка» – он же «гера», он же «герыч», он же «главный», «медленный», «дурь», «ковырялка» – отборный героин, плед ласковой бабушки, прочный заслон от тревог и проблем внешнего мира. Большой аквариум, в который можно залезть и наблюдать, как жизнь течет в стороне, не затрагивая тебя.

С трудом фокусируя взгляд, Гриша назвал сумму. Парень присвистнул, оттопырил гармошкой губу.

Внезапно крепкая рука схватила Гришу за шиворот, вцепилась и отодрала от деревянного овощного поддона, которые здесь служили табуретками. Но то была не рука говорившего – голос по-прежнему звучал откуда-то издалека, продираясь сквозь толщу дурманного тумана.

– Вставай, Гришань, пошли отсюда… – интонация казалась смутно знакомой и даже родной.

У передачи был только звук, картинка упрямо смазывалась,, и Гриша видел только цветной, дрожащий туман.

Пальцы, продолжавшие держать, потянули на себя. Цепляясь ботинками за выбоины в полу, Гриша послушно поплелся следом. Свернули в коридор – не тот, что вел к выходу рядом с надписью, а какой-то другой. В конце светился квадратный оконный проем.

Гриша вспомнил, что говорили бывалые про «пятно в конце тоннеля» и усмехнулся такой банальной галлюцинации. Уличный свет ударил по глазам. Оказалось, еще был день, и солнце стояло высоко, совершенно по-летнему, несмотря на наступивший октябрь, жаря асфальт.

Он не помнил, как преодолели забор, но, кажется, серая больница осталась позади. Гришин конвоир молчал, только сопел устало и недовольно, но не зло. Миновали короткую улицу, свернули во дворы. Гриша понял по тому, как мягко навалилась на спину тень, укрыла от палящих лучей. Укрыла – и сбила наконец с плеч героиновое покрывало. Окружающему вернулась четкость.

Жесткая ладонь не отпускала. Гриша обернулся и встретился взглядом с Саньком Егоровым – бывшим одноклассником, приятелем и счастливчиком, вытащившим в споре на стадионе длинную спичку, а не короткую.